логике, острая боль заявляла о себе раскатами серебряного смешка, борьба и отказ означали согласие, и руку мучителя покрывали поцелуями благодарности.

Казалось, этому не будет конца, но весной, на одном из последних уроков учебного года, задумавшись о том, как учас¬тятся эти приставания летом, когда не будет занятий в гимна¬зии, последнего Лариного прибежища против частых встреч с Комаровским, Лара быстро пришла к решению, надолго изме¬нившему ее жизнь.

Было жаркое утро, собиралась гроза. В классе занимались при открытых окнах. Вдалеке гудел город, все время на одной ноте, как пчелы на пчельнике. Со двора доносился крик играю¬щих детей. От травянистого запаха земли и молодой зелени бо-лела голова, как на Масленице от водки и блинного угара.

Учитель истории рассказывал о Египетской экспедиции Наполеона. Когда он дошел до высадки во Фрежюсе, небо по¬чернело, треснуло и раскололось молнией и громом, и в класс через окна вместе с запахом свежести ворвались столбы песку и пыли. Две школьных подлизы услужливо кинулись в коридор звать дядьку закрывать окна, и когда они отворили дверь, сквоз¬няк поднял и понес со всех парт по классу промокашки из тет¬радей.

Окна закрыли. Хлынул грязный городской ливень, пере¬мешанный с пылью. Лара вырвала листок из записной тетради и написала соседке по парте, Наде Кологривовой:

«Надя, мне нужно устроить жизнь отдельно от мамы. По¬моги мне найти несколько уроков повыгоднее. У вас много зна¬комств среди богатых».

Надя ответила тем же способом:

«Липе ищут воспитательницу. Поступи к нам. Вот было бы здорово! Ты ведь знаешь, как тебя любят папа и мама».

6

Больше трех лет Лара прожила у Кологривовых как за камен¬ной стеной. Ниоткуда на нее не покушались, и даже мать и брат, к которым она чувствовала большое отчуждение, не напомина¬ли ей о себе.

Лаврентий Михайлович Кологривов был крупный предпри¬ниматель-практик новейшей складки, талантливый и умный.

Он ненавидел отживающий строй двойной ненавистью: басно¬словного, способного откупить государственную казну богача и сказочно далеко шагнувшего выходца из простого народа. Он прятал у себя нелегальных, нанимал обвиняемым на политиче¬ских процессах защитников и, как уверяли в шутку, субсидируя революцию, сам свергал себя как собственника и устраивал за¬бастовки на своей собственной фабрике. Лаврентий Михайло¬вич был меткий стрелок и страстный охотник и зимой в девять¬сот пятом году ездил по воскресеньям в Серебряный бор и на Лосиный остров обучать стрельбе дружинников.

Это был замечательный человек. Серафима Филипповна, его жена, была ему достойной парой. Лара питала к обоим вос¬хищенное уважение. Все в доме любили ее как родную.

На четвертый год Лариной беззаботности к ней пришел по делу братец Родя. Фатовато покачиваясь на длинных ногах и для пущей важности произнося слова в нос и неестественно растя¬гивая их, он рассказал ей, что юнкера его выпуска собрали день-ги на прощальный подарок начальнику училища, дали их Роде и поручили ему приискать и приобрести подарок. И вот эти деньги третьего дня он проиграл до копейки. Сказав это, Родя плюхнулся всей долговязой своей фигурой в кресло и заплакал.

Лара похолодела, когда это услышала. Всхлипывая, Родя продолжал:

— Вчера я был у Виктора Ипполитовича. Он отказался го¬ворить со мной на эту тему, но сказал, что если бы ты пожела¬ла… Он говорит, что, хотя ты разлюбила всех нас, твоя власть над ним еще так велика… Ларочка… Достаточно одного твоего слова… Понимаешь ли ты, какой это позор и как это затрагива¬ет честь юнкерского мундира?.. Сходи к нему, чего тебе стоит, попроси его… Ведь ты не допустишь, чтобы я смыл эту растрату своей кровью.

