«Ткани, ткани, — гласили эти соображения, — лучше всего в отрезе, но по дороге досматривают, и это опасно. Благоразум¬нее в кусках, для вида сшитых на живуху. Вообще материи, ма¬нуфактуру, можно одежу, предпочтительно верхнюю, не очень ношеную. Поменьше хламу, никаких тяжестей. При частой надобности перетаскивать все на себе, забыть о корзинах и че¬моданах. Немногое, сто раз просмотренное, увязывать в узлы, посильные женщине и ребенку. Целесообразны соль и табак, как показала практика, при значительном, однако, риске. Деньги в керенках. Самое трудное — документы». И так далее, и так далее.
5
Накануне отъезда поднялась снежная буря. Ветер взметал вверх к поднебесью серые тучи вертящихся снежинок, которые бе¬лым вихрем возвращались на землю, улетали в глубину темной улицы и устилали ее белой пеленою.
Все в доме было уложено. Надзор за комнатами и остаю¬щимся в них имуществом поручили пожилой супружеской чете, московским родственникам Егоровны, с которыми Антонина Александровна познакомилась истекшею зимою, когда она через них пристраивала для сбыта старье, тряпки и ненужную мебель в обмен на дрова и картошку.
На Маркела нельзя было положиться. В милиции, которую он избрал себе в качестве политического клуба, он не жаловался, что бывшие домовладельцы Громеко пьют его кровь, но задним числом упрекал их в том, что все прошедшие годы они держали его в темноте неведения, намеренно скрывая от него происхож¬дение мира от обезьяны.
Эту пару, родню Егоровны, бывшего торгового служащего и его жену, Антонина Александровна в последний раз водила по комнатам, показывала, какие ключи к каким замкам и куда что положено, отпирала и запирала вместе с ними дверцы шка-пов, выдвигала и вдвигала ящики, всему их учила и все объяс¬няла.
Столы и стулья в комнатах были сдвинуты к стенам, дорож¬ные узлы оттащены в сторону, со всех окон сняты занавески. Снежная буря беспрепятственнее, чем в обрамлении зимнего уюта, заглядывала в опустелые комнаты сквозь оголенные окна. Каждому она что-нибудь напоминала. Юрию Андреевичу — детство и смерть матери, Антонине Александровне и Александ¬ру Александровичу — кончину и похороны Анны Ивановны. Все им казалось, что это их последняя ночь в доме, которого они больше не увидят. В этом отношении они ошибались, но под влиянием заблуждения, которого они не поверяли друг другу, чтобы друг друга не огорчать, каждый про себя пересматривал жизнь, протекшую под этим кровом, и боролся с навертывав¬шимися на глаза слезами.
Это не мешало Антонине Александровне соблюдать перед посторонними светские приличия. Она поддерживала несмол¬каемую беседу с женщиной, надзору которой все поручала. Ан¬тонина Александровна преувеличивала значение оказываемой ей услуги. Чтобы не платить за одолжение черной неблагодар¬ностью, она каждую минуту с извинениями отлучалась в сосед¬нюю комнату, откуда тащила этой особе в подарок то какой-нибудь платок, то блузку, то кусок ситцу или полушифона. И все материи были темные в белую клетку или горошком, как в бе¬лую крапинку была темная снежная улица, смотревшая в этот прощальный вечер в незанавешенные, голые окна.
6
На вокзал уходили рано на рассвете. Население дома в этот час еще не подымалось. Жилица Зевороткина, обычная застрель¬щица всяких дружных действий миром и навалом, обежала спя¬щих квартирантов, стуча в двери и крича:
— Внимание, товарищи! Прощаться! Веселее, веселее! Быв¬шие Гарумековы уходят.
Прощаться высыпали в сени и на крыльцо черной лестницы (парадное стояло теперь круглый год заколоченным) и облепили его ступеньки амфитеатром, словно собираясь сниматься группой.
Зевающие жильцы нагибались, чтобы накинутые на плечи тощие пальтишки, под которыми они ежились, не сползли с них, и зябко перебирали голыми ногами, наспех сунутыми в широ¬ченные валенки.
