ориентировано на одно из ве¬черних возвращений Живаго из Юрятина в Варыкино. Биографически
ст. 4: Как когда-то в тот последний раз.
ст. 8: Вечер смерти снизу пригвоздил,
ст. 15: И с соседкой из полуподвала
ст. 19: И соседка, обойдя задворки
ст. 21 : И не кусай припухших губ
ст. 23: Раскровенишь заживший струп
— Два автографа: 1947 г. (карандаш) и беловой 1953 г., перестанов¬ка 6-й и 7-й строф, варианты ст. 15, 19.
7. Лето в городе. — «Знамя», 1954, № 4. — Автограф, подаренный Н. А. Табидзе 18 авг. 1953 г. (Гос. Музей грузинской литературы); вари¬анты:
ст. 3: Сзади собраны волосы
ст. 5—7: Словно шлема тяжелого
Возвышается бремя.
Я люблю эту голову ст. 9: А за окнами жаркая
— Беловой автограф 1953 г., те же варианты ст. 3, 7.
— Машин, строфы 2-й (Гос. Музей грузинской литературы):
Взбито бремя громоздкое, И в короткое время Создан гордой прическою Образ женщины в шлеме.
— Автограф, посланный Н. В. Стефановичу (РГАЛИ, ф. 2893); ва¬рианты:
ст. 3: Вверх заколоты волосы
ст. 7: Гордо вскинувши голову
— Автограф, посланный М. К. Баранович 26 авг. 1953 г.; вариант ст. 7 как в беловом.
подобная поездка самого Пастернака, подробности которой воспроиз¬ведены в романе, была 27 мая 1916 г., когда он проделал 56 верст, отпра¬вившись на Кизеловские копи верхом по весенней распутице: «В возду¬хе, словно поплавки на воде, недвижно распластались висячие рои ко¬маров, тонко нывшие в унисон, все на одной ноте. Юрий Андреевич без числа хлопал их на лбу и шее, и звучным шлепкам ладони по потному телу удивительно отвечали остальные звуки верховой езды: скрип се¬дельных ремней, тяжеловесные удары копыт наотлет, вразмашку, по чмокающей грязи, и сухие лопающиеся залпы, испускаемые конскими кишками. Вдруг вдали, где застрял закат, защелкал соловей. «Очнись! Очнись!» — звал и убеждал он, и это звучало почти как перед Пасхой: «Душе моя, душе моя! Восстани, что спиши!»»
6. Объяснение. — «Знамя», 1954, № 4. — Автограф из собр. Уитни, строфы 6-я и 7-я переставлены; варианты:
— Машин. 1953 г. (собр. А. Л. Барто); вариант ст. 14: Раздающийся резко.
Тема лета в городе впервые возникла в «Записках Спекторского» (1925) как интенсивное переживание одиночества на фоне летнего го¬родского пейзажа. Через год, 1 июля 1926 г., Пастернак писал М. Цве¬таевой: «Я боюсь лета в городе, потому что эта чистая сводка наисущест¬веннейших существенностей живого, бытийствующего человека, при¬чем каждая из существенностей этих дана наизнанку и извращена, на¬чиная от солнца и кончая чем тебе заблагорассудится. Одиночество да но в таком виде, в каком одиноко сумасшествие или одиноки муки ада. Тема жизни или одна из ее тем подчеркнута зверски и фанатически, с проды-рявленьем нервной системы». В конце жизни Пастернак объяснял это состояние воздействием на него городской природы: «Для меня имеет значение какого-то особняком стоящего, необычайного начала: лето в городе как явление, как фактор. Для меня присутствие летнего солнца и летней растительности на городских улицах имеет более волнующее, загадочное и драматическое значение, чем прелесть природы на воле за городом» (письмо к Ч. Гудиашвили, 28 марта 1959).