— Смыл кровью… Честь юнкерского мундира, — с возму¬щением повторяла Лара, взволнованно расхаживая по комна¬те. — А я не мундир, у меня чести нет, и со мной можно делать что угодно. Понимаешь ли ты, о чем просишь, вник ли в то, что он предлагает тебе? Год за годом, сизифовыми трудами строй, возводи, недосыпай, а этот пришел, и ему все равно, что он ду¬нет, плюнет и все разлетится вдребезги! Да ну тебя к черту. Стре¬ляйся, пожалуйста. Какое мне дело? Сколько тебе надо?

— Шестьсот девяносто с чем-то рублей, скажем, для ров¬ного счета семьсот, — немного замявшись, сказал Родя.

— Родя! Нет, ты с ума сошел! Соображаешь ли ты, что гово¬ришь? Ты проиграл семьсот рублей? Родя! Родя! Знаешь ли ты, в какой срок обыкновенный человек, вроде меня, может чест¬ным трудом выколотить такую сумму?

После некоторой паузы она прибавила, холодно и отчуж¬денно:

— Хорошо. Я попробую. Приходи завтра. И принеси с собой револьвер, из которого ты хотел застрелиться. Ты передашь его мне в мою собственность. С хорошим запасом патронов, помни.

Эти деньги она достала у Кологривова.

7

Служба у Кологривовых не помешала Ларе кончить гимназию, поступить на курсы, успешно пройти их и приблизиться к их окончанию, которое ей предстояло в будущем тысяча девять¬сот двенадцатом году.

Весной одиннадцатого кончила гимназию ее питомица Липочка. У нее уже был жених, молодой инженер Фризенданк, из хорошей и состоятельной семьи. Родители одобряли Липоч-кин выбор, но были против того, чтобы она вступала в брак так рано, и советовали ей подождать. На этой почве происходили драмы. Избалованная и взбалмошная Липочка, любимица се¬мьи, кричала на отца и мать, плакала и топала ногами.

В богатом доме, где Лару считали родною, не помнили дол¬га, сделанного ею для Роди, и о нем не напоминали.

Этот долг Лара давным-давно вернула бы, если бы у нее не было постоянных расходов, назначение которых она скры¬вала.

Она тайно от Паши посылала деньги его отцу, ссыльнопо¬селенцу Антипову, и помогала его часто хворавшей сварливой матери. Кроме того, она под еще большим секретом сокращала расходы самого Паши, без его ведома приплачивая его квартир-ным хозяевам за его стол и комнату.

Паша, бывший немного моложе Лары, любил ее до безу¬мия и во всем слушался. По ее настояниям он по окончании реального засел за дополнительные латынь и греческий, что¬бы попасть в университет филологом. Лара мечтала через год, когда они сдадут государственные, обвенчаться с Пашею и уехать, он — учителем мужской, а она — учительницей женской гимназии на службу в какой-нибудь из губернских городов Урала.

Паша жил в комнате, которую Лара сама приискала и сня¬ла ему у тихих квартирохозяев в новоотстроенном доме по Ка¬мергерскому, близ Художественного театра.

Летом одиннадцатого года Лара в последний раз побывала с Кологривовыми в Дуплянке. Она любила это место до само¬забвения, больше самих хозяев. Это хорошо знали, и относи¬тельно Лары существовал на случай этих летних поездок такой неписаный уговор. Когда привозивший их жаркий и чернома¬зый поезд уходил дальше и среди воцарявшейся безбрежно-обалделой и душистой тишины взволнованная Лара лишалась дара речи, ее отпускали одну пешком в имение, пока с полу¬станка таскали и клали на телегу багаж, а дуплянский кучер в безрукавом ямском казакине с выпущенными в проймы ру¬кавами красной рубахи рассказывал господам, садившимся в коляску, местные новости истекшего сезона.