Маркел умудрился нахлестаться чего-то смертоубийственно¬го в это безалкогольное время, валился как подкошенный на пе¬рила и грозил их обрушить. Он вызывался нести вещи на вокзал и обижался, что отвергают его помощь. Насилу от него отвязались.
На дворе еще было темно. Снег в безветренном воздухе валил гуще, чем накануне. Крупные мохнатые хлопья падали, ленясь, и невдалеке от земли как бы еще задерживались, слов¬но колеблясь, ложиться ли им на землю или нет.
Когда из переулка вышли на Арбат, немного посветлело. Снегопад завешивал улицу до полу своим белым сползающим пологом, бахромчатые концы которого болтались и путались в ногах у пешеходов, так что пропадало ощущение движения и им казалось, что они топчутся на месте.
На улице не было ни души. Путникам из Сивцева никто не попадался навстречу. Скоро их обогнал, весь в снегу, точно вы¬валянный в жидком тесте, извозчик порожняком на убеленной снегом кляче и за баснословную, копейки не стоившую сумму тех лет усадил всех с вещами в пролетку, кроме Юрия Андрее¬вича, которого по его просьбе отпустили налегке, без вещей, на вокзал пешком.
7
На вокзале Антонина Александровна с отцом уже занимали место в несметной очереди, стиснутой барьерами деревянного ограждения. Посадку производили теперь не с перронов, а с добрых полверсты от них в глубь путей у выходного семафора, потому что на расчистку подходов к дебаркадеру не хватало рук, половина вокзальной территории была покрыта льдом и нечи¬стотами, и паровозы не доезжали до этой границы.
Нюши и Шурочки не было в толпе с матерью и дедом. Они прогуливались на воле под огромным навесом наружного вхо¬да, лишь изредка наведываясь из вестибюля, не пора ли им присоединиться к старшим. От них сильно пахло керосином, которым, в предохранение от тифозных вшей, были густо сма¬заны у них щиколотки, запястья и шеи.
Завидев подоспевшего мужа, Антонина Александровна по¬манила его рукою, но не дав ему приблизиться, прокричала ему издали, в какой кассе компостируют командировочные манда¬ты. Он туда направился.
— Покажи, какие печати тебе поставили, — спросила она его по возвращении. Доктор протянул пучок сложенных бума¬жек за загородку.
— Это литер в делегатский, — сказал сосед Антонины Алек¬сандровны сзади, разобрав через ее плечо штамп, поставлен¬ный на удостоверении. Ее сосед спереди, из формалистов-законников, знающих при любых обстоятельствах все правила на свете, пояснил подробнее:
— С этой печатью вы вправе требовать места в классном, другими словами, в пассажирском вагоне, если таковые окажут¬ся в составе.
Случай подвергся обсуждению всей очереди. Раздались голоса:
— Поди вперед найди их, классные. Больно жирно будет. Теперь сел на товарный буфер, скажи спасибо.
— Вы их не слушайте, командировочный. Вы послушайте, что я вам объясню. Как в настоящее время отдельные поезда аннулированные, а имеется один сборный, он тебе и воинский, он и арестантский, он и для скотины, он и людской. Говорить что угодно можно, язык — место мягкое, а чем человека с толку сбивать, надо объяснить, чтоб было ему понятно.
— Ты-то объяснил. Какой умник нашелся. Это полдела, что у них литер в делегатский. Ты вперед на них погляди, а тогда толкуй. Нешто можно с такой бросающею личностью в деле¬гатский? В делегатским полно братишков. У моряка наметан¬ный глаз, и притом наган на шнуре. Он сразу видит — имущий класс и тем более — доктор, из бывших господ. Матрос хвать наган, и хлоп его как муху.
Неизвестно куда завело бы сочувствие к доктору и его семье, если бы не новое обстоятельство.
Из толпы давно бросали взгляды вдаль за широкие вокзаль¬ные окна из толстого зеркального стекла. Длинные, тянущиеся вдаль навесы дебаркадера до последней степени удаляли зрели¬ще падающего над путями снега. В таком отдалении казалось, что снежинки, почти не двигаясь, стоят в воздухе, медленно оседая в нем, как тонут в воде размокшие крошки хлеба, кото¬рым кормят рыбу.
