женщина и девочка, тем менее осмеливался он воспринимать их по-семейному, тем строже был запрет, наложенный на род его мыслей долгом перед своими и его болью о нарушенной верности им. В этом ограничении Для Лары и Катеньки не было ничего обидного. Напротив, этот несемейственный способ чувствования заключал целый мир почтительности, исключавший развязность и амикошонство.

Но это раздвоение всегда мучило и ранило, и Юрий Анд¬реевич привык к нему, как можно привыкнуть к незажившей, часто вскрывающейся ране.

16

Так прошло месяца два или три. Как-то в октябре Юрий Андре¬евич сказал Ларисе Федоровне:

— Знаешь, кажется, мне придется уйти со службы. Старая, вечно повторяющаяся история. Начинается как нельзя лучше. «Мы всегда рады честной работе. А мыслям, в особенности но¬вым, и того более. Как их не приветствовать. Добро пожаловать. Работайте, боритесь, ищите».

Но на поверку оказывается, что под мыслями разумеется одна их видимость, словесный гарнир к возвеличению револю¬ции и властей предержащих. Это утомительно и надоедает. И я не мастер по этой части.

И, наверное, действительно они правы. Конечно, я не с ними. Но мне трудно примириться с мыслью, что они герои, светлые личности, а я — мелкая душонка, стоящая за тьму и порабощение человека. Слышала ты когда-нибудь имя Нико¬лая Веденяпина?

— Ну конечно. До знакомства с тобой и потом, по час¬тым твоим рассказам. О нем часто упоминает Симочка Тунце-ва. Она его последовательница. Но книг его, к стыду своему, я не читала. Я не люблю сочинений, посвященных целиком фи¬лософии. По-моему, философия должна быть скупою припра¬вой к искусству и жизни. Заниматься ею одною так же странно, как есть один хрен. Впрочем, прости, своими глупостями я от¬влекла тебя.

— Нет, напротив. Я согласен с тобой. Это очень близкий мне образ мыслей. Да, так о дяде. Может быть, я действительно испорчен его влиянием. Но ведь сами они в один голос кричат: гениальный диагност, гениальный диагност. И правда, я редко ошибаюсь в определении болезни. Но ведь это и есть ненавист¬ная им интуиция, которой якобы я грешу, цельное, разом охва¬тывающее картину познание.

Я помешан на вопросе о мимикрии, внешнем приспособ¬лении организмов к окраске окружающей среды. Тут, в этом цветовом подлаживании, скрыт удивительный переход внутрен¬него во внешнее.

Я осмелился коснуться этого на лекциях. И пошло! «Иде¬ализм, мистика. Натурфилософия Гёте, неошеллингианство».

Надо уходить. Из губздрава и института я уволюсь по соб¬ственному прошению, а в больнице постараюсь продержаться, пока меня не выгонят. Я не хочу пугать тебя, но временами у меня ощущение, будто не сегодня-завтра меня арестуют.

— Сохрани Бог, Юрочка. До этого, по счастью, еще далеко. Но ты прав. Не мешает быть осторожнее. Насколько я замети¬ла, каждое водворение этой молодой власти проходит через не¬сколько этапов. В начале это торжество разума, критический дух, борьба с предрассудками.

Потом наступает второй период. Получают перевес темные силы «примазавшихся», притворно сочувствующих. Растут по¬дозрительность, доносы, интриги, ненавистничество. И ты прав, мы находимся в начале второй фазы.

За примером далеко ходить не приходится. Сюда в колле¬гию ревтрибунала перевели из Ходатского двух старых полит¬каторжан, из рабочих, некоего Тиверзина и Антипова.

Оба великолепно меня знают, а один даже просто отец мужа, свекор мой. Но собственно только с перевода их, совсем недав¬но, я стала дрожать за свою и Катенькину жизнь. От них всего можно ждать. Антипов недолюбливает меня. С них станется, что в один прекрасный день они меня и даже Пашу уничтожат во имя высшей революционной справедливости.

