солнца находились.

Питались здесь одной лишь синевой надмирной,

Откусывая твердь, как леденец имбирный.

Когда ж хотелось пить, ручищами своими

Брались за облака, как за коровье вымя.

Не стало сил дышать. Они достигли гребня.

Стать и передохнуть все делалось потребней.

Бригада шагом шла, преграды попадались.

‘Все чаще лошади о звезды спотыкались.

И Янчи размышлял об этих звездах в небе,

Что в каждой заключен людской житейский жребий

И если чья-нибудь звезда с небес сорвется,

То жизнь его внизу земная пресечется.

Он думал: «Жалко, я не отличу по виду,

Какая изо всех тут мачехи планида.

С небесной крутизны, без дальних размышлений,

Я сбросил бы ее звезду в одно мгновенье».

Снижался горный кряж. Свершали спуск по склону.

1 Воспрянул эскадрон, бодрее шла колонна.

Спадала духота, и легче всем дышалось,

И Франция внизу под ними показалась.

XI

Французский край почти второй обетованный.

Он сущий рай земной и лучше Ханаана.

Вот на него зачем точили турки зубы

И вторглись в этот край своей ордою грубой.

Когда в страну пришла венгерская подмога,

Враг буйствовал вовсю, уже награбив много.

Тащили что могли — церковное убранство,

Лохмотья бедняков, имущество дворянства.

Пылали города, людей ловили в поле

1И уводили в плен, чтоб посадить на колья.

Они и короля изгнали, низложили

И милой дочери единственной лишили.

В те дни его нашел в степи разъезд венгерский.

Он прятался, страшась расправы изуверской.

При виде короля в какой-то кофте рваной

Заплакали навзрыд гусары-ветераны.

Изгнанник говорил: «Теперь я нищ, как парий.

А я ведь был богат, как царь персидский Дарий.

На свете все пройдет, и я мирюсь, понятно,

}С превратною судьбой, с потерей невозвратной».

«Утешься! — убеждал венгерский полководец. —

Управу мы найдем на этот злой народец.

Резвятся пусть они, пускай оружьем машут,

Но завтра у меня еще резвей попляшут.

Мы за ночь отдохнем, раскинемся привалом,

А завтра зададим острастку самохвалам.

И, голову тебе даю на отсеченье,

Я край твой отвоюю за одно сраженье».

«Что край! — вскричал король. — Житье ли в одиночку?

Верните дочь мою, единственную дочку!

Ее турецкий князь похитил дерзновенно.

Я дам ее тому, кто дочь вернет из плена».

Понятно, как от слов таких зажглись венгерцы.

У каждого из них сильней забилось сердце,

И каждый залетал мечтами в поднебесье,

О битве думая и грезя о принцессе.

И, может быть, средь них лишь Янчи Кукуруза

Не слышал этих слов венчанного француза.

Он думал, как всегда, об Илушке с печалью,

1И помыслы его в других местах витали.

XII

Наутро солнце, вновь взошедши по привычке,

Увидело внизу приготовленья к стычке.

То, что теперь под ним творилось на равнине,

Превосходило все, бывавшее доныне.

Сыграли зорю. Все, кто ночью был в дозоре

Или на койке спал, все оказались в сборе.

Точили палаши, звенели сабель сталью,

Поили лошадей, вели их и седлали.

Король стоял на том, чтобы идти со всеми.

«Оставьте, — слышал он. — Другим сражаться время.

Повоевали вы, держали с честью знамя,

Пора на отдых вам, а очередь за нами.

На Бога и на нас надейтесь. Мы клянемся,

Что к вечеру уже с победою вернемся.

Все возвратим, конец положим беззаконьям,

На трон вас возведем и вон врага прогоним».

Начальник не любил с врагом игры и жмурок.

Как он сказал, так и повел отряд на турок.

Искать их не пришлось. Гонца к ним отрядили

И с помощью его войну им объявили.

Пришел назад гонец. Раздался клич горнистов,

И битва началась. Был шум ее неистов.

Звон стали, глоток гик и боевые кличи

Перемешались вмиг во всем многоязычье.

Пришпорили коней. Под выездкой военной

Поднялся частый стук подков попеременный,

Как будто это гул начавшийся сраженья,

Волнуя, участил земли сердцебиенье.

Турецкий вождь, паша семилошаднохвостый,

В две бочки толщиной, был небольшого роста.

Его распухший нос был сиз от перепоя,

Как спелый огурец осеннею порою.

