непривычно плечи.
Как заблуждался он! Не шуба тяжелила,
А сердце у него надорванное ныло.
V
Лишь только солнце, встав, луну домой услало,
Простерлась степь кругом, как море степь лежала.
Все, все, что видел глаз с восхода до заката,
Все это степь была, все было ей объято.
Ни кустика кругом взор Янчи не заметил,
Но вид травы уж был по-утреннему светел.
Лишь солнце поднялось, в его лучей потоке
Вдали сверкнул песок и озеро в осоке.
Там цапля, не спеша и жерди долговязей,
} Ловила лягушат средь камышей и грязи,
И, рассыпаясь врозь и собираясь в стайки,
Летали вниз и вверх на длинных крыльях чайки.
А Янчи брел один с своей огромной тенью,
Не видя ничего кругом от огорченья.
Уже давным-давно под солнцем степь сияла,
А у него в душе разлуки ночь стояла.
В полдневный час, когда палило солнце в темя,
Он вспомнил, что сейчас перекусить бы время.
Такой далекий путь за сутки одолевши,
Он еле шел, с утра вчерашнего не евши.
Он сел и, сумку сняв, доел остаток сала.
Лишь небо с высоты за Янчи наблюдало,
Да, громоздя в песках манящие курганы,
В обманчивую даль звала фата-моргана.
Когда он подкрепил иссякнувшие силы,
Он к озеру свернул, — так жажда затомила.
Тут, шляпой зачерпнув воды, стал пить он жадно.
Он сроду не пивал такой воды прохладной.
От озера едва успел он удалиться,
Сонливость налила свинцом его ресницы.
Он вытянулся весь и выбрал изголовьем
Пучок густой травы на холмике кротовьем.
И сон его унес в родимое селенье.
Он встретил Илушку в счастливом сновиденье,
Но чуть ее хотел губами он коснуться,
Гром пробудил его, он должен был проснуться.
Он стал искать кругом: «Где небо голубое?»
Все двигалось над ним, приготовляясь к бою.
Как бедствие войны, простерлась тень над краем.
‘Небесный свод померк и стал неузнаваем.
Степь спрятала лицо под черною одежей.
Трещал небесный гром, разили стрелы Божьи.
Разверзлись хляби вод, и в шуме их и гаме
Озерная вода покрылась пузырями.
Встал Янчи, крепче сжал свой посошок пастуший,
Шляпенку поплотней надвинул он на уши
И, вывернув тулуп овчиной наизнанку,
Стал наблюдать стихий небесных перебранку.
Но мимолетный вихрь улегся так же скоро,
Раздорам был конец положен в ту же пору,
Толпою облака валили с места боя,
И радуги цвета раскинулись дугою.
Перевернув тулуп, наш Янчи не сушился,
Но воду отряхнул и дальше в путь пустился.
Уж солнце спать ушло, а Янчи Кукуруза
Все без дороги шел степной травой кургузой.
И вот он вдруг забрел в урочище лесное.
Непроходимый лес кругом стоял стеною.
Там ворон падаль жрал и первым Янчи встретил
И карканьем его у входа в лес приветил.
Но не пугал его ни лес, ни ворон вещий.
Он шел, и мрак густел и становился резче.
Он шел средь темноты и видел на тропинке
Свет месяца, и шел без страха и заминки.
VI
Уж время к полночи, наверно, приближалось,
Полоска света вдруг средь чащи показалась.
Взял Янчи на нее и видит — свет в окошке
В дремучей глубине на пешеходной стежке.
«Вот счастье, — думает, — как видно, двор заезжий.
Вот мне ночлег и кров в такой глуши медвежьей.
Наверное, корчма, благодаренье Богу!
Переночую в ней и отдохну немного».
Ошибся Янчи. Дом в густом лесу зеленом
‘Был не корчмой. Он был разбойничьим притоном.
Дом не был пуст, была полна народу хата, —
Двенадцать человек, как на подбор ребята.
Разбойники, ножи, секиры, пистолеты…
Кто б не струхнул при том? Ведь не игрушки это.
Но Янчи не робел и без малейшей дрожи
Поднялся в дом и стал в разбойничьей прихожей.
«Компании честной почет и уваженье!» —
Сказал он из сеней, помедлив в отдаленье.
Разбойники, вскочив, взялись за ятаганы,
1 Но удержали их по знаку атамана.
«Кто ты, — спросил вожак, — что дерзко, без тревоги
Переступил порог разбойничьей берлоги?
Родители твои, жена и сестры-братья
Поплачут о тебе, что ты так смел некстати».
