В очищенной части происходило нелегальное собрание. Шир¬мою собравшимся служила дровяная кладь до потолка, отгора¬живавшая эту порожнюю половину от проходной конторки и входа. В случае опасности собравшимся был обеспечен спуск под пол и выход из-под земли на глухие задворки Константи-новского тупика за монастырскою стеною.

Докладчик, в черной коленкоровой шапочке, прикрывав¬шей его лысину во всю голову, с матовым бледно-оливковым лицом и черной бородою до ушей, страдал нервною испариной и все время обливался потом. Он жадно разжигал недокурен-ный окурок о горячую воздушную струю горевшей на столе керосиновой лампы и низко нагибался к разбросанным на сто¬ле бумажкам. Нервно и быстро бегая по ним близорукими глаз¬ками и точно их обнюхивая, он продолжал тусклым и усталым голосом:

— Этот союз городской и деревенской бедноты осущест¬вим только через советы. Волею-неволей сибирское кресть¬янство будет теперь стремиться к тому же, за что уже давно на¬чал борьбу сибирский рабочий. Их общая цель есть свержение ненавистного народу самодержавия адмиралов и атаманов и установление власти советов крестьян и солдат посредством всенародного вооруженного восстания. При этом в борьбе с вооруженными до зубов офицерско-казачьими наемниками буржуазии восставшим придется вести правильную фронтовую войну, упорную и продолжительную.

Опять он остановился, утер пот, закрыл глаза. Противно регламенту кто-то встал, поднял руку, пожелал вставить заме¬чание.

Партизанский главарь, точнее, военачальник Кежемского объединения партизан Зауралья, сидел перед самым носом до¬кладчика в вызывающе небрежной позе и грубо перебивал его, не выказывая ему никакого уважения. С трудом верилось, что¬бы такой молодой военный, почти мальчик, командовал целы¬ми армиями и соединениями и его слушались и перед ним бла¬гоговели. Он сидел, кутая руки и ноги в борта кавалерийской шинели. Сброшенный шинельный верх и рукава, перекинутые на спинку стула, открывали туловище в гимнастерке с темны¬ми следами споротых прапорщицких погон.

По его бокам стояли два безмолвных молодца из его охра¬ны, однолетки ему, в белых, успевших посереть овчинных ко-ротайках с курчавой мерлушковой выпушкой. Их каменные красивые лица ничего не выражали, кроме слепой преданности начальнику и готовности ради него на что угодно. Они остава¬лись безучастными к собранию, затронутым на нем вопросам, ходу прений, не говорили и не улыбались.

Кроме этих людей, в сарае было еще человек десять — пят¬надцать народу. Одни стояли, другие сидели на полу, вытянув ноги в длину или задрав кверху колени и прислонившись к сте¬не и ее кругло выступающим проконопаченным бревнам.

Для почетных гостей были расставлены стулья. Их занима¬ли три-четыре человека рабочих, старые участники первой рево¬люции, среди них угрюмый, изменившийся Тиверзин и всегда ему поддакивавший друг его, старик Антипов. Сопричисленные к божественному разряду, к ногам которого революция поло¬жила все дары свои и жертвы, они сидели молчаливыми, строги¬ми истуканами, из которых политическая спесь вытравила все живое, человеческое.

Были еще в сарае фигуры, достойные внимания. Не зная ни минуты покоя, вставал с полу и садился на пол, расхаживал и останавливался посреди сарая столп русского анархизма Вдо-виченко-Черное знамя, толстяк и великан с крупной головой, крупным ртом и львиною гривой, из офицеров чуть ли не по¬следней русско-турецкой войны и, во всяком случае, — русско-японской, вечно поглощенный своими бреднями мечтатель.

По причине беспредельного добродушия и исполинского роста, который мешал ему замечать явления неравного и мень¬шего размера, он без достаточного внимания относился к про¬исходившему и, понимая все превратно, принимал противные мнения за свои собственные и со всеми соглашался.

Рядом с его местом на полу сидел его знакомый, лесной охотник и зверолов Свирид. Хотя Свирид не крестьянствовал, его земляная, черносошная сущность проглядывала сквозь раз¬рез темной суконной рубахи, которую он сгребал в комок вмес¬те с крестиком у ворота и скреб и возил ею по телу, почесывая грудь. Это был мужик-полубурят, душевный и неграмотный, с волосами узкими косицами, редкими усами и еще более редкой бородой в несколько волосков. Монгольский склад старил его лицо, все время морщившееся сочувственной улыбкой.