Продолжение этого разговора состоялось довольно ско¬ро. К этому времени произведен был ночной обыск в доме но¬мер сорок восемь по Малой Буяновке, рядом с амбулаторией, у вдовы Гореглядовой. В доме нашли склад оружия и раскрыли контрреволюционную организацию. Было арестовано много людей в городе, обыски и аресты продолжались. По этому по¬воду перешептывались, что часть подозреваемых ушла за реку. Высказывались такие соображения: «А что это им помо¬жет? Река реке рознь. Бывают, надо сказать, реки. В Благо¬вещенске на Амуре, например, на одном берегу советская власть, на другом — Китай. Прыгнул в воду, переплыл, и адью, поми¬най как звали. Вот это, можно сказать, река. Совсем другой раз¬говор».

— Атмосфера сгущается, — говорила Лара. — Время нашей безопасности миновало. Нас несомненно арестуют, тебя и меня. Что тогда будет с Катенькой? Я мать. Я должна предупредить несчастье и что-то придумать. У меня должно быть готово ре¬шение на этот счет. Я лишаюсь рассудка при этой мысли.

— Давай подумаем. Чем тут можно помочь? В силах ли мы предотвратить этот удар? Это ведь вещь роковая.

— Бежать нельзя и некуда. Но можно отступить куда-ни¬будь в тень, на второй план. Например, уехать в Варыкино. Я подумываю о варыкинском доме. Это порядочная даль, и там всё заброшено. Но там мы никому не мозолили бы глаз, как тут. Приближается зима. Я взяла бы на себя труд перезимовать там. Пока бы до нас добрались, мы отвоевали бы год жизни, а это выигрыш. Поддерживать сношения с городом помог бы Сам¬девятов. Может быть, согласился бы прятать нас. А? Что ты ска-жешь? Правда, там теперь ни души, жуть, пустота. По крайней мере, так было в марте, когда я ездила туда. И, говорят, волки. Страшно. Но люди, особенно люди вроде Антипова или Тивер¬зина, теперь страшнее волков.

— Я не знаю, что сказать тебе. Ведь ты сама меня все время гонишь в Москву, убеждаешь не откладывать поездки. Сейчас это стало легче. Я справлялся на вокзале. На мешочничество, видимо, махнули рукой. Не всех зайцев, видимо, снимают с маршрутов. Устали расстреливать, расстреливают реже.

Меня беспокоит, что все мои письма в Москву остаются без ответа. Надо добраться туда и выяснить, что с домашними. Ты мне сама это твердишь. Но тогда как понять твои слова о Вары¬кине? Неужели ты одна без меня пустишься в эту страшную глушь?

— Нет, без тебя, конечно, это немыслимо.

— А сама отправляешь меня в Москву?

— Да, это необходимо.

— Послушай. Знаешь что? У меня замечательный план. Поедем в Москву. Отправляйся с Катенькой вместе со мною.

— В Москву? Да ты с ума сошел. С какой радости? Нет, я должна остаться. Я должна быть наготове где-нибудь по¬близости. Здесь решатся Пашенькины судьбы. Я должна до¬ждаться их развязки, чтобы в случае надобности оказаться под рукою.

— Тогда давай подумаем о Катеньке.

— Ко мне захаживает по временам Симушка, Сима Тунце-ва. На днях мы с тобой о ней говорили.

— Ну как же. Я часто вижу ее у тебя.

— Я тебе удивляюсь. Где у мужчин глаза? На твоем месте я непременно бы в нее влюбилась. Такая прелесть! Какая внеш¬ность! Рост. Стройность. Ум. Начитанность. Доброта. Ясность суждения.

— В день возвращения сюда из плена меня брила ее сестра, швея, Глафира.

— Я знаю. Сестры живут вместе со старшею, Авдотьей, биб¬лиотекаршей. Честная, работящая семья. Я хочу упросить их в случае крайности, если нас с тобой заберут, взять Катеньку на свое попечение. Я еще не решила.

— Но действительно только в случае безвыходности. А до такого несчастья, Бог даст, авось еще далеко.

