Лариса Федоровна, — сказал Га¬лиуллин. — Я служил в одном полку с вашим мужем и знал Павла Павловича. У меня для вас собраны его вещи.

— Не может быть, не может быть, — повторяла она. — Ка¬кая поразительная случайность. Так вы его знали? Расскажите же скорее, как все было? Ведь он погиб, засыпан землей? Ниче¬го не скрывайте, не бойтесь. Ведь я все знаю.

У Галиуллина не хватило духу подтвердить ее сведения, по¬черпнутые из слухов. Он решил соврать ей, чтобы ее успокоить.

— Антипов в плену, — сказал он. — Он забрался слишком далеко вперед со своей частью во время наступления и очутил¬ся в одиночестве. Его окружили. Он был вынужден сдаться.

Но Лара не поверила Галиуллину. Ошеломляющая внезапность разговора взволновала ее. Она не могла справиться с нахлынув¬шими слезами и не хотела плакать при посторонних. Она быст¬ро встала и вышла из палаты, чтобы овладеть собою в коридоре.

Через минуту она вернулась внешне спокойная. Она на¬рочно не глядела в угол на Галиуллина, чтобы снова не распла¬каться. Подойдя прямо к койке Юрия Андреевича, она сказала рассеянно и заученно:

— Здравствуйте. На что жалуетесь?

Юрий Андреевич наблюдал ее волнение и слезы, хотел спросить ее, что с ней, хотел рассказать ей, как дважды в жизни видел ее, гимназистом и студентом, но он подумал, что это вый¬дет фамильярно и она поймет его неправильно. Потом он вдруг вспомнил мертвую Анну Ивановну в гробу и Тонины крики тог¬да в Сивцевом, и сдержался, и вместо всего этого сказал:

— Благодарю вас. Я сам врач и лечу себя собственными силами. Я ни в чем не нуждаюсь.

«За что он на меня обиделся?» — подумала Лара и удивлен¬но посмотрела на этого курносого, ничем не замечательного незнакомца.

Несколько дней была переменная, неустойчивая погода, теплый, заговаривающийся ветер ночами, которые пахли мок¬рой землею.

И все эти дни поступали странные сведения из ставки, при¬ходили тревожные слухи из дому, изнутри страны. Прерывалась телеграфная связь с Петербургом. Всюду, на всех углах заводи¬ли политические разговоры.

В каждое дежурство сестра Антипова производила два об¬хода, утром и вечером, и перекидывалась ничего не значащими замечаниями с больными из других палат, с Галиуллиным, с Юрием Андреевичем. — Странный, любопытный человек, — думала она. — Молодой и нелюбезный. Курносый и нельзя ска¬зать, чтобы очень красивый. Но умный в лучшем смысле слова, с живым, подкупающим умом. Но дело не в этом. А дело в том, что надо поскорее заканчивать свои обязанности здесь и пере¬водиться в Москву, поближе к Катеньке. А в Москве надо пода¬вать на увольнение из сестер милосердия и возвращаться к себе в Юрятин на службу в гимназии. Ведь про бедного Патулечку все ясно, никакой надежды, тогда больше не к чему и оставать¬ся в полевых героинях, ради его розысков только и было это нагорожено.

Что теперь там с Катенькой? Бедная сиротка (тут она при¬нималась плакать). Замечаются очень резкие перемены в последнее время. Недавно были святы долг перед родиной, военная доблесть, высокие общественные чувства. Но война проиграна, это — главное бедствие, и от этого все остальное, все развенчано, ничто не свято.

Вдруг все переменилось, тон, воздух, неизвестно как думать и кого слушаться. Словно водили всю жизнь за руку, как малень¬кую, и вдруг выпустили, учись ходить сама. И никого кругом, ни близких, ни авторитетов. Тогда хочется довериться самому главному, силе жизни или красоте или правде, чтобы они, а не опрокинутые человеческие установления управляли тобой, пол¬но и без сожаления, полнее, чем бывало в мирной привычной жизни, закатившейся и упраздненной. Но в ее случае, — вовре¬мя спохватывалась Лара, — такой целью и безусловностью бу¬дет Катенька. Теперь, без Патулечки, Лара только мать и отдаст все силы Катеньке, бедной сиротке.