Но сердце не быстрей у Янчи стало биться
От этих грозных слов начальника станицы,
И он ему, при всей повольнице разбойной,
Ответил не спеша, толково и спокойно:
«Кто жизнью дорожит, тому необходимо
‘Чураться ваших мест и в страхе ехать мимо.
Я с жизнью не в ладу и крест на ней поставил
И потому к вам путь без трепета направил.
Я все от вас приму, и, если захотите,
Мне сохраните жизнь и на ночь приютите,
А если нет, ну что ж, губите невозбранно:
Презренной жизни я отстаивать не стану».
Так он сказал. Его безмерная отвага
Поставила в тупик разбойничью ватагу.
«Вот это, братцы, хват! Вот это удаль-малый! —
) Воскликнул атаман. — Тебя судьба послала.
Бедовый у тебя святой, клянусь я Богом!
Природой создан ты, чтоб грабить по дорогам.
Ты презираешь жизнь и смерти не боишься.
Ударим по рукам — ты в нашу рать годишься.
Для нас забава — кровь, убийство, святотатство.
Награда же за труд — несметное богатство.
Вот бочка с серебром, а в этой вот дукаты.
Ну, что, хотелось бы тебе зажить богато?»
Какие б ни были у Янчи втайне мысли,
Но атаману он ответил, поразмысля:
«Согласен, по рукам. Вступаю к вам в дружину.
Сегодня лучший день моей судьбы кручинной».
«А чтобы этот день еще был много краше, —
Прибавил атаман, — полней нальемте чаши.
Покойный поп знал толк в вине, и всем собраньем
Мы за его помин на дно баклаг заглянем».
И заглянули так, что память всем отшибло,
Всей братией честной, всей вольницею гиблой.
Но тут, не будь дурак, наш Янчи в общем гаме
1 Знал меру и вино отхлебывал глотками.
Когда вино глаза разбойникам смежило,
Как раз настало то, что Янчи нужно было.
Разбойникам, кругом валявшимся вповалку,
Сказал он: «Добрый сон! Мне вас тревожить жалко.
Усните, больше вам никто мешать не будет,
Пока на Страшный суд труба вас не разбудит.
Вы многих жизней свет задули бессердечно.
Я наведу на вас за это сумрак вечный.
Теперь же — к золотым! Набью полну кошелку
} И милушке снесу на самый край поселка.
Откупится она от мачехи сварливой,
Не будет больше ей рабыней терпеливой.
Посереди села хороший дом построю,
И милушку введу в него своей женою,
И заживем вдвоем, король и королева,
Как некогда, до нас, в раю Адам и Ева.
Но что я говорю? Не так я опрометчив,
Чтоб счастье строить, жизнь и душу искалечив.
На этих золотых кровавый знак насилья,
На них проклятья след. Мы их не накопили.
Нет, я не трону их, я рад, что голос строгий
Мне не велит их брать, благодаренье Богу.
Нет, Илушка, прости, я снять хвалился бремя,
Но, видишь, не могу, неси свой крест со всеми».
С горящею свечой, совсем не тронув денег,
Он вышел на крыльцо, спустился со ступенек,
Поджег со всех сторон нависшие стропила,
И пламя через миг всю крышу охватило.
Огонь взвивался ввысь и нес клоки соломы,
Лизали языки оконные проемы,
И звезды и луна затмились от пожара,
Все сделалось черно от сажи и угара.
При виде зарева зловещего на тучах
Шарахнулась сова, спугнув мышей летучих,
И стала крыльями над головою хлопать,
То облетая дом, то рушась в дым и копоть.
На утреннем ветру деревья шевелились.
Пожар уж догорал, развалины дымились.
На выжженной земле, свидетели рассвета,
1 Лежали средь золы разбойничьи скелеты.
VII
За тридевять земель уносят Янчи ноги.
Забыл он о лесной разбойничьей берлоге.
Задумавшись, идет он, — глядь, пред ним нежданно
Откуда ни возьмись солдаты, доломаны!
Гусары едут в ряд пред ним по перелеску.
Их сабли наголо отточены до блеска.
Гарцуют лошади жеманно и красиво,
Небрежно в лад шагам помахивая гривой.
Завидел Янчи их, и сердце так забилось,
Что у него в груди насилу уместилось.
«О, если б, — думал он, — нашелся мне ходатай
И упросил бы их принять меня в солдаты!»
Лишь поравнялись с ним красивые мундиры,
Услышал над собой он окрик командира:
«Куда ты прешь, земляк, весь свет забыв в кручине?