Средь подначальных войск заметивши упадок,

Турецкий командир привел ряды в порядок,

Но армия его не двинулась ни шагу,

Увидевши гусар летевшую ватагу.

Атака их была нешуточной и жуткой.

Ряды сошлись лицом к лицу без промежутка.

Противник потерял при этом столько крови,

‘Что травянистый луг стал кумача багровей.

Мелькали там и сям бегущие фигурки,

И падали с седла зарубленные турки.

Но дрался все еще паша их толстопузый,

Пока не налетел на Янчи Кукурузу.

А тот уже кричал, скача ему навстречу:

«Ах, бочка сальная, ах ты, курдюк овечий!

Приятель, из тебя свободно выйдут двое.

Не хитрый это труд, сейчас я все устрою!»

И саблю с силою на толстяка обрушив,

Рассек он пополам увесистую тушу.

С седла свалились вниз две равных половинки.

Покинул мир паша, убитый в поединке.

Узнав про смерть паши и потому горюя,

В испуге турки прочь пустились врассыпную.

Быть может, до сих пор их пятки бы мелькали,

Когда б гусары их в дороге не нагнали.

Бегущим головы сшибал гусар-рубака,

Как в поле васильки или головки мака.

Все пали, и один лишь мчался без оглядки,

И Янчи припустил за ним во все лопатки.

То несся сын паши. У дерзкого пришельца

Белела пленница на чепраке седельца.

Она лишилась чувств от горести душевной.

Та пленница была французской королевной.

За похитителем гнал Янчи шибче серны

И вслед ему кричал: «Остановись, неверный!

Стой, или я в тебе отверстье пробуравлю

И к праотцам твой дух из тела вон отправлю!»

Не в знак смиренья сын паши остановился,

‘А потому, что конь без сил под ним свалился.

Тут всадник спешился и, павши на колени,

У Янчи стал просить пощады и прощенья.

«Пощады, удалой мой богатырь, пощады!

Я молод, жизнь люблю, мне ничего не надо.

Взгляни, как молод я, и сжалься надо мною.

Оставь мне жизнь одну, бери все остальное».

«Ступай отсюда прочь, трусишка, а не воин!

Ты от руки моей погибнуть недостоин.

Все забирай с собой, своим расскажешь дома,

‘Какой конец пришел вам, роду воровскому».

Тут Янчи слез с коня, без хвастовства и спеси

Почтительно шагнул к очнувшейся принцессе.

Она была без чувств; теперь, придя в сознанье,

Сказала, устремив на Янчи глаз сиянье:

«Освободитель мой, кто б ни был ты, бесценный,

Благодарю тебя. Ты спас меня из плена.

Я все тебе отдам, все сделаю, желанный,

И, если хочешь ты, женой твоею стану».

Кровь, не вода текла в нем, не был он колодой,

В нем встрепенулась вся горячая природа,

Но он смирил ее, припомнив ненароком

Об Илушке своей в родном краю далеком.

Он тихо ей сказал: «Мой друг, спешить не будем.

Поедем к твоему отцу и все обсудим.

Пускай поступит он по своему желанью».

И с девушкой верхом поехал по поляне.

XIII

Когда приехали они на поле брани,

Садилось солнце и глядело на прощанье

Опухшими от слез и красными глазами

В пустую даль пространств с лугами и полями.

Была покрыта сплошь земля телами павших

И стаями ворон, покойников клевавших.

И солнце было так потрясено картиной,

Что поскорей ушло на дно морской пучины.

Близ поля прежде пруд блистал красой излучин.

Теперь он был, как кровь, багров и взбаламучен.

Сейчас в его воде проточной, у верховий,

Гусарский полк отмыл следы турецкой крови.

Когда гусары кровь с себя в пруду отмыли,

То в замок короля толпою проводили.

Тот замок, отнятый назад в бою жестоком,

От поля битвы был в соседстве недалеком.

Чуть в замке собрались его однополчане,

Приехал, опоздав, и Янчи на собранье.

Он королевну ввел и с нею стал у входа,

Как туча с радугой у края небосвода.

Не ждав ее в живых, король при встрече с нею

К принцессе бросился без памяти на шею.

Он долго с ней стоял в восторге непритворном,

Потом, опомнившись, сказал своим придворным:

«Чтоб ознаменовать счастливое событье,

На кухню поскорей за поваром сходите.

И этот чародей, умом своим раскинув,

Спроворит ужин нам для этих паладинов».

«Я здесь уж, мой король, — вмешался в общий говор

Случайно в комнату в тот миг вошедший повар. —

В соседней зале все накрыто по-французски.

