выходящих на улицу. Впрочем, сам догадаешься. В доме простор, запустение, пришлось продать часть хозяйской мебели. Оставляю немного еды, главным образом вареной кар¬тошки. Придавливай крышку кастрюли утюгом или чем-нибудь тяжелым, как я сделала, в предохранение от крыс. Без ума от радости».

Тут кончалась лицевая сторона записки. Доктор не обра¬тил внимания, что бумажка исписана и с другой стороны. Он поднес разложенный на ладони листок к губам, а потом, не гля¬дя, сложил и сунул его вместе с ключом в карман. Страшная, ранящая боль примешалась к его безумной радости. Раз она не обинуясь, без всяких оговорок направляется в Варыкино, сле¬довательно, его семьи там нет. Кроме тревоги, которую вызы¬вала эта частность, ему еще нестерпимо больно и грустно было за своих. Отчего она ни словом не обмолвилась о них и о том, где они, точно их и вообще не существовало.

Но раздумывать было некогда. На улице начинало темнеть. Множество дел надо было успеть сделать засветло. Не послед¬нею заботою было ознакомление с развешанными на улице де¬кретами. Время было нешуточное. Можно было по незнанию заплатить жизнью за нарушение какого-нибудь обязательного постановления. И не отпирая квартиры и не снимая котомки с натруженного плеча, он сошел вниз на улицу и подошел к сте¬не, на большом пространстве сплошь облепленной разнообраз¬ною печатью.

3

Эта печать состояла из газетных статей, протоколов речей на заседаниях и декретов. Юрий Андреевич бегло просматривал заглавия. «О порядке реквизиции и обложении имущих клас¬сов. О рабочем контроле. О фабрично-заводских комитетах». Это были распоряжения новой, вошедшей в город власти в от¬мену застигнутых тут предшествующих порядков. Она напоми¬нала о неукоснительности своих устоев, может быть, забытых жителями при временном правлении белых. Но у Юрия Андрее-вича закружилась голова от нескончаемости этих однообразных повторов. Каких лет были эти заголовки? Времен первого пере¬ворота или последующих периодов, после нескольких белогвар¬дейских восстаний в промежутке? Что это за надписи? Прошло-годние? Позапрошлогодние? Один раз в жизни он восхищался безоговорочностью этого языка и прямотою этой мысли. Не¬ужели за это неосторожное восхищение он должен расплачи¬ваться тем, чтобы в жизни больше уже никогда ничего не ви¬деть, кроме этих на протяжении долгих лет не меняющихся шалых выкриков и требований, чем дальше, тем более нежиз¬ненных, неудобопонятных и неисполнимых? Неужели минутою слишком широкой отзывчивости он навеки закабалил себя? Откуда-то вырванный кусок отчета попался ему. Он читал: «Сведения о голоде показывают невероятную бездеятель¬ность местных организаций. Факты злоупотребления очевидны, спекуляция чудовищна, но что сделало бюро местных профор¬гов, что сделали городские и краевые фабзавкомы? Пока мы не произведем массовых обысков в пакгаузах Юрятина-Товарно-го, на участке Юрятин — Развилье и Развилье — Рыбалка, пока не применим суровых мер террора вплоть до расстрела на месте к спекулянтам, не будет спасения от голода».

«Какое завидное ослепление! — думал доктор. — О каком хлебе речь, когда его давно нет в природе? Какие имущие клас¬сы, какие спекулянты, когда они давно уничтожены смыслом предшествующих декретов? Какие крестьяне, какие деревни, когда их больше не существует? Какое забвение своих собст¬венных предначертаний и мероприятий, давно не оставивших в жизни камня на камне? Кем надо быть, чтобы с таким неосты-вающим горячешным жаром бредить из года в год на несущест¬вующие, давно прекратившиеся темы и ничего не знать, ничего кругом не видеть!»

У доктора закружилась голова. Он лишился чувств и упал на тротуар без памяти. Когда он пришел в сознание и ему по¬могли встать, ему предложили отвести его, куда он укажет. Он поблагодарил и отказался от помощи, объяснив, что ему только через дорогу, напротив.

