для Катеньки, когда уходила. Находит записку [(нет огня и спичек, чтобы прочесть (?), дожидается первого проблеска рассвета, записка карандашом, полумрака мало, чтобы разобрать, а тем временем ночью)]: Ищу тебя везде, слыхала ты жив, тебя видели, ты должен быть здесь. Уезжаю или ухожу, если Ф. не даст лошади к вам на завод. О ваших ты знаешь, они в Москве. Т<оня> родила дочку. Не знаю, кого рожу тебе я. На том месяце, сколько ты пробыл в лесах. Когда про¬чтешь записку, не бросайся вслед, останься ждать, я вернусь».

С. 378. …расплачиваться тем, чтобы в жизни больше уже никогда ничего не видеть, кроме… — после этих слов в рукописи: «этой навеки вечные затверженной шаманской кабалистики, этого бесплодного топ¬тания на месте и…». Вычеркнуто только при последней правке машин, в 1956 г.

С. 379. …заделать битым стеклом и обрезками железа все крысиные ходы. — После этих слов в рукописи вычеркнуто: «в ней, сколько бы времени это ни потребовало и каких бы трудов ни стоило».

С. 380. И радости свидания с Ларою он ждал… — после этих слов в рукописи вычеркнут вариант: «не как счастливейшего события своей жизни, но как счастия самого существования, как волшебного корня и источника всего».

С. 384. …расследований, доносов, расстрелов и теперь хоть отбав¬ляй. — Среди черновых набросков есть запись, добавляющая лично пе¬режитые подробности к описанию времени возвращения красных: «Во второй период пребывания в Юрятине, после белых, насильственное заселение квартир бывших купцов, состоятельных людей и т. п. простым народом. Описать по чистоп<ольским> наблюдениям. Хоромы и в ва¬ленках и шапках живут как в лесу, въезжая с фанерными чемоданчика¬ми, в которых туфли с засунутыми в них заношенными чулками и парой окаменелых мятных пряников».

Их сын, мой племянник… — вместо этих слов в рукописи вари¬ант: «Сын покойной, мой племянник, совсем еще молодой парниш¬ка, на мой взгляд, не вполне еще взрослый, — главарь деревенских повстанческих отрядов, известная личность, можно сказать, знамени¬тость».

С. 385. Варыкино ведь это какая-то глушь богоспасаемая… — после этих слов в рукописи вычеркнуто: «спокойное место, которого, кажет¬ся, общие треволнения не касаются и куда не доходят политические пе¬ремены?

— Ну, как сказать, богоспасаемая. Однако, если мы опять начнем с вами судачить, что у нас получится? Я в третий раз воду греть не пойду. В этом тихом месте похуже нашего беда приключилась. Через Вырыки-но каких-то неведомых людей дорога лежала. Чужие шайки проходили, не известно чьи».

— Нет, зачем, Бог милостив… — вместо этих слов в рукописи вы¬черкнут вариант: «Нет, по счастью. Ему со второй женой удалось оттуда вовремя выбраться. Что они спасены, это известно достоверно, а куда они бежали, до сих пор не выяснили. Будет время, объявятся. Там не так давно у них новые люди поселились, из Москвы семья, приезжие. Доктор один, профессор по сельскому хозяйству, женщины, дети. Буд¬то сошлись обе семьи, подружились. Те еще раньше уехали. Доктор у них, глава семейства, без вести пропал. Ну что значит в наше время без вести! Это только так говорится, чтобы не огорчать. Стало быть убит. Искали, искали его, — горевали, не нашли. Этим временем профессора вытребовали в Москву. По сельскому хозяйству. Вызов, говорили, по¬лучил от правительства из Москвы. Тут они через Юрятин и проехали. Еще до вторых белых. Опять вы за свое, товарищ дорогой? Кто ж это так под бритвой ерзает? Ежели клиент пойдет у нас так головой мотать и все дерг-дерг и все время рывками, недолго его и зарезать. Слишком много вы хотите от парикмахера».