Юрию Андреевичу писали, что Гордон и Дудоров без его разрешения выпустили его книжку, что ее хвалят и пророчат ему большую литературную будущность, и что в Москве сейчас очень интересно и тревожно, нарастает глухое раздражение ни¬зов, мы накануне чего-то важного, близятся серьезные полити¬ческие события.

Выла поздняя ночь. Юрия Андреевича одолевала страшная сонливость. Он дремал с перерывами и воображал, что, навол¬новавшись за день, он не может уснуть, что он не спит. За ок¬ном позевывал и ворочался сонный, сонно дышащий ветер. Ветер плакал и лепетал: «Тоня, Шурочка, как я по вас соску¬чился, как мне хочется домой, за работу!» И под бормотание ветра Юрий Андреевич спал, просыпался и засыпал в быстрой смене счастья и страданья, стремительной и тревожной, как эта переменная погода, как эта неустойчивая ночь.

Лара подумала: «Он проявил столько заботливости, сохра¬нив эту память, эти бедные Патулечкины вещи, а я, такая сви¬нья, даже не спросила, кто он и откуда».

В следующий же утренний обход, восполняя упущенное и заглаживая след своей неблагодарности, она расспросила обо всем этом Галиуллина и заохала и заахала.

«Господи, святая Твоя воля! Брестская, двадцать восемь, Тиверзины, революционная зима тысяча девятьсот пятого года! Юсупка? Нет, Юсупки не знала или не помню, простите. Но год-то, год-то и двор! Ведь это правда, ведь действительно были такой двор и такой год! О, как живо она вдруг все это опять ощу-тила! И стрельбу тогда, и (как это, дай Бог памяти) «Христово мнение»! О, с какою силою, как проницательно чувствуют в дет¬стве, впервые! Простите, простите, как вас, подпоручик? Да, да, вы мне раз уже сказали. Спасибо, о, какое спасибо вам, Осип Гимазетдинович, какие воспоминания, какие мысли вы во мне пробудили!»

Весь день она ходила с «тем двором» в душе и все охала и почти вслух размышляла.

Подумать только, Брестская, двадцать восемь! И вот опять стрельба, но во сколько раз страшней! Это тебе не «мальчики стреляют». А мальчики выросли и все — тут, в солдатах, весь простой народ с тех дворов и из таких же деревень. Поразитель¬но! Поразительно!

В помещение, стуча палками и костылями, вошли, вбежали и приковыляли инвалиды и не носилочные больные из сосед¬них палат, и наперебой закричали:

— События чрезвычайной важности. В Петербурге улич¬ные беспорядки. Войска петербургского гарнизона перешли на сторону восставших. Революция.

Часть пятая

ПРОЩАНЬЕ СО СТАРЫМ

1

Городок назывался Мелюзеевым. Он стоял на черноземе. Тучей саранчи висела над его крышами черная пыль, которую подни¬мали валившие через него войска и обозы. Они двигались с утра до вечера в обоих направлениях, с войны и на войну, и нельзя было толком сказать, продолжается ли она или уже кончилась.

Каждый день без конца, как грибы, вырастали новые долж¬ности. И на все их выбирали. Его самого, поручика Галиуллина, и сестру Антипову, и еще несколько человек из их компании, наперечет жителей больших городов, людей сведущих и видав¬ших виды.

Они замещали посты в городском самоуправлении, служи¬ли комиссарами на мелких местах в армии и по санитарной части и относились к чередованию этих занятий, как к развлечению на открытом воздухе, как к игре в горелки. Но все чаще им хо¬телось с этих горелок домой, к своим постоянным занятиям.

Работа часто и живо сталкивала Живаго с Антиповой.

2

В дожди черная пыль в городе превращалась в темно-коричне¬вую слякоть кофейного цвета, покрывавшую его улицы, в боль¬шинстве немощеные.