4

Он еще раз поднялся наверх и стал отпирать дверь в Ларину квартиру. На площадке лестницы было еще совсем светло, ни¬чуть не темнее, чем в первый его подъем. Он с признательной радостью отметил, что солнце не торопит его.

Щелкание отмыкаемой двери произвело переполох внут¬ри. Пустующее в отсутствие людей помещение встретило его лязгом и дребезжанием опрокидываемых и падающих жестя¬нок. Всем телом шлепались на пол и врассыпную разбегались крысы. Доктору стало не по себе от чувства беспомощности пе¬ред этой мерзостью, которой тут, наверное, расплодилась тьма-тьмущая.

И до какой бы то ни было попытки водворения на ночевку сюда он первым делом решил оградиться от этой напасти и, укрывшись в какой-нибудь легко отделимой и хорошо затворя¬ющейся комнате, заделать битым стеклом и обрезками железа все крысиные ходы.

Из передней он повернул налево, в неизвестную ему часть квартиры. Миновав темную проходную комнату, он очутился в светлой, двумя окнами выходившей на улицу. Прямо против окон на другой стороне темнел дом с фигурами. Низ стены его был покрыт расклеенными газетами. Стоя спиною к окнам, га¬зеты читали прохожие.

Свет в комнате и наруже был один и тот же, молодой, не-выстоявшийся вечерний свет ранней весны. Общность света внутри и снаружи была так велика, точно комната не отделя¬лась от улицы. Только в одном была небольшая разница. В Ла¬риной спальне, где стоял Юрий Андреевич, было холоднее, чем снаружи на Купеческой.

Когда Юрий Андреевич приближался к городу на своем последнем переходе и час или два тому назад шел по нему, без¬мерно увеличившаяся его слабость казалась ему признаком гро¬зящего близкого заболевания и пугала его.

Сейчас же однородность освещения в доме и на воле так же беспричинно радовала его. Столб выхоложенного воздуха, один и тот же, что на дворе, что в жилище, роднил его с вечерними уличными прохожими, с настроениями в городе, с жизнью на свете. Страхи его рассеялись. Он уже не думал, что заболеет. Вечерняя прозрачность весеннего, всюду проникающего света казалась ему залогом далеких и щедрых надежд. Ему верилось, что все к лучшему и он всего добьется в жизни, всех разыщет и примирит, все додумает и выразит. И радости свидания с Ларою он ждал как ближайшего доказательства.

Безумное возбуждение и необузданная суетливость смени¬ли его предшествующий упадок сил. Это оживление было бо¬лее верным симптомом начинающейся болезни, чем недавняя слабость. Юрию Андреевичу не сиделось. Его снова тянуло на улицу, и вот по какому поводу.

Перед тем как обосноваться тут, ему хотелось постричься и снять бороду. В этих видах он, уже проходя через город, загля¬дывал в витрины бывших парикмахерских. Часть помещений пустовала или была занята под другие надобности. Другие, от-вечавшие прежнему назначению, были под замком. Постричь¬ся и побриться было негде. Своей бритвы у Юрия Андреевича не было. Ножницы, если бы таковые нашлись у Лары, могли бы вывести его из затруднения. Но в беспокойной торопливости, с какой он перерыл все у нее на туалетном столике, ножниц он не обнаружил.

Он вспомнил, что на Малой Спасской находилась когда-то швейная мастерская. Он подумал, что если заведение не пре¬кратило своего существования и там до сих пор работают и если он поспеет к ним до часа их закрытия, ножницы можно будет попросить у какой-нибудь из мастериц. И он еще раз вышел на улицу.

5

Воспоминание его не обмануло. Мастерская оставалась на старом месте, в ней работали. Мастерская занимала торговое помещение на уровне тротуара с витринным окном во всю ширину и выходом на улицу. В окно было видно внутрь до про-тивоположной стены. Мастерицы работали на виду у идущих по улице.

