я прятался и здесь временами. У меня тут большой запас свечей с Дальнего Востока. Просидим ночь, погово¬рим при свечах. Какая удивительная женщина. За нее не жалко жизнь отдать. Я и отдал. Послушайте, я все про вас знаю. Вас природа надели¬ла большим чувством. Вы поняли все, не правда ли?»
С. 454. Только миг появления неизвестного… — вместо этих слов в рукописи вычеркнут вариант: «Встреча была неожиданностью для обо¬их, но только отчасти. Забредший в дом неизвестный был, очевидно, тем предшественником Живаго, на отдельные диковинки из редкост¬ных запасов которого Юрий Андреевич и Лариса Федоровна так часто натыкались. И его внешность показалась доктору где-то когда-то ви¬денной, смутно памятной, полузабытой. С первого же взгляда он под¬нял целый ворох ложных, сбивающих с толку воспоминаний, в которых стал рыться, от ошибки к ошибке постепенно приближаясь к истине.
В свою очередь, и незнакомец, который был вправе предполагать, что дом пуст и под замком, как он его оставил, удивился недостаточно тому, что он обитаем. Видно, он допускал и такой исход и был к нему подготовлен. Кроме того, и присутствие доктора не представляло для него полной новости. Личность Юрия Андреевича была ему известна. Может быть, он был наперед предварен, кого он встретит в комнате, если в доме есть люди. Может быть, сверх ожидания увидав живого че¬ловека в кабинете Микулицына, он догадывался, кто перед ним нахо¬дился, по каким-то сторонним сведениям и описаниям, или сам знал доктора с какой-то давнишней, однажды состоявшейся встречи».
…русские люди в России, как в особенности разговаривали те…— после этих слов в рукописи вычеркнут вариант: «пуганые и тосковав¬шие и те бешеные и исступленные, какими были все тогда в то сумас¬шедшее время. Вечерело. Становилось темно.
Сверх приверженности к общей словоохотливости, которую стал об¬наруживать и Стрельников, он говорил без умолку еще и по какой-то дру¬гой, своей причине. Доктор заметил, что он не может наговориться и цеп¬ляется за беседу с ним, как больные в больницах стараются отдалить час тушения огня и прекращения разговоров, когда им в тишине на всю ночь придется остаться одним, лицом к лицу со своей бессонницей. Так же, как и они, Стрельников старался всеми силами избежать одиночества».
С. 455. …предаваясь… расточительным душевным излияниям. — Пос¬ле этих слов в рукописи вычеркнут вариант: «Речь его именно этими ненужными подробностями и чрезмерною откровенностью производила впечатление чего-то нездорового, маниакально беспокойного, лихора¬дочно разгоряченного, точно его устами приносило свою исповедь само несчастие. Это было болезнью века, революционным помешательством эпохи. Грозное время, присвоившее себе права Страшного суда, судило живых и мертвых, уличало, обвиняло, приговаривало к смерти и кара¬ло. Покаяния, пересмотры всего пережитого и самоосуждения были са¬мым ходячим явлением в камерах следователей и в собраниях на обще¬ственных проработках. Люди фантазировали, наговаривали на себя не только под действием страха и по принуждению, но и по доброй воле, в состоянии метафизического транса и психической отравы, под влиянием самовнушения, которому дай только волю, и колдовства его не остано¬вишь».