Смотри, коней моих не задави, разиня!»
И Янчи отвечал: «Простите, ваша милость,
Мне заслоняет свет моей судьбы постылость.
Когда б я мог служить в команде вашей славной,
Я солнцу бы всегда глядел в глаза, как равный».
Начальник возразил: «Мы мчим не на пирушку.
Мы едем на войну, а это не игрушка.
Французов турки жмут. Мы, дорожа союзом,
Во Францию спешим на выручку французам».
И Янчи отвечал: «В столь доблестной затее
Я с вами разделить опасности сумею.
А смерть в бою сто раз я предпочту кончине
От беспокойных дум и горького унынья.
Признаться, до сих пор мне был конем осленок.
Я с детства в пастухах и пас овец с пеленок.
Но я венгерец, а венгерец гнет подковы.
Создав венгерца, Бог задумал верхового».
Речь Янчи, смелый вид, и рост, и живость взгляда
Понравились весьма начальнику отряда,
Он только посмотрел в его глаза живые
И тотчас же его зачислил в рядовые.
Нет слов, чтоб описать, как Янчи Кукуруза
Торжествовал, надев гусарские рейтузы,
Стянувши доломан и ментик перекинув,
И саблю из ножон сверкающую вынув.
Он сел на жеребца, и тот, бока запенив,
Стал искры высекать, как дьявол, из каменьев.
Но Янчи так прирос к седлу, что, взятки гладки:
Землетрясенье не испортило б посадки.
Он удивлял своих товарищей сноровкой,
Осанкою, огнем и выездкою ловкой,
И в деревнях, когда снимались со стоянки,
Смотрели вслед ему и плакали крестьянки.
Но сколько девушек в пути ни улыбнулось,
Все ж Янчи ни одна из них не приглянулась.
Хоть много разных стран объехали гусары,
Не встретил никого он Илушке под пару.
VIII
Шла армия вперед с беспечностью гусарской,
Достигнув глубины империи татарской.
Опасности таил гусарам край суровый:
Ту землю населял народ песьеголовый.
Их царь, нагнав гусар в дороге непроезжей,
Приветствовал гостей, как истинный невежа:
«Куда вы сунулись, глупцы и непоседы?
Известно ль вам, что все в краю мы людоеды?»
Их были тысячи, венгерцев очень мало,
‘ И сердце у гусар от этих слов упало.
Добро, на счастье их, тогда в столице ханской
Гостил заступник их, властитель негритянский.
Он не согласен был с такою речью дерзкой,
Он помнил Венгрию и знал народ венгерский.
Когда-то молодым, в прогулке кругосветной,
Проездом в Венгрии он пожил незаметно.
На память о былом он смело и открыто
Взял сторону гусар и стал на их защиту.
Он, надобно сказать, был другом закадычным
С песьеголовым тем насильником владычным.
И он сказал царю: «Я знаю их. Ей-богу,
Все это — добряки. Оставь их и не трогай.
Пожалуйста, уважь меня и, мне в угоду,
Дай пропуск им чрез край для вольного прохода».
«Всем услужу тебе, — воскликнул повелитель. —
И даже прикажу им дать путеводитель».
Так он сказал, и в две каких-нибудь минуты
Велел им выписать удобные маршруты.
Хоть знали, что в пути им нечего страшиться,
1 Как ликовали все, достигнувши границы!
Приелись кушанья им тут одни и те же:
Лишь финики весь год да фрикасе медвежье.
IX
Песьеголовую страну давно покинув,
Трусила конница под сенью розмаринов.
Тут были рощи их, Италии пределы,
Италия на них со всех сторон глядела.
Здесь, славы не стяжав для нашего оружья,
Венгерцы бедные боролись с лютой стужей.
В Италии зима всегда без перемены.
Солдаты шли в снегу глубоком по колено.
Но совладал гусар и с холодом и с бурей.
Все было нипочем выносливой натуре.
Чтоб не закоченеть, они с коней слезали
И на спину себе на время их сажали.
X
Дойдя до Польши, в ней гусары не стояли,
Проехали ее и повернули дале.
Хоть Индия лежит близ Франции вплотную,
Не так легко попасть из первой во вторую.
Индийские холмы становятся все круче
И в глубине страны скрываются за тучи.
Поближе к рубежу так вырастают горы,
Что служат небесам надежною опорой.
Понятно, что войска, вспотев на перевале,
Сорвали галстуки и доломаны сняли.
И шутка ли! Места, где так они томились,
В двух милях с небольшим от
