лошадь и не кричит ли чего-нибудь вдогонку. В другом месте таким же образом, не здороваясь, обогнали Комаровского, попутно установив, что он еще в Юрятине.

Глафира Тунцева прокричала через всю улицу с противо¬положного тротуара:

— А говорили, вы вчера уехали. Вот и верь после этого лю¬дям. За картошкой? — и, выразив рукою, что она не слышит ответа, она помахала ею вслед напутственно.

Ради Симы попробовали задержаться на горке, в неудоб¬ном месте, где трудно было остановиться. Лошадь и без того все время приходилось осаживать, туго натягивая вожжи. Сима сверху донизу была обмотана двумя или тремя платками, при¬дававшими окоченелость круглого полена ее фигуре. Прямыми негнущимися шагами она подошла к саням на середину мосто¬вой и простилась, пожелав им счастливо доехать.

— Когда воротитесь, надо будет договорить, Юрий Анд¬реевич.

Наконец выехали из города. Хотя Юрий Андреевич, быва¬ло, ездил по этой дороге зимою, он преимущественно помнил ее в летнем виде и теперь не узнавал.

Мешки с провизией и остальную кладь засунули глубоко в сено, к переду саней, под головки, и там надежно приторочили. Юрий Андреевич правил, либо стоя на коленях на дне развали¬стых пошевней, по-местному — кошовки, либо сидя боком на ребре кузова и свесив ноги в самдевятовских валенках наружу.

После полудня, когда с зимней обманчивостью задолго до заката стало казаться, что день клонится к концу, Юрий Андре¬евич стал немилосердно нахлестывать Савраску. Она понеслась стрелою. Кошовка лодкою взлетала вверх и вниз, ныряя по не¬ровностям разъезженной дороги. Катя и Лара были в шубах, сковывавших движения. На боковых наклонах и ухабах они вскрикивали и смеялись до колик, перекатываясь с одного края саней на другой и неповоротливыми кулями зарываясь в сено. Иногда доктор нарочно, для смеху, наезжал одним полозом на боковой снеговой бугор, переворачивал сани набок и, без вся¬кого вреда для них, вываливал Лару и Катю в снег. Сам он, про¬тащившись несколько шагов на вожжах по дороге, останавливал Савраску, выравнивал и ставил сани на оба полоза и получал нахлобучку от Лары и Кати, которые отряхивались, садились в сани, смеялись и сердились.

— Я покажу вам место, где меня остановили партизаны, — пообещал им доктор, когда отъехали достаточно от города, но не мог сделать обещанного, потому что зимняя голизна лесов, мертвый покой и пустота кругом меняли местность до неузна-ваемости. — Вот! — вскоре воскликнул он, по ошибке приняв первый дорожный столб Моро и Ветчинкина, стоявший в поле, за второй, в лесу, у которого его захватили. Когда же они про¬мчались мимо этого второго, остававшегося на прежнем месте, в чаще у Сакминского распутья, столба нельзя было распознать сквозь рябившую в глазах решетку густого инея, филигранно разделавшего лес под серебро с чернью. И столба не заметили.

В Варыкино влетели засветло и стали у старого живагов-ского дома, так как по дороге он был первым, ближе микули-цынского. Ворвались в дом торопливо, как грабители, — скоро должно было стемнеть. Внутри было уже темно. Половины раз-рушений и мерзости Юрий Андреевич второпях не разглядел. Часть знакомой мебели была цела. В пустом Варыкине уже не¬кому было доводить до конца начатое разрушение. Из домаш¬него имущества Юрий Андреевич ничего не обнаружил. Но его ведь не было при отъезде семьи, он не знал, что они взяли с со¬бою, что оставили. Лара между тем говорила:

— Надо торопиться. Сейчас настанет ночь. Некогда разду¬мывать. Если располагаться тут, то — лошадь в сарай, прови¬зию в сени, а нам сюда, в эту комнату. Но я противница такого решения. Мы достаточно об этом говорили. Тебе, а значит и мне, будет тяжело. Что тут такое, ваша спальня? Нет, детская. Кро¬ватка твоего сына. Для Кати будет мала. С другой стороны — окна целы, стены и потолок без щелей. Кроме того, великолеп¬ная печь, я уже восхищалась ею в прошлый приезд. И если ты настаиваешь, чтобы все-таки тут, хотя я против этого, тогда я — шубу долой и мигом за дело. И первым делом за топку. Топить, топить и топить. Первые сутки день и ночь не переставая. Но что с тобою, мой милый? Ты ничего не отвечаешь.

— Сейчас. Ничего. Прости, пожалуйста. Нет, знаешь, дей¬ствительно, посмотрим лучше у Микулицыных.

И они проехали дальше.

5

Дом Микулицыных был заперт на висячий замок, навешенный в уши дверного засова. Юрий Андреевич долго отбивал его и вырвал с мясом, вместе с оставшеюся на винтах отщепившейся древесиной. Как и в предшествующий дом, внутрь ввалились второпях, не раздеваясь, и в шубах, шапках и валенках прошли в глубь комнат.

В глаза сразу бросилась печать порядка, лежавшая на ве¬щах в некоторых углах дома, например в кабинете Аверкия Сте¬пановича. Тут кто-то жил, и совсем еще недавно. Но кто имен¬но? Если хозяева или кто-нибудь один из них, то куда они дева-лись и почему наружную дверь заперли не на врезанный в нее замок, а на приделанный висячий? Кроме того, если бы это были хозяева и жили тут долго и постоянно, дом убран был бы весь сплошь, а не отдельными частями. Что-то говорило вторгшимся, что это не Микулицыны. В таком случае кто же? Доктора и Лару неизвестность не беспокоила. Они не стали ломать над этим голову. Мало ли было теперь брошенных жилищ с наполовину растащенной движимостью? Мало укрывающихся преследуе¬мых? «Какой-нибудь разыскиваемый белый офицер, — едино¬душно решили они. — Придет, уживемся, столкуемся».

И опять, как когда-то, Юрий Андреевич застыл как вко¬панный на пороге кабинета, любуясь его поместительностью и удивляясь ширине и удобству рабочего стола у окна. И опять подумал, как располагает, наверное, и приохочивает такой стро¬гий уют к терпеливой, плодотворной работе.

Среди служб во дворе у Микулицыных имелась вплотную к сараю пристроенная конюшня. Но она была на запоре, Юрий Андреевич не знал, в каком она состоянии. Чтобы не терять вре¬мени, он решил на первую ночь поставить лошадь в легко отво-рившийся незапертый сарай. Он распряг Савраску и, когда она остыла, напоил ее принесенною из колодца водою. Юрий Анд¬реевич хотел задать ей сена со дна саней, но оно стерлось под седоками в труху и в корм лошади не годилось. По счастью, на широком, помещавшемся над сараем и конюшнею сеновале нашлось достаточно сена вдоль стен и по углам.

Ночь проспали под шубами, не раздеваясь, блаженно, креп¬ко и сладко, как спят дети после целого дня беготни и проказ.

6

Когда встали, Юрий Андреевич стал с утра заглядываться на соблазнительный стол у окна. У него так и чесались руки за¬сесть за бумагу. Но это право он облюбовал себе на вечер, когда Лара и Катенька лягут спать. А до тех пор, чтобы привести хотя две комнаты в порядок, дела было по уши.

В мечтах о вечерней работе он не задавался важными це¬лями. Простая чернильная страсть, тяга к перу и письменным занятиям владела им.

Ему хотелось помарать, построчить что-нибудь. На первых порах он удовлетворился бы припоминаньем и записью чего-нибудь старого, незаписанного, чтобы только размять застояв¬шиеся от бездействия и, в перерыве дремлющие, способности. А там, надеялся он, ему и Ларе удастся задержаться тут подоль¬ше и времени будет вволю приняться за что-нибудь новое, зна¬чительное.