С. 455—456. Я не знал, сказать ли вам это сразу, а теперь призна¬юсь. — Среди набросков к роману сохранилась первонач. краткая запись разговора Стрельникова с Живаго: «Когда уезжают и остается один. Стрельников — меня разыскивают, думают, что я перебегу к вашим. Вот это была бы сенсация, которая может быть повернула бы назад колесо истории. Но этого не будет. У меня свои планы. Я еще один единствен-ный раз в жизни хотел повидаться со своей женой. Я надеялся еще ус¬петь застать ее тут, но опоздал. Я все знаю. Помните наш разговор в моем вагоне в Развилье? Кто мог думать, что все завяжется в такой узел. Ка¬кая небывалая женщина, эта бедная, беглая жена моя. Я всю жизнь влюб¬лен в нее, всю жизнь молюсь на нее, и вся моя жизнь и судьба, война и революция и все странности — разные выражения этого единственного поклонения. У нас с вами страшный, кровью смывающийся разговор, он так и смоется. Вы должны понять меня. Вы были с нею близки. — Как вы можете спрашивать такие вещи? Кем бы я был, если бы я не был близок с землей, куда я был закинут рождением, или с небом, которому молилась моя мать. Кем был бы я, если бы устоял против этой всеми го¬лосами, всем счастьем существования певшей, жаловавшейся тяги».
С. 456. …и в промежутке скрываться, скитаться, отшельничать. — После этих слов в рукописи вычеркнут вариант: «до наступления более благоприятных перемен. Это было бы неисполнимо без больших дру¬зей, людей привязанных, самоотверженных. Но на протяжении всей жизни я никогда не бывал покинут и одинок. Это счастье со мною и по сей день, до нынешнего часа. Хотя и погубил меня тоже человек, втер-шийся в доверие предатель».
С. 457. Вдруг Стрельников заговорил о революции. — Среди ранних набросков сохранились две первонач. записи этого разговора («Другие редакции и черновые наброски». С. 630).
…поругание человека в труженике, поругание… — после этих слов
в рукописи вычеркнут вариант: «всевластными невеждами тех, кто все знали, все умели, все делали, поругание, оплевывание уголка приоткрыв¬шейся красоты, светлой как небо, в женщине, растаптывание живот¬ным, денежным мешком человека. Была смеющаяся, безнаказанная наглость разврата, маменькиных сынков, студентов-белоподкладочни¬ков и купчиков, было хвастливо выставлявшееся напоказ бессердечие шагнувших по ту сторону добра и зла светских львов».
С. 458. …ничего миру не дали и не оставили! — После этих слов в ру¬кописи было: «Какая высота техники, достигнутая благодаря безжалост¬ности, по части шагания по трупам и доставления себе любых удоволь¬ствий любою ценой. И все это было им так легко! И так сходило даром!»
…вечерняя улица века, рысаки, саврасы… — после этих слов в руко¬писи вычеркнуто: «все это было повсюду. Послушайте-ка, это ведь я хорошо сказал, — вечерняя улиЬа века. Серьезно? — Хорошо. Честное слово, хорошо. — Вечерняя улица конца века, конца девятнадцатого сто¬летия. Что его объединило, что сложило столетие в одну эпоху?»
С. 460. Но я хотел сначала довести… — после этих слов в рукописи вычеркнут вариант: «войну своей жизни до конца. Я хотел заслужить эту встречу, стать достойным этой награды. О что бы я сейчас отдал, что¬бы еще хоть раз взглянуть на них. Когда она входила в комнату, точно окно распахивалось, комната наполнялась светом и воздухом, трепет пробегал по предметам, как от дуновения сквозного ветра».
— Простите. Я понимаю… — после этих слов в рукописи вычерк¬нуто: «что вы прибавляете от себя. Это извинительная привычка людей воспитанных и добрых. Но вы понимаете, как важна мне в этом случае точность. Если это мыслимо, если это выполнимо в рамках скромнос¬ти, если это в ваших силах, восстановите, пожалуйста, что именно она вам сказала в возможно близких выражениях».