С. 387. …ревнивое ослепление Юрия Андреевича… достигло полной уве¬ренности. — Среди первонач. набросков есть отрывок на эту тему: «Начи¬нает думать о лошади, которую должна выпросить Лара у Ф. Он приуда¬рял за ней и вообще развратник. Бог знает, что он потребует у нее за помощь.

О широкотазое, как лошадиный круп, до краев полное кровавой ревности, тяжелодышащее слово «отдалась»! Как в «Отелло»: носы, уши, губы. Не думать, не думать. Нет, это невозможно, ничего этого не было. Такая чистая, такая гордая и верная. Какая я грязная сволочь, что допу¬скаю такие мысли. Как смею я так думать и о ком! О немыслимое, чав¬кающее, как насос, слово изнасилование. О не думать, не думать. Но о чем я, о чем я, что со мной! Тоня, Тонечка моя, Тоня с папой, со своим защитником Александром Александровичем, Тоня с Шурочкой, Тоня, Александр Александрович, Шура, где вы. Вы полосою света ушли в сто¬рону, как солнце на другую сторону земного шара, вас несет и относит прочь, как удаляющийся поезд. Но ведь мы увидимся, я проберусь к вам, все пойдет по-прежнему. Ах наверное они познакомились, и Тоня все знает. Где вы и как вы. Что нашли вы дома? Да существует ли он, дом? Дома ли вы. Господи, Господи. О как больно и трудно. Господи, засту¬пи, спаси, помилуй и сохрани меня Твоею благодатью. Векую отринул мя еси от лица Твоего, Свете незаходимый и покрыла мя есть чуждая тьма окаянного!» (начальные слова ирмоса 5-й песни Воскресного ка¬нона 8-го гласа). Ссылка на «Отелло» относится к его реплике на по¬дробное описание Яго измены Дездемоны: «Я весь дрожу. Не поддаваться этой помрачающей боли без проверенных сведений! Боже, как я поду¬маю!.. Носы, уши, губы. Тьфу! Я падаю. Заставить сознаться. О, дьявол!» (акт IV, сцена 1, перевод Б. Пастернака).

С. 388. Но все равно, как бы то ни было, ему вдруг стало не по себе… — в рукописи вычеркнут вариант этого эпизода («Другие редакции и чер¬новые наброски». С. 617).

С. 390. …прижать к груди и бежать с ним без оглядки куда глаза гля¬дят. — После этих слов в рукописи вычеркнуто: «куда-нибудь на край света, где бы не было революции, где бы их не знали и где от отца не требовали бы, чтобы он поступал против воли и совести и, восставая на себя, все глубже запутывался в изменах и отступничестве осложняю¬щихся личных отношений».

…с минуты на минуту могла войти с другой стороны в комнату. — В черновых набросках еще один вариант пробуждения у Живаго ревнос¬ти к Самдевятову (Афишке), озаглавленный «Размышления о дровах и

Афишке перед ревностью» («Другие редакции и черновые наброски». С. 619).

…форму нездоровья принявшая усталость… — после этих слов в ру¬кописи вычеркнуто: «надлом жизнеспособности, надорванность всех сил. Наверное, это болезнь с кризисом, переломом, как при всех серь¬езных инфекциях…».

С. 391. И так далека, холодна и притягательна была та… все низвел и обесценил!— См. первонач. набросок эпизода, озаглавленный «Чет¬вертый тиф» («Другие редакции и черновые наброски». С. 620).

«…Надо бы что-нибудь приготовить, надо поесть, а то я умру от голода». — Тема голода развернута в раннем наброске под названием «Па¬ровозы» («Другие редакции и черновые наброски». С. 621).

С. 392. «Векую отринул мяеси от лица Твоего, Свете незаходимый…» — начальные слова ирмоса 5-й песни Воскресного канона 8-го гласа.