Там дорогих гостей ждут вина и закуски».

Его слова для всех приятно прозвучали,

И заставлять просить себя они не стали.

Вокруг столов с вином, в чаду мясного пара,

Расселись без чинов немедленно гусары.

Как с турками они расправились нещадно,

Так обошлись с едой и влагой виноградной.

И диво ли, что так они проголодались,

1 Когда они с таким усердием сражались!

В разгаре пиршества и оживленной встречи

Приветствовал гостей король такою речью:

«Я нечто важное скажу вам в заключенье.

Внимайте, речь моя исполнена значенья».

Гусары как один оставили кувшины,

Чтоб вслушаться в слова седого властелина.

А тот отпил глоток, откашлялся немного

И начал речь свою торжественно и строго:

«Скажи, как звать тебя, мой доблестный воитель

И дочери моей достойный избавитель?»

Тот отвечал: «Меня звать Янчи Кукуруза,

И это прозвище ношу я без конфуза».

Король заметил тут отважному герою:

«Не беспокойся, мы дадим тебе другое.

Мы в дом тебя введем, тебе мы станем тестем

И примем в рыцари и Яношем окрестим.

Ты дочку спас мою. Я думаю, законно,

Чтоб ты венчался с ней, взяв королевну в жены.

Я за тебя ее охотно выдам замуж.

Займи мой трон и мне наследуй, витязь Янош.

Я долго просидел на троне, долго правил.

Давно пора, чтоб я другим его оставил.

Я стар и болен стал в заботах государства.

Прошу, смени меня и с нею сам поцарствуй.

Я дам тебе свою корону золотую,

И ничего взамен ее не попрошу я

Сверх малого угла при замковой палате,

Где мог бы я дожить остаток дней у зятя».

Так говорил король. Гусары молчаливо

* Сидели, слушая, и лишь давались диву.

А витязь Янош встал и, будто бы в угаре,

Смутившись, отвечал седому государю:

«Спасибо, государь, за добрые желанья!

Но я не заслужил великодушной дани.

Хоть редко снится сон такой, когда мы дремлем,

Но для меня твой дар великий неприемлем.

Наверно, ты не ждал, что я его отрину.

Послушай быль мою, она тому причиной,

Что на любезный дар ответил я отказом —

} Не буду в тягость я тебе своим рассказом?»

«Рассказывай, мой сын, без всяких отговорок.

Едва ли знаешь ты, как нам ты мил и дорог».

Так ободрял король простого рядового.

Что Янош им сказал, повторим слово в слово:

XIV

«Сперва — как получил я имя Кукуруза?

Средь кукурузных гряд нашли меня, бутуза.

Та, что нашла меня и оказала помощь,

Так прозвала меня. Я стал ее приемыш.

Жена сквалыжника, большая сердоболка,

Однажды занялась на огороде полкой

И вдруг подобрала младенца-карапуза,

Который нагишом лежал средь кукурузы.

Я плакал, говорят. Она из состраданья

1 Решила взять меня к себе на воспитанье.

Любя ребят, она сама была бездетна,

Но муж был скуп у ней. С ним спорить было тщетно.

Как увидал меня, так, стыд теряя всякий,

Стал бедную жену ругать он, как собаку.

«Ты что, с ума сошла? Сокровище! Подкидыш!

Чужого все равно за своего не выдашь!»

А мужу та в ответ: «Еще б недоставало,

Чтоб он остался там, живой ребенок малый!

Когда б он там погиб, как я б могла своими

Тубами призывать потом Господне имя?

Да надо рассудить, ведь это не змееныш!

Немного подрастет, окупится найденыш.

Он даровой чабан для вас, для овцевода,

И помощь мне в дому, — вот и вернет расходы».

Сдавался злой ворчун, но на меня, по злобе,

Смотрел всегда потом он косо, исподлобья,

И если дел своих я чуточку не ладил,

Он батогом меня и так и этак гладил.

Так я и вырос бы среди пинков и брани,

Ничем не скрасив тьмы такого прозябанья.

Но я дружил с одной девчуркой белокурой, —

Мне радостью она была в той жизни хмурой.

Мать умерла давно у ней, у горемычной,

Женился на другой отец ее вторично,

Но умер вскоре вслед и он, и оказалось,

Что с мачехою злой она одна осталась.

Та девушка была мне розаном весенним,

Единственным моим всегдашним утешеньем.

Как я любил ее! Соседи в околотке

Нас звали ласково: приходские сиротки.

За то, чтобы ее увидеть