не так, как когда их переворачиваешь указа¬тельным пальцем, а как когда мякишем большого по их обрезу с треском прогоняешь их все. Дух захватывает! Вот там живет она, в том конце. Под белым просветом к вечеру прояснивше¬гося дождливого неба. Как он любит эти знакомые домики по пути к ней! Так и подхватил бы их с земли на руки и расцеловал!

Эти поперек крыш нахлобученные одноглазые мезонины! Ягод¬ки отраженных в лужах огоньков и лампад! Под той белой по¬лосой дождливого уличного неба. Там он опять получит в дар из рук Творца эту Богом созданную белую прелесть. Дверь отво-рит в темное закутанная фигура. И обещание ее близости, сдер¬жанной, холодной, как светлая ночь севера, ничьей, никому не принадлежащей, подкатит навстречу, как первая волна моря, к которому подбегаешь в темноте по песку берега.

Юрий Андреевич бросил поводья, подался вперед с седла, обнял коня за шею, зарыл лицо в его гриве. Приняв эту неж¬ность за обращение ко всей его силе, конь пошел вскачь.

На плавном полете галопа, в промежутке между редкими, еле заметными прикосновениями коня к земле, которая все вре¬мя отрывалась от его копыт и отлетала назад, Юрий Андреевич, кроме ударов сердца, бушевавшего от радости, слышал еще ка¬кие-то крики, которые, как он думал, мерещились ему.

Близкий выстрел оглушил его. Доктор поднял голову, схва¬тившись за поводья, и натянул их. Конь с разбега сделал раско¬рякой несколько скачков вбок, попятился и стал садиться на круп, собираясь стать на дыбы.

Впереди дорога разделялась надвое. Около нее в лучах зари горела вывеска «Моро и Ветчинкин. Сеялки. Молотилки». По¬перек дороги, преграждая ее, стояли три вооруженных всадни¬ка. Реалист в форменной фуражке и поддевке, перекрещенной пулеметными лентами, кавалерист в офицерской шинели и ку¬банке и странный, как маскарадный ряженый, толстяк в стега¬ных штанах, ватнике и низко надвинутой поповской шляпе с широкими полями.

— Ни с места, товарищ доктор, — ровно и спокойно сказал старший между троими, кавалерист в кубанке. — В случае пови¬новения гарантируем вам полную невредимость. В противном случае, не прогневайтесь, пристрелим. У нас убит фельдшер в отряде. Принудительно вас мобилизуем, как медицинского работника. Слезьте с лошади и передайте поводья младшему то¬варищу. Напоминаю. При малейшей мысли о побеге церемо¬ниться не будем.

— Вы сын Микулицына Ливерий, товарищ Лесных?

— Нет, я его начальник связи Каменнодворский.

Часть десятая

НА БОЛЬШОЙ ДОРОГЕ

1

Стояли города, села, станки. Город Крестовоздвиженск, стани¬ца Омельчино, Пажинск, Тысяцкое, починок Яглинское, Зво¬нарская слобода, станок Вольное, Гуртовщики, Кежемская за¬имка, станица Казеево, слобода Кутейный посад, село Малый Ермолай.

Тракт пролегал через них, старый-престарый, самый ста¬рый в Сибири, старинный почтовый тракт. Он, как хлеб, раз¬резал города пополам ножом главной улицы, а села пролетал не оборачиваясь, раскидав далеко позади шпалерами выстро¬ившиеся избы, или выгнув их дугой, или крюком внезапного поворота.

В далеком прошлом, до прокладки железной дороги через Ходатское, проносились по тракту почтовые тройки. Тянулись в одну сторону обозы с чаями, хлебом и железом фабричной выделки, а в другую прогоняли под конвоем по этапу пешие партии арестантов. Шагали в ногу, все разом позвякивая желе¬зом накандальников, пропащие, отчаянные головушки, страш¬ные, как молнии небесные. И леса шумели кругом, темные, не¬проходимые.