Недруг он понял, что он не грезит… — в первонач. наброске плана глав после возвращения Живаго из плена приезд Лары передан так: «Ког¬да Ю. А. болен на Лариной квартире в Юрятине, то помимо нежности и страсти, вторжение женского начала в жизнь, в распорядок дня: поры¬вистость, другой ритм, другие миры и мерила, другая чистота, сытость, не мужское наименьшее, самое необходимое, а наибольшее, избы¬точное».

В недавнем бреду он… — после этих слов в рукописи вычеркнут ва¬риант: «взывал к небу о помощи, не надеясь быть услышанным. И небо всею ширью поворачивалось к нему и опускалось, все ниже опускалось к его постели, и две большие, белые до плеч, женские руки протягива¬лись к нему. У него темнело в глазах и кружилась голова от ответной радости, и точно так же, как недавно он падал на дно слабости и беспа-мятства, он сейчас проваливался в бездну проникновенности и блажен¬ства». То же чувство в более подробной записи в наброске первонач. плана: «Протягиваются из жизни (навстречу) две большие белые, голые до плеч руки, он слабый, одинокий, полуумирающий, и вдруг начина¬ется медленное, нарастающее пробуждение всевозрождающей крови, такое же решающее полное, как полным было появление на свет, пре¬вращение из небытия в бытие и как полным окончательным будет пре-вращение в смерть из бытия в небытие с участием неба в этом самом земном событии, в смысле ли обряда или в смысле необъяснимости в этом самом краеугольном жизнеобразующем факте. Так и тут полное красоты и милости небо наклоняется к умирающему всей неизъясни¬мою негою своей выси и раскрывает и протягивает ему свои большие белые руки любящей женщины <...>

Не думать, но быть мыслью и пр. О лебедино-горделивая прелесть взаимопретворения друг в друга. Братство, соучастие NB!».

Юрий Андреевич быстро поправлялся. Его выкармливала… — вместо этих слов в рукописи вычеркнут вариант: «Его возвращала к жизни, лечила, выхаживала Лара своими заботами, своей лебедино-белой пре¬лестью, влажно дышащим горловым шепотом своих вопросов и отве¬тов, своей способностью подчинять все оттенки души и внешности глав¬ной мысли и господствующему настроению, отчего ее черты, как под рукою художника, упрощались до детской ясности, являясь источни¬ком ее неиссякаемой чистоты и открытости». В ранних набросках пер¬вая встреча Живаго и Лары после его возвращения из плена происходи¬ла в Варыкине: «В Варыкине, когда кидается, она повисает у него на шее, огромная, стройная, но так, как будто у нее нет тела и тяжести, как кусок платья, как плоский влагой слез притянутый и прилипший к нему, как приставший к оконному стеклу осенний листик. Когда он обнял и прижал ее к себе. О как хороша она! О как хорошо быть с ней, восхи¬щаться ею и плакать, о как хорошо отдаваться во власть нежности, ко¬торая сама знает, что делать с тобой, обо всем позаботится и всем рас¬порядится. О как хорошо не сочинять романов и не писать стихов, а самому становиться произведением в руках этого смертельно сладкого чувства, о как хорошо рифмоваться душе с душой, руке с рукой, взгляду со взглядом с этой бездной жертвующей собою сердечности. О как хо¬рошо встречаться мыслями как рукопожатиями и прикосновениями как воспоминаниями. Но Тоня, Тоня, Тоня. Отчего так больно, Господи. Отчего ты создал столько легких бездельников себе самим и другим на забаву, отчего ты дал мне такую трудную жизнь. Отчего ты одарил меня жалостью, главным даром твоим, даром святого духа, из которого выте¬кают все остальные».

«В Варыкине. Ужас до слез. Что я делаю. Милые мои, дорогие мои… Желание бежать. И потом лебедино-горделивая прелесть взаимопретво¬рения [друг в друга], когда ты сам и есть то творение, которое ты