8. Ветер. — «Знамя», 1954, № 4. — Автограф цикла «Колыбель¬ные песни»: 1. «Ветер» — под назв. «Вводная», за ним следовали 2. «Бес¬сонница», 3. «Хмель» и 4. «Под открытым небом» — был подарен Н. А. Табидзе 18 авг. 1953 г. (Гос. Музей грузинской литературы); вари¬анты:
ст. 5: А разом дом и дерева
ст. 8—9: В глуби стоянки корабельной, И это не из озорства
— Автограф цикла «Колыбельные песни», посланный Н. В. Сте¬фановичу в ноябре 1953 г. (РГАЛИ, ф. 2893). Стих. «Бессонница» и «Под открытым небом» были исключены из тетради стихов Юрия Живаго. См.: «Стихотворения, не включенные в основное собрание».
О возникновении этого цикла рассказывается в тексте романа. Живаго пишет эти стихи ночью, глядя на спящую Лару: «Во вчерашних набросках ему хотелось средствами, простотою доходящими до лепета и граничащими с задушевностью колыбельной песни, выразить свое смешанное настроение любви и страха и тоски и мужества, так чтобы оно вылилось как бы помимо слов, само собою. Он так и назвал эти отрывки колыбельными». Последняя фраза была вычеркнута в машин. 1955 г., так как цикл лишился названия и цельности.
9. Хмель. — «Знамя», 1954, № 4. — Два автографа цикла «Колыбель¬ные песни» (Гос. Музей грузинской литературы и РГАЛИ, ф. 2893). — Машин, (собр. А. Л. Барто) под назв. «Апрель»; вариант
ст. 7: Дождь проходит, давай этот плащ
10. Бабье лето. — Избр.—1948. — Автограф на книге, подаренной М. К. Баранович, датирован сентябрем 1946 г.; варианты:
ст. 5: Лес подхватывает, как насмешник
ст. 18: Когда все позади сожжено.
— Два автографа: 1947 г. (карандаш) и 1953 г., беловой; вариант
ст. 5.
11. Свадьба. — «Знамя», 1954, № 4, вариант ст. 25: И плечом, и головой,
— Автограф, посланный 30 нояб. 1953 г. Н. В. Стефановичу (РГАЛИ, ф. 2893); варианты:
ст. 21: И одна, как снег, бела, ст. 51 : Только случай, только сон,
— Автограф, посланный Н. А. Табидзе 9 дек. 1953 г.; вариант ст. 51 : Только отзвук, только сон,
В письме, сопровождавшем стих., объясняется, что оно было «вну¬шено простым фактом жизни, где-то на дворе (в другом флигеле, у про¬стых людей) свадьба была, поздно ночью не дали спать и рано утром разбудили, но у меня не было раздражения на них, наоборот, будто я прожил с ними эту ночь». Во флигеле дачи в Переделкине жил сторож Г. А. Смирнов, который отдавал замуж свою дочь Антонину.
12. Осень. — Ранняя редакция сохранилась в машин. 1949 г. («Другие редакции и черновые наброски»).— Автограф, подаренный Н. А. Ольшевской; варианты:
ст. 9: Теперь на нас двоих с печалью
ст. 22: Дай мне пропасть в сентябрьском шуме!
— Машин. 1949 г. (собр. А. Л. Барто); варианты: ст. 9: Теперь на нас одних в печали
ст. 22 — как в автографе.
— Автограф, посланный М. К. Баранович 20 янв. 1950 г., датиро¬ван ноябрем-декабрем 1949 г.
Мы будем гибнуть откровенно. — Стих, соотносится со вторым пре¬быванием Юрия Живаго в Варыкине, когда он думает о том, что «заби¬раться в эту одичалую глушь суровой зимой без запасов, без сил, без надежд — безумие из безумий. Но давай и безумствовать, сердце мое, если ничего, кроме безумства, нам не осталось». В то же время трактов¬ка сюжета четко ориентирована на первонач. разработку эпизода в «За-писках Патрика» (1936), где герой оставался на зиму в сторожке вдвоем с героиней после отъезда в Москву семьи. Это говорит об изменении первонач. плана в ходе работы над романом «Доктор Живаго». …стеж¬ки и дорожки/ Позаросли наполовину. — Перифраз первой строки народ¬ной песни «Позарастали стежки-дорожки», особенно распространен¬ной на Урале.