Тракт жил одной семьей. Знались и роднились город с го¬родом, селенье с селеньем. В Ходатском, на его пересечении с железною дорогой были паровозоремонтные мастерские, механические заведения, подсобные железной дороге, мыкала горе голытьба, скученная в казармах, болела, мерла. Отбывшие каторгу политические ссыльные с техническими познаниями выходили сюда в мастера, оставались тут на поселении.

Вдоль всей этой линии первоначальные советы давно были свергнуты. Некоторое время держалась власть Сибирского вре¬менного правительства, а теперь сменена была по всему краю властью Верховного правителя Колчака.

2

На одном из перегонов дорога долго подымалась в гору. Обзор открывавшихся далей все расширялся. Казалось, конца не бу¬дет подъему и росту кругозора. И когда лошади и люди уставали и останавливались, чтобы перевести дыхание, подъем кончался. Впереди под дорожный мост бросалась быстрая река Кежма.

За рекой на еще более крутой высоте показывалась кирпич¬ная стена Воздвиженского монастыря. Дорога низом огибала монастырский косогор и в несколько поворотов между задни¬ми дворами окраины пробиралась внутрь города.

Там она еще раз захватывала край монастырского владения на главной площади, куда растворялись железные, крашенные в зеленую краску монастырские ворота. Вратную икону на арке входа полувенком обрамляла надпись золотом: «Радуйся живо-носный кресте, благочестия непобедимая победа».

Была зима в исходе. Страстная, конец Великого поста. Снег на дорогах чернел, обличая начавшееся таяние, а на крышах был еще бел и нависал плотными высокими шапками.

Мальчишкам, лазившим к звонарям на Воздвиженскую колокольню, дома внизу казались сдвинутыми в кучу малень¬кими ларцами и ковчежцами. К домам подходили величиной в точечку маленькие черные человечки. Некоторых с колоколь¬ни узнавали по движениям. Подходившие читали расклеенный по стенам указ Верховного правителя о призыве в армию трех очередных возрастов.

3

Ночь принесла много непредвиденного. Стало тепло, необыч¬но для такого времени. Моросил бисерный дождь, такой воз¬душный, что казалось, он не достигал земли и дымкой водяной пыли расплывался в воздухе. Но это была видимость. Его теп¬лых, ручьями растекавшихся вод было достаточно, чтобы смыть

дочиста снег с земли, которая теперь вся чернела, лоснясь, как от пота.

Малорослые яблони, все в почках, чудесным образом пе¬рекидывали из садов ветки через заборы на улицу. С них, не¬дружно перестукиваясь, падали капли на деревянные тротуары. Барабанный разнобой их раздавался по всему городу.

Лаял и скулил во дворе фотографии до утра посаженный на цепь щенок Томик. Может быть, раздраженная его лаем, на весь город каркала ворона в саду у Галузиных.

В нижней части города купцу Любезнову привезли три те¬леги клади. Он отказывался ее принять, говоря, что это ошибка и он такого товару никогда не заказывал. Ссылаясь на поздний час, молодцы-ломовики просились к нему на ночлег. Купец ру¬гался с ними, гнал их прочь и не отворял им ворот. Перебранка их тоже была слышна во всем городе.

В час седьмый по церковному, а по общему часоисчислению в час ночи, от самого грузного, чуть шевельнувшегося колокола у Воздвиженья отделилась и поплыла, смешиваясь с темною влагой дождя, волна тихого, темного и сладкого гудения. Она оттолкнулась от колокола, как отрывается от берега, и тонет, и растворяется в реке отмытая половодьем земляная глыба.

Это была ночь на Великий четверг, день Двенадцати Еван¬гелий. В глубине за сетчатою пеленою дождя двинулись и по¬плыли еле различимые огоньки и озаренные ими лбы, носы, лица. Говеющие прошли к утрене.

Через четверть часа от монастыря послышались приближа¬ющиеся шаги по мосткам тротуара. Это возвращалась к себе домой лавочница Галузина с едва начавшейся заутрени. Она шла неровною походкою, то разбегаясь, то останавливаясь, в наки¬нутом на голову платке и расстегнутой шубе. Ей стало нехоро¬шо в духоте церкви, и она вышла на воздух, а теперь стыдилась и сожалела, что не достояла службы и второй год не говеет. Но не в этом была причина ее печали. Днем ее огорчил расклеен¬ный всюду приказ о мобилизации, действию которого подлежал ее бедный дурачок сын Тереша. Она гнала это неудовольствие из головы, но всюду белевший в темноте клок объявления на¬поминал ей о нем.

