лес кладбищенский, Горевший, как печатный пряник.
С притихшими его вершинами Соседствовало небо важно, И голосами петушиными Перекликалась даль протяжно.
В лесу казенной землемершею Стояла смерть среди погоста, Смотря в лицо мое умершее, Чтоб вырыть яму мне по росту.
Был всеми ощутим физически Спокойный голос чей-то рядом. То прежний голос мой провидческий Звучал, нетронутый распадом:
«Прощай, лазурь Преображенская И золото второго Спаса, Смягчи последней лаской женскою Мне горечь рокового часа.
Прощайте, годы безвременщины! Простимся, бездне унижений Бросающая вызов женщина! Я — поле твоего сраженья.
Прощай, размах крыла расправленный, Полета вольное упорство, И образ мира, в слове явленный, И творчество, и чудотворство».
15
ЗИМНЯЯ ночь
Мело, мело по всей земле Во все пределы. Свеча горела на столе, Свеча горела.
Как летом роем мошкара Летит на пламя, Слетались хлопья со двора К оконной раме.
Метель лепила на стекле Кружки и стрелы. Свеча горела на столе, Свеча горела.
На озаренный потолок Ложились тени, Скрещенья рук, скрещенья ног, Судьбы скрещенья.
И падали два башмачка Со стуком на пол. И воск слезами с ночника На платье капал.
И все терялось в снежной мгле, Седой и белой. Свеча горела на столе, Свеча горела.
На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.
Мело весь месяц в феврале, И то и дело Свеча горела на столе, Свеча горела.
16
С порога смотрит человек, Не узнавая дома. Ее отъезд был как побег, Везде следы разгрома.
Повсюду в комнатах хаос. Он меры разоренья Не замечает из-за слез И приступа мигрени.
В ушах с утра какой-то шум. Он в памяти иль грезит? И почему ему на ум Все мысль о море лезет?
Когда сквозь иней на окне Не видно света Божья, Безвыходность тоски вдвойне С пустыней моря схожа.
Она была так дорога Ему чертой любою, Как морю близки берега Всей линией прибоя.
Как затопляет камыши Волненье после шторма, Ушли на дно его души Ее черты и формы.
В года мытарств, во времена Немыслимого быта Она волной судьбы со дна Была к нему прибита.
Среди препятствий без числа, Опасности минуя, Волна несла ее, несла И пригнала вплотную.
И вот теперь ее отъезд, Насильственный, быть может. Разлука их обоих съест, Тоска с костями сгложет.
И человек глядит кругом: Она в момент ухода Все выворотила вверх дном Из ящиков комода.
Он бродит, и до темноты Укладывает в ящик Раскиданные лоскуты И выкройки образчик.
И, наколовшись об шитье С невынутой иголкой, Внезапно видит всю ее И плачет втихомолку.
17
Засыпет снег дороги, Завалит скаты крыш. Пойду размять я ноги: За дверью ты стоишь.
Одна в пальто осеннем, Без шляпы, без калош, Ты борешься с волненьем И мокрый снег жуешь.
Деревья и ограды Уходят вдаль, во мглу. Одна средь снегопада Стоишь ты на углу.
Течет вода с косынки По рукаву в обшлаг, И каплями росинки Сверкают в волосах.
И прядью белокурой Озарены: лицо, Косынка и фигура И это пальтецо.
Снег на ресницах влажен, В твоих глазах тоска, И весь твой облик слажен Из одного куска.
Как будто бы железом, Обмокнутым в сурьму, Тебя вели нарезом По сердцу моему.
И в нем навек засело Смиренье этих черт, И оттого нет дела, Что свет жестокосерд.
И оттого двоится Вся эта ночь в снегу, И провести границы Меж нас я не могу.
Но кто мы и откуда, Когда от всех тех лет Остались пересуды, А нас на свете нет?
18
РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ЗВЕЗДА
Стояла зима.
Дул ветер из степи.
И холодно было младенцу в вертепе
На склоне холма.
Его согревало дыханье вола.
Домашние звери
Стояли в пещере,
Над яслями теплая дымка плыла.
