письма с фронта, более оживленные и не такие печальные, как из Омского училища. Антипову хо¬телось отличиться, чтобы в награду за какую-нибудь военную заслугу или в результате легкого ранения отпроситься в отпуск на свидание с семьей. Возможность выдвинуться представилась. Вслед за недавно совершенным прорывом, который стал впо¬следствии известен под именем Брусиловского, армий перешла в наступление. Письма от Антипова прекратились. Вначале это не беспокоило Лару. Пашино молчание она объясняла развива¬ющимися военными действиями и невозможностью писать на маршах.

Осенью движение армии приостановилось. Войска окапы¬вались. Но об Антипове по-прежнему не было ни слуху ни духу. Лариса Федоровна стала тревожиться и наводить справки, сна¬чала у себя в Юрятине, а потом по почте в Москве и на фронте, по прежнему полевому адресу Пашиной части. Нигде ничего не знали, ниоткуда не приходило ответа.

Как многие дамы-благотворительницы в уезде, Лариса Фе¬доровна с самого начала войны оказывала посильную помощь в госпитале, развернутом при Юрятинской земской больнице.

Теперь она занялась серьезно начатками медицины и сдала при больнице экзамен на звание сестры милосердия.

В этом качестве она отпросилась на полгода со службы из гимназии, оставила квартиру в Юрятине на попечение Марфут¬ки и с Катенькой на руках поехала в Москву. Тут она пристро¬ила дочь у Липочки, муж которой, германский подданный Фризенданк, вместе с другими гражданскими пленными был интернирован в Уфе.

Убедившись в бесполезности своих розысков на расстоя¬нии, Лариса Федоровна решила перенести их на место недав¬них происшествий. С этою целью она поступила сестрой на санитарный поезд, отправлявшийся через город Лиски в Мезо-Лаборч, на границу Венгрии. Так называлось место, откуда Паша написал ей свое последнее письмо.

8

На фронт в штаб дивизии пришел поезд-баня, оборудованный на средства жертвователей Татьянинским комитетом помощи раненым. В классном вагоне длинного поезда, составленного из коротких некрасивых теплушек, приехали гости, обществен¬ные деятели из Москвы, с подарками солдатам и офицерам. В их числе был Гордон. Он узнал, что дивизионный лазарет, в кото¬ром, по его сведениям, работал друг его детства Живаго, разме¬щен в близлежащей деревне.

Гордон достал разрешение, необходимое для движения по прифронтовой зоне, и с пропуском в руках поехал навестить приятеля на отправлявшейся в ту сторону фурманке.

Возчик, белорус или литовец, плохо говорил по-русски. Страх шпиономании сводил все слова к одному казенному, на¬перед известному образцу. Показная благонамеренность бесед не располагала к разговорам. Большую часть пути едущий и воз¬ница молчали.

В штабе, где привыкли передвигать целые армии и мерили расстояния стоверстными переходами, уверяли, будто деревня где-то рядом, верстах в двадцати или двадцати пяти. На самом деле до нее оказалось больше восьмидесяти.

Всю дорогу в части горизонта, приходившейся налево к направлению их движения, недружелюбно урчало и погромы¬хивало. Гордон ни разу в жизни не был свидетелем землетрясе¬ния. Но он правильно рассудил, что угрюмое и за отдаленностью еле различимое брюзжание вражеской артиллерии более всего сравнимо с подземными толчками и гулами вулканического происхождения. Когда завечерело, низ неба в той стороне вспыхнул розовым трепещущим огнем, который не потухал до самого утра.

Возница вез Гордона мимо разрушенных деревень. Часть их была покинута жителями. В других — люди ютились в погребах глубоко под землею. Такие деревни представляли груды мусора и щебня, которые тянулись так же в линию, как когда-то дома. Эти сгоревшие селения были сразу обозримы из конца в конец, как пустыри без растительности. На их поверхности копоши¬лись старухи-погорелки, каждая на своем собственном пепели¬ще, что-то откапывая в золе и все время куда-то припрятывая, и воображали себя укрытыми от посторонних взоров, точно во¬круг них были прежние стены. Они встречали и провожали Гор¬дона взглядом, как бы вопрошавшим, скоро ли опомнятся на свете и вернутся в жизни покой и порядок.