— Ты занят? Что ты делаешь?

— Топлю и топлю. А что?

— Корыто мне.

— Дров по такой топке здесь больше чем на три дня не хва¬тит. Надо наведаться в наш бывший живаговский сарай. А ну как там есть еще? Если их осталось порядочно, я в несколько заездов перетащу их сюда. Займусь этим завтра. Ты просила ко¬рыто. Представь, попалось где-то на глаза, а где — из головы вон, ума не приложу.

— И у меня то же самое. Где-то видела и забыла. Верно, где-нибудь не на месте, оттого и забывается. Но Бог с ним. Имей в виду, я много воды грею для уборки. Оставшеюся постираю кое-что для себя и Кати. Давай заодно и все свое грязное. Вечером, когда уберемся и уясним ближайшие виды, все перед сном по¬моемся.

— Сейчас соберу белье. Спасибо. Шкафы и тяжести везде от стен отодвинуты, как ты просила.

— Хорошо. Вместо корыта прополощу в посудной лохани. Только очень сальная. Надо отмыть жир со стенок.

— Как печка протопится, закрою и вернусь к разборке ос¬тальных ящиков. Что ни шаг, то новые находдо.в столе и комо¬де. Мыло, спички, карандаши, бумага, письменные принадлеж¬ности. И открыто на виду такие же неожиданности. Например, лампа на столе, налитая керосином. Это не микулицынское, я ведь знаю. Это из какого-то другого источника.

— Удивительная удача! Это все он, жилец таинственный. Как из Жюль Верна. Ах, ну что ты скажешь в самом деле! Опять мы заболтались и точим лясы, а у меня бак перекипает.

Они суетились, бросаясь туда и сюда по комнатам, с несво¬бодными, занятыми руками, и на бегу натыкались друг на друга или налетали на Катеньку, которая торчала поперек дороги и вертелась под ногами. Девочка слонялась из угла в угол, мешая уборке, и дулась в ответ на замечания. Она зябла и жаловалась на холод.

«Бедные современные дети, жертвы нашей цыганщины, маленькие безропотные участники наших скитаний», — думал доктор, а сам говорил девочке:

— Ну, извини, милая. Нечего ежиться. Вранье и капризы. Печка раскалена докрасна.

— Печке, может быть, тепло, а мне холодно.

— Тогда потерпи, Катюша. Вечером я вытоплю ее жарко-прежарко во второй раз, а мама говорит, к тому же искупает еще тебя, ты слышала? А пока на вот, лови. — И он валил в кучу на пол старые Ливериевы игрушки из выхоложенной кладовой, целые и поломанные, кирпичики и кубики, вагоны, и парово¬зы, и разграфленные на клетки, разрисованные и размеченные цифрами куски картона к играм с фишками и игральными кос¬тями.

— Ну, что вы, Юрий Андреевич, — как взрослая, обижалась Катенька. — Это все чужое. И для маленьких. А я большая.

А через минуту она усаживалась поудобнее на середину ко¬вра, и под ее руками игрушки всех видов сплошь превращались в строительный материал, из которого Катенька воздвигала при¬везенной из города кукле Нинке жилище куда с большим смыс¬лом и более постоянное, чем те чужие меняющиеся пристани¬ща, по которым ее таскали.

— Какой инстинкт домовитости, неистребимое влечение к гнезду и порядку! — говорила Лариса Федоровна, из кухни наблюдая игру дочери. — Дети искренни без стеснения и не стыдятся правду $ мы из боязни показаться отсталыми готовы предать самое дорогое, хвалим отталкивающее и поддакиваем непонятному.

— Нашлось корыто, — входя с ним из темных сеней, пре¬рывал доктор. — Действительно не на месте было. На полу под протекавшим потолком, с осени, видно, стояло.

7

На обед, изготовленный впрок на