— Говорят, Сима немного того, не в себе. Действительно, ее нельзя признать женщиной вполне нормальной. Но это вслед¬ствие ее глубины и оригинальности. Она феноменально обра¬зованна, но не по-интеллигентски, а по-народному. Твои и ее взгляды поразительно сходны. Я с легким сердцем доверила бы Катю ее воспитанию.

17

Опять он ходил на вокзал и вернулся ни с чем, не солоно хлебав¬ши. Все осталось нерешенным. Его и Лару ожидала неизвест¬ность. День был холодный и темный, как перед первым снегом. Небо над перекрестками, где оно простиралось шире, чем над вытянутыми в длину улицами, имело зимний вид.

Когда Юрий Андреевич пришел домой, он застал в гостях у Лары Симушку. Между обеими происходила беседа, носившая характер лекции, которую гостья читала хозяйке. Юрий Андрее¬вич не хотел мешать им. Кроме того, ему хотелось побыть немного одному. Женщины разговаривали в соседней комнате. Дверь к ним была приотворена. С притолоки опускалась до полу портье¬ра, из-за которой были слышны от слова до слова их разговоры.

— Я буду шить, но вы не обращайте на это внимания, Си¬мочка. Я вся превратилась в слух. Я на курсах в свое время слу¬шала историю и философию. Построения вашей мысли очень по душе мне. Кроме того, слушать вас для меня такое облегче¬ние. Мы последние ночи недосыпаем вследствие разных забот. Мой долг матери перед Катенькой обезопасить ее на случай воз¬можных неприятностей с нами. Надо трезво о ней подумать. Я не особенно сильна в этом. Мне грустно это сознавать. Мне гру¬стно от усталости и недосыпания. Ваши разговоры успокаива¬ют меня. Кроме того, с минуты на минуту должен пойти снег. В снегтакое наслаждение слушать длинные умные рассуждения. Если покоситься в окно, когда снег идет, то правда кажется, будто кто-то направляется двором к дому? Начинайте, Симоч¬ка. Я слушаю.

— На чем мы прошлый раз остановились?

Юрию Андреевичу не было слышно, что ответила Лара. Он стал следить за тем, что говорила Сима.

— Можно пользоваться словами: культура, эпохи. Но их понимают так по-разному. Ввиду сбивчивости их смысла не бу¬дем прибегать к ним. Заменим их другими выражениями.

Я сказала бы, что человек состоит из двух частей. Из Бога и работы. Развитие человеческого духа распадается на огромной продолжительности отдельные работы. Они осуществлялись поколениями и следовали одна за другою. Такою работою был Египет, такою работой была Греция, такой работой было биб¬лейское богопознание пророков. Такая, последняя по времени, ничем другим пока не смененная, всем современным вдохно¬вением совершаемая работа — христианство.

Чтобы во всей свежести, неожиданно, не так, как вы сами знаете и привыкли, а проще, непосредственнее представить вам то новое, небывалое, что оно принесло, я разберу с вами не¬сколько отрывков из богослужебных текстов, самую малость их, и то в сокращениях.

Большинство стихир образуют соединение рядом помещен¬ных ветхозаветных и новозаветных представлений. С положе¬ниями старого мира, неопалимой купиной, исходом Израиля из Египта, отроками в печи огненной, Ионой во чреве китовом и так далее, сопоставляются положения нового, например, пред¬ставления о зачатии Богородицы и о воскресении Христове.

В этом частом, почти постоянном совмещении старина ста¬рого, новизна нового и их разница выступают особенно отчет¬ливо.

В целом множестве стихов непорочное материнство Марии сравнивается с переходом иудеями Красного моря. Например, в стихе «В мори Чермнем неискусобрачные невесты образ на-писася иногда» говорится: «Море по прошествии Израилеве пребысть непроходно, непорочная по рождестве Еммануилеве пребысть нетленна». То есть море после перехода Израиля ста¬ло снова непроходимо, а дева, родив Господа, осталась нетро¬нутой. Какого рода происшествия поставлены тут в параллель? Оба события сверхъестественны, оба признаны одинаковым чудом. В чем