Докладчик, объезжавший Сибирь с военною инструкцией Центрального комитета, витал мыслями в ширях пространств, которые ему еще предстояло охватить. К большинству присутст¬вовавших на собрании он относился безразлично. Но, революцио¬нер и народолюбец от младых ногтей, он с обожанием смотрел на сидевшего против него юного полководца. Он не только про¬щал мальчику все его грубости, представлявшиеся старику го¬лосом почвенной подспудной революционности, но относился с восхищением, к его развязным выпадам, как может нравиться влюбленной женщине наглая бесцеремонность ее повелителя.

Партизанский вождь был сын Микулицына Ливерий, до¬кладчик из центра — бывший трудовик-кооператор, в прошлом примыкавший к социалистам-революционерам, Костоед-Амур¬ский. В последнее время он пересмотрел свои позиции, при¬знал ошибочность своей платформы, в нескольких развернутых заявлениях принес покаяние, и не только был принят в комму¬нистическую партию, но вскоре по вступлении в нее послан на такую ответственную работу.

Эту работу поручили ему, человеку отнюдь не военному, в уважение к его революционному стажу, к его тюремным мытар¬ствам и отсидкам, а также из предположения, что ему, как быв¬шему кооператору, должны быть хорошо известны настроения крестьянских масс в охваченной восстаниями Западной Сиби¬ри. А в данном вопросе это предполагаемое знакомство было важнее военных знаний.

Перемена политических убеждений сделала Костоеда не¬узнаваемым. Она изменила его внешность, движения, манеры. Никто не помнил, чтобы в прежние времена он когда-либо был лыс и бородат. Но может быть, все это было накладное? Партия предписала ему строгую зашифрованность. Подпольные его клички были Берендей и товарищ Лидочка.

Когда улегся шум, вызванный несвоевременным заявлени¬ем Вдовиченки о его согласии с зачитанными пунктами инст¬рукции, Костоед продолжал:

— В целях возможно полного охвата нарастающего движе¬ния крестьянских масс необходимо немедленно установить связь со всеми партизанскими отрядами, находящимися в рай¬оне губернского комитета.

Далее Костоед заговорил об устройстве явок, паролей, шифров и способов сообщения. Затем опять он перешел к по¬дробностям.

— Сообщить отрядам, в каких пунктах имеются оружейные, обмундировочные и продовольственные склады белых учреж¬дений и организаций, где хранятся крупные денежные средства и система их хранения.

Надобно детально, во всех подробностях разработать вопро¬сы о внутреннем устройстве отрядов, о начальниках, о военно-товарищеской дисциплине, о конспирации, о связи отрядов с внешним миром, об отношении к местному населению, о по¬левом военно-революционном суде, о подрывной тактике на территории противника, как-то: о разрушении мостов, желез¬нодорожных линий, пароходов, барж, станций, мастерских с их техническими приспособлениями, телеграфа, шахт, предметов продовольствия.

Ливерий терпел-терпел и не выдержал. Все это казалось ему не относящимся к делу дилетантским бредом. Он сказал:

— Прекрасная лекция. Намотаю на ус. Видимо, все это надо принять без возражения, чтобы не лишиться опоры Крас¬ной армии.

— Разумеется.

— А что же мне делать, распрекрасная моя Лидочка, с дет¬скою твоей шпаргалкою, когда, дуй тебя в хвост, силы мои, в составе трех полков, в том числе артиллерии и конницы, давно в походе и великолепно бьют противника?

«Какая прелесть! Какая сила!» — думал Костоед. Спорящих перебил Тиверзин. Ему не нравился неуважи¬тельный тон Ливерия. Он сказал:

— Извините, товарищ докладчик. Я не уверен. Может быть, я неправильно записал один из пунктов инструкции. Я зачту его. Я хотел бы удостовериться: «Весьма желательно привлечение в комитет старых фронтовиков, бывших во время революции на фронте и состоявших в солдатских организациях. Желательно иметь в составе комитета одного или двух унтер-офицеров и военного техника». Товарищ Костоед, это правильно записано?