Лара шла вдоль полотна по тропинке, протоптанной стран-никами и богомольцами, и сворачивала на луговую стежку, ведшую к лесу. Тут она останавливалась и, зажмурив глаза, втя¬гивала в себя путано-пахучий воздух окрестной шири. Он был роднее отца и матери, лучше возлюбленного и умнее книги. На одно мгновение смысл существования опять открывался Ларе. Она тут, — постигала она, — для того, чтобы разобраться в су¬масшедшей прелести земли и все назвать по имени, а если это будет ей не по силам, то из любви к жизни родить себе преем¬ников, которые это сделают вместо нее.

В это лето Лара приехала переутомленною от чрезмерных трудов, которые она на себя взвалила. Она легко расстраива¬лась. В ней развилась мнительность, ранее ей не свойственная. Эта черта мельчила Ларин характер, который всегда отличала широта и отсутствие щепетильности.

Кологривовы не отпускали ее. Она была окружена у них прежнею лаской. Но с тех пор как Липа стала на ноги, Лара счи¬тала себя в этом доме лишнею. Она отказывалась от жалованья. Ей его навязывали. Вместе с тем деньги требовались ей, а зани¬маться на звании гостьи самостоятельным заработком было неловко и практически неисполнимо.

Лара считала свое положение ложным и невыносимым. Ей казалось, что все тяготятся ею и только не показывают. Она сама была в тягость себе. Ей хотелось бежать куда глаза глядят от себя самой и Кологривовых, но по понятиям Лары до этого надо было вернуть Кологривовым деньги, а взять их в данное время ей было неоткуда. Она чувствовала себя заложницей по вине этой глу¬пой Родькиной растраты и не находила себе места от бессиль¬ного возмущения.

Во всем ей чудились признаки небрежности. Оказывали ли ей повышенное внимание наезжавшие к Кологривовым знако¬мые, это значило, что к ней относятся как к безответной «вос¬питаннице» и легкой добыче. А когда ее оставляли в покое, это доказывало, что ее считают пустым местом и не замечают.

Приступы ипохондрии не мешали Ларе разделять увеселе¬ния многочисленного общества, гостившего в Дуплянке. Она купалась и плавала, каталась на лодке, участвовала в ночных пикниках за реку, пускала вместе со всеми фейерверки и танце-вала. Она играла в любительских спектаклях и с особенным ув¬лечением состязалась в стрельбе в цель из коротких маузерных ружей, которым, однако, предпочитала легкий Родин револь¬вер. Она пристрелялась из него до большой меткости и в шутку жалела, что она женщина и ей закрыт путь дуэлянта-бретера. Но чем больше веселилась Лара, тем ей становилось хуже. Она сама не знала, чего хочет.

Особенно это усилилось по возвращении в город. Тут к Лариным неприятностям примешались легкие размолвки с Па¬шею (серьезно ссориться с ним Лара остерегалась, потому что считала его своею последнею защитой). У Паши за последнее время появилась некоторая самоуверенность. Наставительные нотки в его разговоре смешили и огорчали Лару.

Паша, Липа, Кологривовы, деньги — все это завертелось в голове у ней. Жизнь опротивела Ларе. Она стала сходить с ума. Ее тянуло бросить все знакомое и испытанное и начать что-то новое. В этом настроении она на Рождестве девятьсот один¬надцатого года пришла к роковому решению. Она решила не¬медленно расстаться с Кологривовыми и построить свою жизнь как-нибудь одиноко и независимо, а деньги, нужные для этого, попросить у Комаровского. Ларе казалось, что после всего слу¬чившегося и последовавших за этим лет ее отвоеванной свобо¬ды он должен помочь ей по-рыцарски, не вступая ни в какие объяснения, бескорыстно и без всякой грязи.

С этой целью она двадцать седьмого декабря вечером отпра¬вилась в Петровские линии и, уходя, положила в муфту заря¬женный Родин револьвер на спущенном предохранителе с намерением стрелять в Виктора Ипполитовича, если он ей от¬кажет, превратно поймет или как-нибудь унизит.

Она шла в страшном смятении по праздничным улицам и ничего кругом не замечала. Задуманный