Дом был за углом, рукой подать, но на воле ей было лучше. Ей хотелось побыть на воздухе, ее не тянуло домой, в духоту.

Грустные мысли обуревали ее. Если бы она взялась проду¬мать их вслух по порядку, у нее не хватило бы слов и времени до рассвета. А тут, на улице, эти нерадостные соображения нале¬тали целыми комками, и со всеми ими можно было разделаться в несколько минут, в два-три конца от угла монастыря до угла площади.

Светлый праздник на носу, а в доме ни живой души, все разъехались, оставили ее одну. А что, разве не одну? Конечно, одну. Воспитанница Ксюша не в счет. Да и кто она? Чужая душа потемки. Может, она друг, может, враг, может, тайная соперни¬ца. Перешла она в наследство от первого мужнина брака, Вла-сушкина приемная дочь. А может, не приемная, а незаконная? А может, и вовсе не дочь, а совсем из другой оперы! Разве в муж¬скую душу влезешь? А впрочем, ничего не скажешь против девушки. Умная, красивая, примерная. Куда умнее дурачка Те-решки и отца приемного.

Вот и одна она на пороге Святой, покинули, разлетелись, кто куда.

Муж Власушка вдоль по тракту пустился новобранцам речи говорить, напутствовать призванных на ратный подвиг. А луч¬ше бы, дурак, о родном сыне позаботился, выгородил от смер¬тельной опасности.

Сын Тереша тоже не утерпел, бросился наутек, накануне великого праздника. В Кутейный посад укатил к родне, раз¬влечься, утешиться после перенесенного. Исключили малого из реального. В половине классов по два года высидел без послед-ствий, а в восьмом не пожалели, выперли.

Ах, какая тоска! О Господи! Отчего стало так плохо, просто руки опускаются. Все из рук валится, не хочется жить! Отчего это так сделалось? В том ли сила, что революция? Нет, ах нет! От войны это все. Перебили на войне весь цвет мужской, и ос¬талась одна гниль никчемная, никудышная.

То ли было в батюшкином дому, у отца-подрядчика? Отец был непьющий, грамотный, дом был полная чаша. И две сест¬ры — Поля и Оля. И как имена складно сходились, такие же обе они были согласные, под пару красавицы. И плотничьи десят-ники к отцу ходили, видные, статные, авантажные. Или вдруг вздумали они, — нужды в доме не знали, — вздумали шести шерстей шарфы вязать, затейницы. И что же, такие оказались вязальщицы, по всему уезду шарфы славились. И все, бывало, радовало густотой и стройностью, — церковная служба, танцы, люди, манеры, даром что из простых была семья, мещане, из крестьянского и рабочего звания. И Россия тоже была в девуш¬ках, и были у ней настоящие поклонники, настоящие защит¬ники, не чета нынешним. А теперь сошел со всего лоск, одна штатская шваль адвокатская да жидова день и ночь без устали слова жует, словами давится. Власушка со приятели думает за-мануть назад золотое старое времечко шампанским и добрыми пожеланиями. Да разве так потерянной любви добиваются? Камни надо ворочать для этого, горы двигать, землю рыть!

4

Галузина уже не раз доходила до привоза, торговой площади Крестовоздвиженска. Отсюда в дом к ней было налево. Но каж¬дый раз она передумывала, поворачивала назад и опять углуб¬лялась в прилегавшие к монастырю закоулки.

Привозная площадь была величиной с большое поле. В пре¬жнее время по базарным дням крестьяне уставляли ее всю свои¬ми телегами. Одним концом она упиралась в конец Еленинской. Другая сторона по кривой дуге была застроена небольшими домами в один этаж или два. Все они были заняты амбарами, конторами, торговыми помещениями, мастерскими