Доху отряхнув от постельной трухи И зернышек проса, Смотрели с утеса
Спросонья в полночную даль пастухи.
Вдали было поле в снегу и погост, Ограды, надгробья, Оглобля в сугробе,
И небо над кладбищем, полное звезд.
Застенчивей плошки
В оконце сторожки
Мерцала звезда по пути в Вифлеем.
Она пламенела, как стог, в стороне
От неба и Бога,
Как отблеск поджога,
Как хутор в огне и пожар на гумне.
Она возвышалась горящей скирдой Соломы и сена Средь целой вселенной, Встревоженной этою новой звездой.
Растущее зарево рдело над ней И значило что-то, И три звездочета
Спешили на зов небывалых огней.
За ними везли на верблюдах дары. И ослики в сбруе, один малорослей Другого, шажками спускались с горы.
И странным виденьем грядущей поры Вставало вдали все пришедшее после. Все мысли веков, все мечты, все миры, Все будущее галерей и музеев, Все шалости фей, все дела чародеев, Все елки на свете, все сны детворы.
Весь трепет затепленных свечек, все цепи, Все великолепье цветной мишуры… …Все злей и свирепей дул ветер из степи… …Все яблоки, все золотые шары.
Часть пруда скрывали верхушки ольхи, Но часть было видно отлично отсюда Сквозь гнезда грачей и деревьев верхи. Как шли вдоль запруды ослы и верблюды, Могли хорошо разглядеть пастухи.
— Пойдемте со всеми, поклонимся чуду, — Сказали они, запахнув кожухи.
От шарканья по снегу сделалось жарко. По яркой поляне листами слюды Вели за хибарку босые следы. На эти следы, как на пламя огарка, Ворчали овчарки при свете звезды.
Морозная ночь походила на сказку, И кто-то с навьюженной снежной гряды Все время незримо входил в их ряды. Собаки брели, озираясь с опаской, И жались к подпаску, и ждали беды.
По той же дороге, чрез эту же местность Шло несколько ангелов в гуще толпы. Незримыми делала их бестелесность, Но шаг оставлял отпечаток стопы.
У камня толпилась орава народу. Светало. Означились кедров стволы.
— А кто вы такие? — спросила Мария.
— Мы племя пастушье и неба послы, Пришли вознести вам обоим хвалы.
— Всем вместе нельзя. Подождите у входа.
Средь серой, как пепел, предутренней мглы Топтались погонщики и овцеводы, Ругались со всадниками пешеходы, У выдолбленной водопойной колоды Ревели верблюды, лягались ослы.
Светало. Рассвет, как пылинки золы, Последние звезды сметал с небосвода. И только волхвов из несметного сброда Впустила Мария в отверстье скалы.
Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба, Как месяца луч в углубленье дупла. Ему заменяли овчинную шубу Ослиные губы и ноздри вола.
Стояли в тени, словно в сумраке хлева, Шептались, едва подбирая слова. Вдруг кто-то в потемках, немного налево От яслей рукой отодвинул волхва, И тот оглянулся: с порога на деву, Как гостья, смотрела звезда Рождества.
19
Ты значил все в моей судьбе. Потом пришла война, разруха, И долго-долго о Тебе Ни слуху не было, ни духу.
И через много-много лет Твой голос вновь меня встревожил. Всю ночь читал я Твой Завет И как от обморока ожил.
Мне к людям хочется, в толпу, В их утреннее оживленье. Я все готов разнесть в щепу И всех поставить на колени.
И я по лестнице бегу, Как будто выхожу впервые На эти улицы в снегу И вымершие мостовые.
Везде встают, огни, уют, Пьют чай, торопятся к трамваям. В теченье нескольких минут Вид города неузнаваем.
В воротах вьюга вяжет сеть Из густо падающих хлопьев, И, чтобы вовремя поспеть, Все мчатся недоев-недопив.
Я чувствую за них за всех, Как будто побывал в их шкуре, Я таю сам, как тает снег, Я сам, как утро, брови хмурю.