В эту глубину давно кучками и поодиночке направлялись какие-то люди. Пока они проходили в небольшом количестве, эти фигуры, неотчетливые за дрожащею сеткою снега, прини¬мали за железнодорожников, по своей обязанности расхажива¬ющих по шпалам. Но вот они повалили кучею. В глубине, куда они направлялись, задымил паровоз.
— Отпирай двери, мошенники! — заорали в очереди. Толпа всколыхнулась и подалась к дверям. Задние стали напирать на передних.
— Гляди, что делается! Тут стеной загородили, а там лезут без очереди в обход! Набьют вагоны доверху, а мы стой тут, как бара¬ны! Отпирай, дьяволы, — выломаем! Эй, ребята, навались, нажми!
— Кому, дурачье, завидуют, — говорил всезнающий за¬конник. — Мобилизованные это, привлеченные к трудовой повинности из Петрограда. Их было в Вологду на Северный направили, а теперь гонят на Восточный фронт. Не своей во-лей. Под конвоем. На рытье окопов.
8
В пути были уже три дня, но недалеко отъехали от Москвы. До¬рожная картина была зимняя: рельсы путей, поля, леса, крыши Деревень — все под снегом.
Семье Живаго посчастливилось попасть в левый угол верхних передних нар, к тусклому продолговатому окошку под самым потолком, где они и разместились своим домашним кру¬гом, не дробя компании.
Антонина Александровна в первый раз путешествовала в товарном вагоне. При погрузке в Москве Юрий Андреевич на руках поднял женщин на высоту вагонного пола, по краю которого ходила тяжелая выдвижная дверца. Дальше в пути женщины приноровились и взбирались в теплушку сами.
Вагоны на первых порах показались Антонине Александ¬ровне хлевами на колесах. Эти клетушки должны были, по ее мнению, развалиться при первом толчке или сотрясении. Но вот уже третий день их бросало вперед и назад, и валило набок при перемене движения и на поворотах, и третий день под по¬лом часто-часто перестукивались колесные оси, как палочки заводного игрушечного барабанчика, апоездка протекала бла¬гополучно, и опасения Антонины Александровны не оправды-вались.
Вдоль станций с короткими платформами длинный эше¬лон, состоявший из двадцати трех вагонов (Живаго сидели в че¬тырнадцатом), вытягивался только одной какой-нибудь частью, головой, хвостом или середкой.
Передние вагоны были воинские, в средних ехала вольная публика, в задних — мобилизованные на трудовую повинность.
Пассажиров этого разряда было человек до пятисот, люди всех возрастов и самых разнообразных званий и занятий.
Восемь вагонов, занятых этою публикой, представляли пе¬строе зрелище. Рядом с хорошо одетыми богачами, петербург¬скими биржевиками и адвокатами можно было видеть отнесен¬ных к эксплуататорскому классу лихачей-извозчиков, полоте¬ров, банщиков, татар-старьевщиков, беглых сумасшедших из распущенных желтых домов, мелочных торговцев и монахов.
Первые сидели вокруг докрасна раскаленных печурок без пиджаков на коротко спиленных чурках, поставленных стой¬мя, наперерыв друг другу что-то рассказывали и громко хохота¬ли. Это были люди со связями. Они не унывали. За них дома хлопотали влиятельные родственники. В крайнем случае даль¬ше в пути они могли откупиться.
Вторые, в сапогах и расстегнутых кафтанах или в длинных распоясанных рубахах поверх портов и босиком, бородатые и без бород, стояли у раздвинутых дверей душных теплушек, дер¬жась за косяки и наложенные поперек пролетов перекладины, угрюмо смотрели на придорожные места и их жителей и ни с кем не разговаривали. У этих не было нужных знакомств. Им не на что было надеяться.
Не все эти люди помещались в отведенных им вагонах. Часть рассовали в середине состава вперемешку с вольной пуб¬ликой.