Городок был невелик. С любого места в нем тут же за пово¬ротом открывалась хмурая степь, темное небо, просторы вой¬ны, просторы революции.

Юрий Андреевич писал жене:

«Развал и анархия в армии продолжаются. Предпринимают меры к поднятию у солдат дисциплины и боевого духа. Объез¬жал расположенные поблизости части.

Наконец вместо постскриптума, хотя об этом я мог бы на¬писать тебе гораздо раньше — работаю я тут рука об руку с не¬коей Антиповой, сестрой милосердия из Москвы, уроженкой Урала.

Помнишь, на елке в страшную ночь кончины твоей мамы девушка стреляла в прокурора? Ее, кажется, потом судили. По¬мнится, я тогда же сказал тебе, что эту курсистку, когда она еще была гимназисткою, мы с Мишей видели в одних дрянных но¬мерах, куда ездили с твоим папой, не помню с какой целью, ночью в трескучий мороз, как мне теперь кажется, во время во¬оруженного восстания на Пресне. Это и есть Антипова.

Несколько раз порывался домой. Но это не так просто. За¬держивают главным образом не дела, которые мы без ущерба могли бы передать другим. Трудности заключаются в самой по¬ездке. Поезда то не ходят совсем, то проходят до такой степени переполненные, что сесть на них нет возможности.

Однако, разумеется, так не может продолжаться до беско¬нечности, и потому несколько человек вылечившихся, ушедших со службы и освобожденных, в том числе я, Галиуллин и Анти¬пова, решили во что бы то ни стало разъезжаться с будущей не-дели, а для удобства посадки отправляться в разные дни пооди¬ночке.

В любой день могу нагрянуть как снег на голову. Впрочем, постараюсь дать телеграмму».

Но еще до отъезда Юрий Андреевич успел получить ответ¬ное письмо Антонины Александровны.

В этом письме, в котором рыдания нарушали построения периодов, а точками служили следы слез и кляксы, Антонина Александровна убеждала мужа не возвращаться в Москву, а про¬следовать прямо на Урал за этой удивительной сестрою, шест¬вующей по жизни в сопровождении таких знамений и стечений обстоятельств, с которыми не сравняться ее, Тониному, скром¬ному жизненному пути.

«О Сашеньке и его будущем не беспокойся, — писала она. — Тебе не придется за него стыдиться. Обещаю воспитать его в тех правилах, пример которых ты ребенком видел в нашем доме».

«Ты с ума сошла, Тоня, — бросился отвечать Юрий Андре¬евич, — какие подозрения! Разве ты не знаешь, или знаешь не¬достаточно хорошо, что ты, мысль о тебе и верность тебе и дому спасали меня от смерти и всех видов гибели в течение этих двух лет войны, страшных и уничтожающих? Впрочем, к чему сло¬ва. Скоро мы увидимся, начнется прежняя жизнь, все объяс¬нится.

Но то, что ты мне могла ответить так, пугает меня совсем по-другому. Если я подал повод для такого ответа, может быть, я веду себя действительно двусмысленно, и тогда виноват так¬же перед этой женщиной, которую ввожу в заблуждение и пе¬ред которой должен буду извиниться. Я это сделаю, как только она вернется из объезда нескольких близлежащих деревень. Земство, прежде существовавшее только в губерниях и уездах, теперь вводят в более мелких единицах, в волостях. Антипова уехала помогать своей знакомой, которая работает инструктор¬шей как раз по этим законодательным нововведениям.

Замечательно, что, живя с Антиповой в одном доме, я до сих пор не знаю, где ее комната, и никогда этим не интересовался».

3

Из Мел юзеева на восток и запад шли две большие дороги. Одна, грунтовая, лесом, вела в торговавшее хлебом местечко Зыбуши-но, административно подчиненное Мелюзееву, но во всех от¬ношениях его обогнавшее. Другая, насыпная из щебня, была проложена через высыхавшие летом болотистые