Со мною люди без имен, Деревья, дети, домоседы. Я ими всеми побежден, И только в том моя победа.
Он шел из Вифании в Ерусалим, Заранее грустью предчувствий томим.
Колючий кустарник на круче был выжжен, Над хижиной ближней не двигался дым, Был воздух горяч, и камыш неподвижен, И Мертвого моря покой недвижим.
И в горечи, спорившей с горечью моря, Он шел с небольшою толпой облаков По пыльной дороге на чье-то подворье, Шел в город на сборище учеников.
И так углубился Он в мысли свои, Что поле в уныньи запахло полынью. Все стихло. Один Он стоял посредине, А местность лежала пластом в забытьи. Все перемешалось: теплынь и пустыня, И ящерицы, и ключи, и ручьи.
Смоковница высилась невдалеке, Совсем без плодов, только ветки да листья. И Он ей сказал: «Для какой ты корысти? Какая мне радость в твоем столбняке?
Я жажду и алчу, а ты — пустоцвет, И встреча с тобой безотрадней гранита. О, как ты обидна и недаровита! Останься такой до скончания лет».
По дереву дрожь осужденья прошла, Как молнии искра по громоотводу. Смоковницу испепелило дотла.
Найдись в это время минута свободы У листьев, ветвей, и корней, и ствола,
Успели б вмешаться законы природы. Но чудо есть чудо, и чудо есть Бог. Когда мы в смятеньи, тогда средь разброда Оно настигает мгновенно, врасплох.
21
В московские особняки Врывается весна нахрапом. Выпархивает моль за шкапом И ползает по летним шляпам, И прячут шубы в сундуки.
По деревянным антресолям Стоят цветочные горшки С левкоем и желтофиолем, И дышат комнаты привольем, И пахнут пылью чердаки.
И улица запанибрата С оконницей подслеповатой, И белой ночи и закату Не разминуться у реки.
И можно слышать в коридоре, Что происходит на просторе, О чем в случайном разговоре С капелью говорит апрель.
Он знает тысячи историй Про человеческое горе, И по заборам стынут зори, И тянут эту канитель.
И та же смесь огня и жути На воле и в жилом уюте, И всюду воздух сам не свой,
И тех же верб сквозные прутья, И тех же белых почек вздутья И на окне, и на распутье, На улице и в мастерской.
Зачем же плачет даль в тумане, И горько пахнет перегной? На то ведь и мое призванье, Чтоб не скучали расстоянья, Чтобы за городскою гранью Земле не тосковать одной.
Для этого весною ранней Со мною сходятся друзья, И наши вечера — прощанья, Пирушки наши — завещанья, Чтоб тайная струя страданья Согрела холод бытия.
22
ДУРНЫЕДНИ
Когда на последней неделе Входил Он в Иерусалим, Осанны навстречу гремели, Бежали с ветвями за Ним.
А дни все грозней и суровей, Любовью не тронуть сердец. Презрительно сдвинуты брови, И вот послесловье, конец.
Свинцовою тяжестью всею Легли на дворы небеса. Искали улик фарисеи, Юля перед ним, как лиса.
И темными силами храма Он отдан подонкам на суд,
И с пылкостью тою же самой, Как славили прежде, клянут.
Толпа на соседнем участке Заглядывала из ворот, Толклись в ожидайьи развязки И тыкались взад и вперед.
И полз шепоток по соседству, И слухи со многих сторон. И бегство в Египет и детство Уже вспоминались, как сон.
Припомнился скат величавый В пустыне, и та крутизна, С которой всемирной державой Его соблазнял сатана.
И брачное пиршество в Кане, И чуду дивящийся стол, И море, которым в тумане Он к лодке, как по суху, шел.
И сборище бедных в лачуге, И спуск со свечою в подвал, Где вдруг она гасла в испуге, Когда воскрешенный вставал…
23
МАГДАЛИНА I
Чуть ночь, мой демон тут как тут, За прошлое моя расплата. Придут и сердце мне сосут Воспоминания разврата, Когда, раба мужских причуд,
Была я дурой бесноватой И
