красивый узор теней* как бы только что переставших качаться.
Обычай сжигать умерших в крематории к тому времени широко распространился. В надежде на получение пенсии для де¬тей, в заботе об их школьном будущем и из нежелания вредить положению Марины на службе отказались от церковного отпева-ния и решили ограничиться гражданскою кремацией. В соответ¬ствующие организации было заявлено. Ждали представителей.
В их ожидании в комнате было пусто, как в освобожден¬ном помещении между выездом старых и водворением новых жильцов. Эту тишину нарушали только чинные шаги на цыпоч¬ках и неосторожное шарканье прощающихся. Их было немного, но все же гораздо больше, чем можно было предположить. Весть о смерти человека почти без имени с чудесной скоростью обле¬тела весь их круг. Набралось порядочное число людей, знавших умершего в разную пору его жизни и в разное время им расте¬рянных и забытых. У его научной мысли и музы нашлось еще большее количество неизвестных друзей, никогда не видавших человека, к которому их тянуло, и пришедших впервые посмо¬треть на него и бросить на него последний прощальный взгляд.
В эти часы, когда общее молчание, не заполненное никакою церемонией, давило почти ощутимым лишением, одни цветы были заменой недостающего пения и отсутствующего обряда.
Они не просто цвели и благоухали, но как бы хором, может быть, ускоряя этим тление, источали свой запах и, оделяя всех своей душистою силой, как бы что-то совершали.
Царство растений так легко себе представить ближайшим соседом царства смерти. Здесь, в зелени земли, между деревь¬ями кладбищ, среди вышедших из гряд цветочных всходов, сосредоточены, может быть, тайны превращения и загадки жиз¬ни, над которыми мы бьемся. Вышедшего из гроба Иисуса Ма¬рия не узнала в первую минуту и приняла за идущего по погосту садовника. (Она же мнящи, яко вертоградарь есть…)
14
Когда покойника привезли по месту последнего жительства в Камергерский и извещенные и потрясенные известием о его смерти друзья вбежали с парадного в настежь раскрытую квар¬тиру с ополоумевшей от страшной новости Мариной, она дол-гое время была сама не своя, валялась на полу, колотясь головой об край длинного ларя с сиденьем и спинкою, который стоял в передней и на который положили умершего, до прибытия зака¬занного гроба и пока приводили в порядок неубранную комна¬ту. Она заливалась слезами и шептала и вскрикивала, захлебы¬ваясь словами, половина которых ревом голошения вырывалась у нее помимо ее воли. Она заговаривалась, как причитают в на¬роде, никого не стесняясь и не замечая. Марина уцепилась за тело, и ее нельзя было оторвать от него, чтобы перенести по¬койника в комнату, прибранную и освобожденную от лишней мебели, и обмыть его и положить в доставленный гроб. Все это было вчера. Сегодня неистовство ее страдания улеглось, усту¬пив место тупой пришибленности, но она по-прежнему была невменяема, ничего не говорила и себя не помнила.
Здесь просидела она остаток вчерашнего дня и ночь, нику¬да не отлучаясь. Сюда приносили ей покормить Клаву и приво¬дили Капу с малолетней нянею, и уносили и уводили.
Ее окружали свои люди, одинаково с нею горевавшие Ду¬доров и Гордон. На эту скамью к ней присаживался отец, тихо всхлипывавший и оглушительно сморкавшийся Маркел. Сюда подходили к ней плакавшие мать и сестры.
И было два человека в людском наплыве, мужчина и жен¬щина, из всех выделявшиеся. Они не напрашивались на большую близость к умершему, чем перечисленные. Они не тя¬гались горем с Мариною, ее дочерьми и приятелями покойного и оказывали им предпочтение. У этих двух не было никаких при¬тязаний, но какие-то свои, совсем особые права на скончавше¬гося. Этих непонятных и негласных полномочий, которыми оба каким-то образом были облечены, никто не касался, никто не оспаривал. Именно эти люди взяли на себя, по-видимому, за¬боту о похоронах и их устройстве с самого начала и ими распо¬ряжались с таким ровным спокойствием, точно это приносило им удовлетворение. Эта высота их духа бросалась всем в глаза и производила странное впечатление. Казалось, что эти люди причастны не только похоронам, но и этой смерти, не как ее виновники или косвенные причины, но как лица, после свер¬шившегося давшие согласие на это событие, с ним примирив-шиеся и не в нем видящие главную важность. Немногие знали этих людей, другие догадывались, кто они, третьи, и таких было большинство, не имели о них представления.
Но когда этот человек с пытливыми и возбуждающими любопытство узкими киргизскими глазами и эта без старания красивая женщина входили в комнату, где находился гроб, все, кто сидел, стоял или двигался в ней, не исключая Марины, без возражения, как по уговору, очищали помещение, сторонились, поднимались с расставленных вдоль стен стульев и табуретов и, теснясь, выходили в коридор и переднюю, а мужчина и женщина оставались одни за притворенными дверьми, как двое сведущих, призванных в тишине, без помех и ничем не обеспокоенно со¬вершить нечто непосредственно относящееся к погребению и насущно важное. Так случилось и сейчас. Оба остались наеди¬не, сели на два стоявших у стены табурета и заговорили по делу:
— Что вы узнали, Евграф Андреевич?
— Кремация сегодня вечером. Через полчаса за телом за¬едут из профсоюза медработников и отвезут в клуб профсоюза. На четыре назначена гражданская панихида. Ни одна из бумаг не была в порядке. Трудовая книжка оказалась просроченной, профсоюзный билет старого образца не был обменен, взносы несколько лет не уплачивались. Все это пришлось улаживать. Отсюда волокита и запоздание. Перед выносом из дому, — кста¬ти эта минута недалека, надо готовиться, — я вас оставлю здесь одну, как вы просили. Простите. Слышите? Телефон. Минуту.