Ночью навстречу едущим попался разъезд. Им велели сво¬ротить с грунтовой дороги обратно и объезжать эти места круж¬ным проселком. Возчик не знал новой дороги. Они часа два проплутали без толку. Перед рассветом путник с возницею при-ехали в селение, носившее требуемое название. В нем ничего не слыхали о лазарете. Скоро выяснилось, что в округе две од¬ноименных деревни, эта и разыскиваемая. Утром они достигли цели. Когда Гордон проезжал околицей, издававшей запах ап-текарской ромашки и йодоформа, он думал, что не будет зано¬чевывать у Живаго, а, проведя день в его обществе, вечером выедет назад на железнодорожную станцию к оставшимся то¬варищам. Обстоятельства задержали его тут больше недели.

9

В эти дни фронт зашевелился. На нем происходили внезапные перемены. К югу от местности, в которую заехал Гордон, одно из наших соединений удачной атакой отдельных составлявших его частей прорвало укрепленные позиции противника. Разви¬вая свой удар, группа наступающих все глубже врезалась в его расположение. За нею следовали вспомогательные части, рас¬ширявшие прорыв. Постепенно отставая, они оторвались от головной группы. Это повело к ее пленению. В этой обстановке взят был в плен прапорщик Антипов, вынужденный к этому сдачею своей полуроты.

О нем ходили превратные слухи. Его считали погибшим и засыпанным землею во взрывной воронке. Так передавали со слов его знакомого, подпоручика одного с ним полка Галиул-лина, якобы видевшего его гибель в бинокль с наблюдательно¬го пункта, когда Антипов шел со своими солдатами в атаку.

Перед глазами Галиуллина было привычное зрелище ата¬кующей части. Ей предстояло пройти быстрыми шагами, почти бегом, разделявшее обе армии осеннее поле, поросшее качаю¬щейся на ветру сухою полынью и неподвижно торчащим кверху колючим будяком. Дерзостью своей отваги атакующие должны были выманить на штыки себе или забросать гранатами и унич¬тожить засевших в противоположных окопах австрийцев. Поле казалось бегущим бесконечным. Земля ходила у них под нога¬ми, как зыбкая болотная почва. Сначала впереди, а потом впе¬ремежку вместе с ними бежал их прапорщик, размахивая над головой револьвером и крича во весь до ушей разодранный рот «Ура», которого ни он, ни бежавшие вокруг солдаты не слыха-ли. Через правильные промежутки бежавшие ложились на зем¬лю, разом подымались на ноги и с возобновленными криками бежали дальше. Каждый раз вместе с ними, но совсем по-дру¬гому, нежели они, падали во весь рост, как высокие деревья при валке леса, отдельные подбитые и больше не вставали.

— Перелеты. Телефонируйте на батарею, — сказал встре¬воженный Галиуллин стоявшему рядом артиллерийскому офи¬церу. — Да нет. Они правильно делают, что перенесли огонь поглубже.

В это время атакующие подошли на сближение с непри¬ятелем. Огонь прекратили. В наставшей тишине у стоявших на наблюдательном заколотились сердца явственно и часто, слов¬но они были на месте Антипова и, как он, подведя людей к краю австрийской щели, в следующую минуту должны были выка¬зать чудеса находчивости и храбрости. В это мгновение впереди один за другим взорвались два немецких шестнадцатидюймо¬вых снаряда. Черные столбы земли и дыма скрыли все после-дующее.

— Йэ алла! Готово! Кончал базар! — побледневшими губа¬ми прошептал Галиуллин, считая прапорщика и солдат погиб¬шими.

Третий снаряд лег совсем около наблюдательного. Низ¬ко пригибаясь к земле, все поспешили убраться с него по¬дальше.