В комнате была страшная теснота. В придачу к настоящим работницам на работу, наверное, пристроились швеи-любитель¬ницы, стареющие дамы из юрятинского общества, для получе¬ния рабочих книжек, о которых говорилось в декрете на стене дома с фигурами.

Их движения сразу были отличимы от расторопности действительных портних. В мастерской шили одно военное, ватные штаны, стеганки и куртки, а также сметывали, как Юрий Андреевич это уже видел в партизанском лагере, сбор¬ные шутовского вида тулупы из разномастных собачьих шкур. Неловкими пальцами подсовывая подогнутые для подрубания полы под пробивные иглы швейных машин, швеи-любитель¬ницы еле справлялись с непривычною, наполовину скорняж-ною работой.

Юрий Андреевич постучал в окно и сделал знак рукою, что¬бы его впустили. Такими же знаками ему ответили, что от част¬ных людей заказов не берут. Юрий Андреевич не отступал и, повторяя те же движения, настаивал, чтобы его впустили внутрь и выслушали. Отнекивающимися движениями ему дали понять, что у них спешное дело, чтобы он отстал, не мешал и шел даль¬ше. Одна из мастериц изобразила на лице недоумение и в знак досады выставила ладошку лодочкой вперед, глазами спраши¬вала, что ему, собственно, нужно. Двумя пальцами, указатель¬ным и средним, он изобразил чикающее движение ножниц. Его движения не поняли. Решили, что это какая-то непристойность, что он передразнивает их и с ними заигрывает. Оборванным видом и странным поведением он производил впечатление боль¬ного или сумасшедшего. В мастерской хихикали, пересмеива¬лись и махали на него руками, гоня его прочь от окна. Наконец °н догадался поискать пути через двор дома, нашел его и, отыс¬кав дверь в мастерскую, постучался в нее с черного хода.

6

Дверь отворила пожилая темноликая портниха в темном платье, строгая, может быть, старшая в заведении.

— Вот какой, привязался! Наказание в самом деле. Ну, ско¬рее, что вам? Некогда.

— Ножницы мне требуются, не удивляйтесь. Хочу попро¬сить на минуту на подержание. Я тут же при вас сниму бороду и верну с благодарностью.

В глазах портнихи показалось недоверчивое удивление. Было нескрываемо ясно, что она усомнилась в умственных спо¬собностях собеседника.

— Я издалека. Только сейчас прибыл в город, оброс. Хотел бы постричься. И ни одной парикмахерской. Так вот, я бы, по¬жалуй, и сам, только ножниц нету. Одолжите, пожалуйста.

— Хорошо. Я постригу вас. Только смотрите. Если у вас что-нибудь другое на уме, хитрости какие-нибудь, изменение внешности для маскировки, что-нибудь политическое, уж не взыщите. Жизнью ради вас не будем жертвовать, пожалуемся куда следует. Не такое теперь время.

— Помилуйте, что за опасения!

Портниха впустила доктора, ввела в боковую комнату не шире чуланчика, и через минуту он сидел на стуле, как в ци¬рюльне, весь обвязанный туго стягивавшей шею, заткнутой за ворот простыней.

Портниха отлучилась за инструментами и немного спустя вернулась с ножницами, гребенкою, несколькими, разных но¬меров, машинками, ремнем и бритвой.

— Все в жизни перепробовала, — пояснила она, заметив, как изумлен доктор, что это все оказалось наготове. — Парик¬махершей работала. На той войне, в сестрах милосердия, стричь и брить научилась. Бороду предварительно отхватим ножница¬ми, а потом пробреем вчистую.

— Волосы будете стричь, пожалуйста, покороче.

— Постараемся. Такие интеллигентные, а притворяетесь незнающими. Сейчас счет не по неделям, а на декады. Сегодня у нас семнадцатое, а по числам с семеркой парикмахеры выход¬ные. Будто это вам неизвестно.

— Да честное слово. Зачем мне притворяться? Я ведь ска¬зал. Я — издалека. Нездешний.

— Спокойнее. Не дергайтесь. Недолго порезаться. Значит, приезжий? На чем ехали?

— На своих двоих.

— Трактом шли?

— Часть трактом,