13. Сказка. — Автограф первонач. редакции, посланный Н. А. Та-бидзе 29 окт. 1953 г., состоит из 4 перенумерованных отрывков (Гос. Музей грузинской литературы), без ст. 53—64; варианты: ст. 24: Тайный водопой ст. 41 : Встрепенулся конный ст. 43: Увидав дракона, ст. 81-85: Светлый свод полдневный,
Синева без дна.
Спящая царевна?
Мертвая княжна?
То в минуты счастья ст. 92: И утраты сил.
Четвертый отрывок («Другие редакции и черновые наброски»).
— Автограф, посланный 30 нояб. 1953 г. Н. В. Стефановичу (РГАЛИ, ф. 2893), состоит из трех отрывков; варианты:
ст. 64: Эту жертву в дань
ст. 85: То, в порыве счастья
ст. 92: И утраты сил.
— Машин. 1953 г. (собр. А. Л. Барто); варианты ст. 64, 84, 85 — как у Стефановича.
Сопровождая посылку стих, письмом, Пастернак писал: «Дорогая Нина! Послал ли я Вам свои «Колыбельные» (короткие отрывки)? Вот еще одна, только очень длинная и, кажется, глупая.<...> Тут что-то тро¬гательное перемешано с чем-то совершенно идиотским. Не лишний ли весь четвертый кусок со старухой? Как Вы думаете? Может быть лучше кончить до него, ограничившись тремя частями? Покажите, пожалуйс¬та, Чиковани и посоветуйтесь с ним. Он единственный человек в Рос¬сии, на вкус и понимание которого я могу положиться. И, например, если он скажет, что это плохое подражание «Крокодилу» Корн. Ив. Чу¬ковского, я с ним соглашусь и не включу стихотворение в Живаговскую тетрадку. И такого Георгия посылать в Грузию! Вот нахальство!» (29 окт. 1953). Стих, посвящено подвигу св. Георгия, который считался покро¬вителем Грузии. Имя героя романа «Доктор Живаго» Юрий — славян¬ский эквивалент греческого Георгия. Через полмесяца после посылки Н. Табидзе первой редакции Пастернак писал ей: «Георгий Победоно¬сец уже называется «Сказкой», а не «Колыбельной», и весь конец (чет¬вертый кусок с этим дурацким «Баюшки баю») откинут, а вместо него перед третьим вставлены две строфы, объясняющие, что пленница при¬несена в виде откупной дани в жертву дракона во избавление страны» (16 нояб. 1953).
Описанию работы над этим стих, посвящена 9-я глава 14-й части романа. Выделен начальный импульс — волчий вой под луною, раз¬растание его до символа вражьей силы, затем ночное писание, переход от благозвучия пятистопного размера к реальной предметности трех¬стопного хорея, в котором Юрий Живаго «услышал ход лошади, ступа¬ющей по поверхности стихотворения, как слышно спотыкание конской иноходи в одной из баллад Шопена». В другом месте романа Пастернак называет это стих, «версией, принятой в духовных песнопениях, испол¬нявшихся русскими менестрелями». С. С. Аверинцев в статье для сло¬варя «Мифы народов древности» отмечает в стих. Пастернака осво¬бождение «мотива змееборчества от всего груза археологической и мифологической учености (характеризующей разработки этого сюжета у М. Кузмина и Вяч. Иванова. — Е. Я.) (вплоть до забвения имени са¬мого героя)» и сведение его «к наиболее простым «вечным» компо¬нентам (жалость к женщине, полнота жизни и надежды перед лицом смертельной опасности)» (С. С. Аверинцев. София-Логос. Киев, 2001. С. 64).
14. Август. — Автограф, подаренный Н. А. Табидзе 18 авг. 1953 г. (Гос. Музей грузинской литературы); варианты: ст. 4: Сквозь занавеси до дивана,
ст. 10: Намокла с уголка подушка, ст. 17: Поверье есть, что свет без пламени ст. 19: И осень яркая, как знаменье ст. 21—22: И вы прошли сквозь голый, нищенский,