Галиуллин спал в одном блиндаже с Антиповым. Когда в полку примирились с мыслью, что он убит и больше не вернет¬ся, Галиуллину, хорошо знавшему Антипова, поручили взять на хранение его имущество для передачи в будущем его жене, фотографические карточки которой во множестве попадались среди вещей Антипова.

Недавний прапорщик из вольноопределяющихся, механик Галиуллин, сын дворника Гимазетдина с тиверзинского двора и в далеком прошлом — слесарский ученик, которого избивал мастер Худолеев, своим возвышением обязан был своему бы¬лому истязателю.

Выйдя в прапорщики, Галиуллин неизвестно как и помимо своей воли попал на теплое и укромное место в один из тыло¬вых захолустных гарнизонов. Там он распоряжался командой полуинвалидов, с которыми такие же дряхлые инструктора-ветераны по утрам проходили забытый ими строй. Кроме того, Галиуллин проверял, правильно ли они расставляют караулы у интендантских складов. Это было беззаботное житье — больше ничего от него не требовалось. Как вдруг вместе с пополнени¬ем, состоявшим из ополченцев старых сроков и поступившим из Москвы в его распоряжение, прибыл слишком хорошо ему известный Петр Худолеев.

— А, старые знакомые! — проговорил, хмуро усмехаясь, Галиуллин.

— Так точно, ваше благородие, — ответил Худолеев, стал во фронт и откозырял.

Так просто это не могло кончиться. При первой же строе¬вой оплошности прапорщик наорал на нижнего чина, а когда ему показалось, что солдат смотрит не прямо во все глаза на него, а как-то неопределенно в сторону, хряснул его по зубам и от¬правил на двое суток на хлеб и на воду на гауптвахту.

Теперь каждое движение Галиуллина пахло отместкою за старое. А сводить счеты таким способом в условиях палоч¬ной субординации было игрой слишком беспроигрышной и неблагородной. Что было делать? Оставаться обоим в од¬ном мог офицер переместить солдата из назначенной ему час¬ти, кроме отдачи его в дисциплинарную? С другой стороны, какие основания мог придумать Галиуллин для просьбы о соб¬ственном переводе? Оправдываясь скукой и бесполезностью гарнизонной службы, Галиуллин отпросился на фронт. Это за¬рекомендовало его с хорошей стороны, а когда в ближайшем деле он показал другие свои качества, выяснилось, что это от¬личный офицер, и он быстро был произведен из прапорщиков в подпоручики.

Галиуллин знал Антипова с тиверзинских времен. В девять¬сот пятом году, когда Паша Антипов полгода прожил у Тивер-зиных, Юсупка ходил к нему в гости и играл с ним по празд¬никам. Тогда же он раз или два видел у них Лару. С тех пор он ничего о них не слыхал. Когда в их полк попал Павел Павлович из Юрятина, Галиуллин поражен был происшедшею со старым приятелем переменой. Из застенчивого, похожего на девушку и смешливого чистюли-шалуна вышел нервный, все на свете знающий, презрительный ипохондрик. Он был умен, очень храбр, молчалив и насмешлив. Временами, глядя на него, Гали¬уллин готов был поклясться, что видит в тяжелом взгляде Ан¬типова, как в глубине окна, кого-то второго, прочно засевшую в нем мысль, или тоску по дочери, или лицо его жены. Антипов казался заколдованным, как в сказке. И вот его не стало, и на руках у Галиуллина остались бумаги и фотографии Антипова и тайна его превращения.

Рано или поздно до Галиуллина должны были дойти Лари¬ны запросы. Он собрался ответить ей. Но было горячее время. Ответить по-настоящему он был не в силах. А ему хотелось под¬готовить ее к ожидавшему ее удару. Так он все откладывал боль¬шое обстоятельное письмо к ней, пока не узнал, будто она сама где-то на фронте, сестрою. И было неизвестно, куда адресовать ей теперь письмо.

10

—- Ну как? Будут сегодня лошади? —- спрашивал Гордон доктора Живаго, когда тот приходил днем домой обедать в галицийскую избу, в которой они стояли.

—- Да какие там лошади? И куда ты поедешь, когда ни впе¬ред ни назад. Кругом