Евграф Живаго вышел в коридор, переполненный незна¬комыми сослуживцами доктора, его школьными товарищами, низшими больничными служащими и книжными работника¬ми, и где Марина с детьми, охватив их руками и накрыв полами накинутого пальто (день был холодный, и с парадного задува¬ло), сидела на краю скамьи в ожидании, когда снова откроют двери, как пришедшая на свидание с арестованным ждет, когда часовой пустит ее в тюремную приемную. В коридоре было тес¬но. Часть собравшихся не помещалась в нем. Ход на лестницу был раскрыт. Множество народа стояло, расхаживало и курило в передней и на площадке. На спускающихся ступеньках лест¬ницы разговаривали тем громче и свободнее, чем было ближе к улице. Напрягая слух вследствие сдержанного гула, Евграф при¬глушенным голосом, как требовало приличие, прикрывая ла¬донью отверстие трубки, давал ответы по телефону, вероятно, о порядке похорон и обстоятельствах смерти доктора. Он вернулся в комнату. Разговор продолжался.
— Не исчезайте, пожалуйста, после кремации, Лариса Фе¬доровна. У меня к вам большая просьба. Я не знаю, где вы оста¬новились. Не оставляйте меня в неизвестности, где вас разыс¬кать. Я хочу в самое ближайшее время, завтра или послезавтра, заняться разбором братниных бумаг. Мне нужна будет ваша по¬мощь. Вы так много знаете, наверное, больше всех. Вы вскользь обронили, будто только второй день из Иркутска, недолгим на¬ездом в Москву, и что в эту квартиру поднялись по другому по¬воду, случайно, не ведая ни того, что брат жил тут последние месяцы, ни того, что тут произошло. Какой-то части ваших слов я не понял и не прошу объяснений, но не пропадайте, я не знаю вашего адреса. Всего лучше было бы эти несколько дней, по¬священных разборке рукописей, провести под одной крышей или на небольшом расстоянии друг от друга, может быть, в двух других комнатах дома. Это можно было бы устроить. Я знаю домуправа.
— Вы говорите, что меня не поняли. Что же тут непонятно¬го? Приехала в Москву, сдала вещи в камеру хранения, иду по старой Москве, половины не узнаю, — забыла. Иду и иду, спус¬каюсь по Кузнецкому, подымаюсь по Кузнецкому переулку, и вдруг что-то до ужаса, до крайности знакомое, — Камергерский. Здесь расстрелянный Антипов, покойный муж мой, студентом комнату снимал, именно вот эту комнату, где мы с вами сидим. Дай, думаю, наведаюсь, может быть, на мое счастье, живы ста-рые хозяева. Что их и в помине нет и тут все по-другому, это ведь я потом узнала, на другой день и сегодня, постепенно из опросов, но ведь вы были при этом, зачем я рассказываю? Я была как громом сражена, дверь с улицы настежь, в комнате люди, гроб, в гробу покойник. Какой покойник? Вхожу, подхожу, я думала, — с ума сошла, грежу, но ведь вы были всему свидете¬лем, не правда ли, зачем я вам это рассказываю?
— Погодите, Лариса Федоровна, я перебью вас. Я уже го¬ворил вам, что я и брат и не подозревали того, сколько с этой комнатой связано удивительного. Того, например, что когда-то в ней жил Антипов. Но еще удивительнее одно прорвавшееся у вас выражение. Я сейчас скажу какое, — простите. Об Антипо-ве, по военно-революционной деятельности Стрельникове, я одно время, в начале гражданской войны, много и часто слы¬шал, чуть не ежедневно, и раз или два видел его лично, не пред¬видя, как близко он меня когда-нибудь коснется по причинам семейным. Но, извините, может быть, я ослышался, мне пока¬залось, будто вы сказали, и в таком случае это обмолвка, — «рас¬стрелянный Антипов». Разве вы не знаете, что он застрелился?
— Такая версия ходит, но я ей не верю. Никогда Павел Пав¬лович не был самоубийцей.
— Но ведь это совершенная достоверность. Антипов застре¬лился в домике, из которого, по рассказам брата, вы направи¬лись в Юрятин для следования во Владивосток. Это случилось вскоре после вашего отъезда с дочерью. Брат подобрал застре¬лившегося, его хоронил. Неужели до вас не дошли эти сведения?
— Нет. У меня были другие. Так, значит, правда, что он сам застрелился? Так многие говорили, а я не верила. В том самом домике? Быть не может! Какую важную подробность вы мне сообщили! Простите, вы не знаете, он и Живаго встретились? Говорили?
— По словам покойного Юрия, у них был долгий разговор.
— Неужели правда? Слава Богу. Так лучше (Антипова мед¬ленно перекрестилась). Какое поразительное, свыше ниспос¬ланное стечение обстоятельств! Вы позволите мне еще раз вер¬нуться к этому и расспросить вас обо всех частностях? Здесь дорога мне каждая мелочь. А сейчас я не в состоянии. Не прав¬да ли? Я слишком взволнована. Я немного помолчу, передохну, соберусь с мыслями. Не правда ли?
— О, конечно, конечно. Пожалуйста.
— Не правда ли?
— Разумеется.
— Ах, ведь я чуть не забыла. Вы просите, чтобы после кре¬мации я не уходила. Хорошо. Обещаю. Я не исчезну. Я вернусь с вами на эту квартиру и останусь, где вы мне укажете и сколько потребуется. Займемся просмотром Юрочкиных рукописей. Я помогу вам. Я правда, может быть, буду вам полезна. Это мне будет таким утешением! Я кровью сердца, каждой
