воображай, пожалуйста, что мне это очень инте¬ресно.
— Ты дура.
Они начали ссориться. Нике вспомнилось его утреннее женоненавистничество. Он пригрозил Наде, что, если она не перестанет говорить дерзости, он ее утопит.
— Попробуй, — сказала Надя.
Он схватил ее поперек туловища. Между ними завязалась драка. Они потеряли равновесие и полетели в воду.
Оба умели плавать, но водяные лилии цеплялись за их руки и ноги, а дна они еще не могли нащупать. Наконец, увязая в тине, они выбрались на берег. Вода ручьями текла из их башма¬ков и карманов. Особенно устал Ника.
Если бы это случилось совсем еще недавно, не дальше чем нынешней весной, то в данном положении, сидя мокры-мок¬решеньки вдвоем после такой переправы, они непременно бы шумели, ругались бы или хохотали.
Атеперьони молчали и еле дышали, подавленные бессмыс¬лицей случившегося. Надя возмущалась и молча негодовала, а у Ники болело все тело, словно ему перебили палкою ноги и руки и продавили ребра.
Наконец тихо, как взрослая, Надя проронила: «Сумасшед¬ший!» — и он так же по-взрослому сказал: «Прости меня».
Они стали подниматься к дому, оставляя мокрый след за собой, как две водовозные бочки. Их дорога лежала по пыльно¬му подъему, кишевшему змеями, невдалеке от того места, где Ника утром увидал медянку.
Ника вспомнил волшебную приподнятость ночи, рассвет и свое утреннее всемогущество, когда он по своему произволу повелевал природой. Что приказать ей сейчас? — подумал он. Чего бы ему больше всего хотелось? Ему представилось, что больше всего хотел бы он когда-нибудь еще раз свалиться в пруд с Надею, и много бы отдал сейчас, чтобы знать, будет ли это когда-нибудь или нет.
Часть вторая
ДЕВОЧКА ИЗ ДРУГОГО КРУГА
1
Война с Японией еще не кончилась. Неожиданно ее заслонили другие события. По России прокатывались волны революции, одна другой выше и невиданней.
В это время в Москву с Урала приехала вдова инженера-бельгийца и сама обрусевшая француженка Амалия Карловна Гишар с двумя детьми, сыном Родионом и дочерью Ларисою. Сына она отдала в кадетский корпус, а дочь в женскую гимна¬зию, по случайности ту самую и тот же самый класс, в котором училась Надя Кологривова.
У мадам Гишар были от мужа сбережения в бумагах, кото¬рые раньше поднимались, а теперь стали падать. Чтобы приос¬тановить таяние своих средств и не сидеть сложа руки, мадам Гишар купила небольшое дело, швейную мастерскую Левицкой близ Триумфальных ворот у наследников портнихи, с правом сохранения старой фирмы, с кругом ее прежних заказчиц и все¬ми модистками и ученицами.
Мадам Гишар сделала это по совету адвоката Комаровско-го, друга своего мужа и своей собственной опоры, хладнокров¬ного дельца, знавшего деловую жизнь в России как свои пять пальцев. С ним она списалась насчет переезда, он встречал их на вокзале, он повез через всю Москву в меблированные ком¬наты «Черногория» в Оружейном переулке, где снял для них номер, он же уговорил отдать Родю в корпус, а Лару в гим¬назию, которую он порекомендовал, и он же невнимательно шутил с мальчиком и заглядывался на девочку так, что она краснела.
2
Перед тем как переселиться в небольшую квартиру в три ком¬наты, находившуюся при мастерской, они около месяца про¬жили в «Черногории».
Это были самые ужасные места Москвы, лихачи и притоны, целые улицы, отданные разврату, трущобы «погибших созданий».
Детей не удивляла грязь в номерах, клопы, убожество меб¬лировки. После смерти отца мать жила в вечном страхе обни¬щания. Родя и Лара привыкли слышать, что они на краю гибели. Они понимали, что они не дети улицы, но в них глубоко сидела робость перед богатыми, как у питомцев сиротских домов.