— Правильно. Слово в слово. Правильно.

— В таком случае позвольте заметить следующее. Этот пункт о военных специалистах беспокоит меня. Мы, рабочие, участ¬ники революции девятьсот пятого года, не привыкли верить армейщине. Всегда пролезает с ней контрреволюция.

Кругом раздавались голоса:

— Довольно! Резолюцию! Резолюцию! Пора расходиться. Поздно.

— Я согласен с мнением большинства, — ввернул громыха¬ющим басом Вдовиченко. — Выражаясь поэтически, вот имен¬но. Гражданские институции должны расти снизу, на демокра¬тических основаниях, как посаженные в землю и принявшиеся древесные отводки. Их нельзя вбивать сверху, как столбы час¬токола. В этом была ошибка якобинской диктатуры, отчего кон¬вент и был раздавлен термидорианцами.

— Это как божий день, — поддержал приятеля по скитани¬ям Свирид, г- это ребенок малый понимает. Надо было раньше думать, а теперь поздно. Теперь наше дело воевать да переть напролом. Кряхти да гнись. А то что ж это будет, размахались, и на попят? Сам сварил, сам и кушай. Сам полез в воду, не кри¬чи — утоп.

— Резолюцию! Резолюцию! — требовали со всех сторон. Еще немного поговорили, со все менее наблюдающейся связью, кто в лес, кто по дрова, и на рассвете закрыли собрание. Расхо¬дились с предосторожностями поодиночке.

7

Было одно живописное место на тракте. Расположенные по кру¬тому скату, разделенные быстрой речкой Пажинкой почти со¬прикасались: спускавшаяся сверху деревня Кутейный посад и пестревшее под нею село Малый Ермолай. В Кутейном прово¬жали забранных на службу новобранцев, в Малом Ермолае — под председательством полковника Штрезе продолжала работу приемочная комиссия, свидетельствуя, после пасхального пе¬рерыва, подлежащую призыву молодежь Малоермолаевской и нескольких прилегавших волостей. По случаю набора в селе была конная милиция и казаки.

Был третий день не по времени поздней Пасхи и не по вре¬мени ранней весны, тихий и теплый. Столы с угощением для снаряжаемых рекрутов стояли в Кутейном на улице, под откры¬тым небом, с краю тракта, чтобы не мешать езде. Их составили вместе не совсем в линию, и они длинной неправильной киш¬кою вытягивались под белыми, спускавшимися до земли ска¬тертями.

Новобранцев угощали в складчину. Основой угощения были остатки пасхального стола, два копченых окорока, несколько куличей, две-три пасхи. Во всю длину столов стояли миски с солеными грибами, огурцами и квашеной капустой, тарелки своего, крупно нарезанного деревенского хлеба, широкие блю¬да крашеных, высокою горкою выложенных яиц. В их окраске преобладали розовые и голубые.

Наколупанной яичной скорлупой, голубой, розовой и с изнанки — белой, было намусорено на траве около столов. Голу¬бого и розового цвета были высовывавшиеся из-под пиджаков рубашки на парнях. Голубого и розового цвета — платья деву¬шек. Голубого цвета было небо. Розового — облака, плывшие по небу так медленно и стройно, словно небо плыло вместе с ними.

Розового цвета была подпоясанная семишелковым куша¬ком рубашка на Власе Пахомовиче Галузине, когда он бегом, дробно стуча каблуками сапог и выкидывая ногами направо-налево, сбежал с высокой лесенки пафнуткинского крыльца к столам, — дом Пафнуткиных стоял над столами на горке, — и начал:

— Этот стакан народного самогона я заместо шампанского опустошаю за вас, ребятушки. Исполать вам и многая лета, отъ¬езжающие молодые люди! Господа новобранцы! Я желаю про-здравить вас еще во многих других моментах и отношениях. Прошу внимания. Крестный путь, который расстилается перед вами дальнею дорогой, грудью стать на защиту родины от на¬сильников, заливших поля родины братоубийственной кровью. Народ лелеял бескровно обсудить завоевания революции, но как партия большевиков будучи слуги иностранного капитала, его заветная мечта, Учредительное собрание, разогнано грубою