С. 462. …головой в сугроб, лежал застрелившийся Павел Павлович. — Среди ранних набросков сохранилась запись, передающая намерения автора, касающиеся эпизода самоубийства: «Все на пороге смерти страшно общо. Рак, порок сердца, расстройство, драма ревности это все еще частности кончающегося существования, а не начинающегося не¬существования. В самоубийстве Стрельникова взять самоубийство вся¬кого человека, а не отдельное определенное с какими-то причинами». Анализу «сердечного терзания, предшествующего самоубийству» Пас-тернак посвятил небольшую главу в своем очерке «Люди и положения» (1956): «Приходя к мысли о самоубийстве, ставят крест на себе, отвора¬чиваются от прошлого, объявляют себя банкротами, а свои воспомина¬ния недействительными<...>. Может быть, в заключение убивают себя не из верности принятому решению, а из нестерпимости этой тоски, неведомо кому принадлежащей, этого страдания в отсутствие страдаю¬щего, этого пустого, не заполненного продолжающейся жизнью ожи¬дания».
С. 465. …мелким неугомонным копошением, вызывавшим гадли¬вость. — После этих слов в рукописи вычеркнуто: «И дорога, несмотря на безлюдье, или именно благодаря ему, не оставалась пуста. Доктор шел по ней с оглядкою и неусыпной, утомлявшею его осторожностью, точ¬но затравленный настигавшею его слежкою или погоней».
…так переглядывались между собою, точно совещались… — после этих слов в рукописи вычеркнут вариант: «и, может быть, загрызали сла¬бейших из своры одну задругой всем скопом, брели следом за доктором на почтительном расстоянии. Они питались падалью, но не гнушались и кошачьей пищей, какою кишело поле, и поглядывая издали на докто¬ра, все время на что-то твердо рассчитывали и уверенно чего-то дожи¬дались. Их кровожадное наблюдение не прекращалось, пока дорога про-легала открытым полем».
С. 466. …сгоревшую дотла, покинутую жителями деревню. — После этих слов в рукописи вычеркнуто: «Она стояла в раме местности, толь¬ко что описанной. Справа текла река. В направлении, обратном ее тече¬нию, почти по речному обрыву тянулась дорога, по которой шел док¬тор. В деревне до пожара строились только в один ряд, через дорогу от реки, оставляя ее с речной стороны совсем открытою. Лишенная вто-рого ряда деревня растягивалась в длину по улице более чем на версту. В деревне уцелело только несколько домов, почернелых и опаленных лишь снаружи. Но и они были пусты, необитаемы. От прочих изб оста¬вались одни кучи угольев и горы сваленных обгорелых бревен, из кото¬рых торчали кверху черные закопченные стояки печных труб, будто вехи или путевые знаки плывшим навстречу реке по небу, плечо к плечу с доктором, снеговым зимним облакам».
С. 467. Вылезший из-под обрыва водонос оказался молодым… — после этих слов в рукописи вычеркнуто: «парнишкой, подростком, почти маль¬чиком. Он был бос, оборван и лохмат. Несмотря на дружелюбные сло¬ва, он впился в доктора острым пронизывающим взором, способным встревожить со стороны совсем чужого. По какой-то причине он был неспокоен, в волнении поставил ведро наземь, и вдруг бросился к док¬тору, так что тот привстал с камня, но не добежав до Юрия Андреевича, остановился в нескольких шагах от него. Он забормотал…».
…мать полагала, что Васю увезли в город… — после этих слов в ру¬кописи вычеркнуто: «судить, и как виновного в побеге и уклонении от трудовой повинности примешают к деревенскому бунту, а то и обвинят в подстрекательстве и накажут смертью, тронулась с горя умом и утопи¬лась в той самой Пелге…»
С. 469. Видишь, какие страсти/— После этих слов в рукописи вы¬черкнут вариант: «убили, загубили ее бесчеловечески! Это которые разбойники, — кто их знает, сколько их ее решало, — может, и один все¬го, — картошку откопали, остальное добро с картошкой и хлебным имуществом вывезли (кто им про картошку сказал?) самоё решили, труп в яму головой вниз бросили, благо яма готовая опросталась, и закопа¬ли. А на башмаки не позарились, или забыли, снять не успели. По вдове в Веретенниках тужил и. Мамушка, тогда она еще жива была, по ней сле¬зами плакала».
На Харлама никто не думал. <...> Ему бы от