Живой пример этого страха подавала им мать. Амалия Кар¬ловна была полная блондинка лет тридцати пяти, у которой сер¬дечные припадки сменялись припадками глупости. Она была страшная трусиха и смертельно боялась мужчин. Именно по¬этому она с перепугу и от растерянности все время попадала к ним из объятия в объятие.
В «Черногории» они занимали двадцать третий номер, а в двадцать четвертом со дня основания номеров жил виолончелист Тышкевич, потливый и лысый добряк в паричке, который мо¬литвенно складывал руки и прижимал их к груди, когда убеждал кого-нибудь, и закидывал голову назад и вдохновенно закатывал глаза, играя в обществе и выступая на концертах. Он редко бывал дома и на целые дни уходил в Большой театр или Консервато¬рию. Соседи познакомились. Взаимные одолжения сблизили их.
Так как присутствие детей иногда стесняло Амалию Кар¬ловну во время посещений Комаровского, Тышкевич, уходя, стал оставлять ей ключ от своего номера для приема ее прияте¬ля. Скоро мадам Гишар так свыклась с его самопожертвовани¬ем, что несколько раз в слезах стучалась к нему, прося у него защиты от своего покровителя.
3
Дом был одноэтажный, недалеко от угла Тверской. Чувствова¬лась близость Брестской железной дороги. Рядом начинались ее владения, казенные квартиры служащих, паровозные депо и склады.
Туда ходила домой к себе Оля Демина, умная девочка, племянница одного служащего с Москвы-Товарной.
Она была способная ученица. Ее отмечала старая владели¬ца и теперь стала приближать к себе новая. Оле Деминой очень нравилась Пара.
Все оставалось, как при Левицкой. Как очумелые крутились швейные машины под опускающимися ногами или порхающи¬ми руками усталых мастериц. Кто-нибудь тихо шил, сидя на сто¬ле и отводя на отлет руку с иглой и длинной ниткой. Пол был усеян лоскутками. Разговаривать приходилось громко, чтобы пе¬рекричать стук швейных машин и переливчатые трели Кирилла Модестовича, канарейки в клетке под оконным сводом, тайну прозвища которой унесла с собой в могилу прежняя хозяйка.
В приемной дамы живописной группой окружали стол с журналами. Они стояли, сидели и полуоблокачивались в тех позах, какие видели на картинках, и, рассматривая модели, со¬ветовались насчет фасонов. За другим столом на директорском месте сидела помощница Амалии Карловны из старших закрой¬щиц, Фаина Силантьевна Фетисова, костлявая женщина с бо¬родавками в углублениях дряблых щек.
Она держала костяной мундштук с папиросой в пожелтев¬ших зубах, щурила глаз с желтым белком и, выпуская желтую струю дыма ртом и носом, записывала в тетрадку мерки, но¬мера квитанций, адреса и пожелания толпившихся заказчиц.
Амалия Карловна была в мастерской новым и неопытным человеком. Она не чувствовала себя в полном смысле хозяйкою. Но персонал был честный, на Фетисову можно было положить¬ся. Тем не менее время было тревожное. Амалия Карловна боя-лась задумываться о будущем. Отчаяние охватывало ее. Все ва¬лилось у нее из рук.
Их часто навещал Комаровский. Когда Виктор Ипполито¬вич проходил через всю мастерскую, направляясь на их поло¬вину и мимоходом пугая переодевавшихся франтих, которые скрывались при его появлении за ширмы и оттуда игриво пари-ровали его развязные шутки, мастерицы неодобрительно и насмешливо шептали ему вслед: «Пожаловал». «Ейный». «Амалькина присуха». «Буйвол». «Бабья порча».
Предметом еще большей ненависти был его бульдог Джек, которого он иногда приводил на поводке и который такими стремительными рывками тащил его за собою, что Комаровский сбивался с шага, бросался вперед и шел за собакой, вытянув руки, как слепой за поводырем.
Однажды весной Джек вцепился Ларе в ногу и разорвал ей чулок.
— Я его смертью изведу, нечистую силу, — по-детски про¬хрипела Ларе на ухо Оля Демина.
— Да, в самом деле противная собака. Но как же ты, глупенькая, это сделаешь?
— Тише, ты не ори, я вас научу. Вот яйца есть на Пасху каменные. Ну вот у вашей маменьки на комоде…
— Нуда, мраморные, хрустальные.
— Ага, вот-вот. Ты нагнись, я на ухо. Надо взять, вымочить в сале, сало пристанет, наглотается он, паршивый пес, набьет, сатана, пестерь, и — шабаш! Кверху лапки! — Стекло!
Л ара смеялась и с завистью думала: девочка живет в нужде, трудится. Малолетние из народа рано развиваются. А вот поди же ты, сколько в ней еще неиспорченного, детского. Яйца, Джек — откуда что берется? «За что же мне такая участь, — ду¬мала Лара, — что я все вижу и так о всем болею?»
4
«Ведь для него мама — как это называется… Ведь он — мамин, это самое… Это гадкие слова, не хочу повторять. Так зачем в таком случае он смотрит на меня такими глазами? Ведь я ее дочь».
Ей было немногим больше шестнадцати, но она была вполне сложившейся девушкой. Ей давали восемнадцать лет и больше. У нее был ясный ум и легкий характер. Она была очень хороша собой.
Она и Родя понимали, что всего в жизни им придется до¬биваться своими боками. В противоположность праздным и обеспеченным, им некогда было предаваться преждевремен¬ному пронырству и теоретически разнюхивать вещи, практиче¬ски их еще не касавшиеся. Грязно только лишнее. Лара была самым чистым существом на свете.
Брат и сестра знали цену всему и дорожили достигнутым. Надо было быть на хорошем счету, чтобы пробиться. Лара хо¬рошо училась не из отвлеченной тяги к знаниям, а потому что для освобождения от платы за учение надо было быть хорошей ученицей, а для этого требовалось хорошо учиться. Так же хо¬рошо, как она училась, Лара без труда мыла посуду, помогала в мастерской и ходила по маминым поручениям. Она двигалась бесшумно и плавно, и все в ней — незаметная быстрота движе¬ний, рост, голос, серые глаза и белокурый цвет волос были под стать друг другу.
Было воскресенье, середина июля. По праздникам можно было утром понежиться в постели подольше. Лара лежала на спине, закинувши руки назад и положив их под голову.
В мастерской стояла непривычная тишина. Окно на улицу было отворено. Лара слышала, как громыхавшая вдали пролет¬ка съехала с булыжной мостовой в желобок коночного рельса и грубая стукотня сменилась плавным скольжением колеса как по маслу. «Надо поспать еще немного», — подумала Лара. Ро¬кот города усыплял, как колыбельная песня.
Свой рост и положение в постели Лара ощущала сейчас двумя точками — выступом левого плеча и большим пальцем правой ноги. Это были плечо и нога, а все остальное — более или менее она сама, ее душа или сущность, стройно вложенная в очертания и отзывчиво рвущаяся в будущее.
«Надо уснуть», — думала Лара и вызывала в воображении солнечную сторону Каретного ряда в этот час, сараи экипаж¬ных заведений с огромными колымагами для продажи на чисто подметенных полах, граненое стекло каретных фонарей, мед¬вежьи чучела, богатую жизнь. А немного ниже, — в мыслях ри¬совала себе Лара, — учение драгун во дворе Знаменских казарм, чинные ломающиеся лошади, идущие по кругу, прыжки с раз¬бега в седла и проездка шагом, проездка рысью, проездка вскачь. И разинутые рты нянек с детьми и кормилиц, рядами прижав¬шихся снаружи к казарменной ограде. А еще ниже, — думала Лара, — Петровка, Петровские линии.
«Что вы, Лара! Откуда такие мысли? Просто я хочу пока¬зать вам свою квартиру. Тем более что это рядом».
Была Ольга, у его знакомых
