что меня ты доконать не можешь.

Другого избери, других терзай, преследуй,

Над теми, кто слабей, одерживай победу.

Не гибнут от тоски, — все это бабьи бредни.

Не от тебя удар я получу последний.

Неравная борьба, опасность и невзгода,

У вас молю себе смертельного исхода!

Расстанемся добром, я сам тебя оставлю.

И ты не мучь меня своей бесцельной травлей».

Так он сказал, с тех пор закрыв страданью двери,

Стараясь вспоминать поменьше о потере.

С терзаньями тоски покончив в это время,

Он жизни лишь тащил наскучившее бремя,

Тащил, тащил и раз, весной, в дневную пору,

Увидел воз в грязи среди густого бора.

Тот воз был гончара, — гончар готов был плакать,

Что воз так глубоко увяз, ушедши в слякоть.

Гончар стегал коня по морде, дик и злобен,

А возу хоть бы что, — нейдет он из колдобин.

Вот Янош говорит: «Здорово, друг сердечный».

Но злобно посмотрел ремесленник горшечный:

«Проваливай-ка ты с твоим здоровьем к чёрту!

С телегой я тут бьюсь уж скоро час четвертый».

А Янош отвечал: «Не злись, мастеровщина!»

«Да как не злиться мне, дорога — что трясина.

С утра хлещу коня, обдергал все поводья,

Знать, приросли к земле колесные ободья».

«Ну что ж, не унывай, твоей беде поможем.

А что там за большак бежит лесным изложьем?»

«Какой большак?» — «Да вон, мелькает между елок».

1 «Да это не большак, а так — глухой проселок».

«Ну что ж, хотя б и он. Вон там, на повороте…» —

«Да нет, чур вас туда! Пойдете — пропадете.

Никто не приходил оттуда цел-нетронут.

Там великаний край, там люди камнем тонут».

«Я сам уж рассужу, — мне, думаю, виднее.

Давай-ка воз тащить. Возьмемся, да дружнее», —

Ответил Янош, сам схватился за нахлестку,

Оглоблю потянул и вытащил повозку.

Глаза у гончара расширились с тарелку,

А Янош это все считал пустой безделкой.

Стоял и вслед глядел горшечник, рот разинув,

А Янош шел уже в пределы исполинов.

Он шел и вдруг достиг границы пресловутой,

Где всем бывал капут, где гибли смертью лютой.

По рубежу земли поток кипучий мчался.

В другой стране бы он большой рекой считался.

У края на часах стоял детина ражий,

Служивый великан из пограничной стражи.

И Янош, вскинув взор, детину мерил снизу,

‘Как башни городской зубцы или карнизы.

Вдруг тот пробормотал: «Никак ползет разведчик?

А ну-ка поглядим, кто это? Человечек?

Знать, пятки неспроста чесались беспрестанно,

Сейчас я раздавлю его, как таракана».

Но саблю поднял вверх над головой лазутчик.

Не видел никогда жердяй таких колючек.

Ступил он на клинок и, ногу вверх отдернув,

Всей тяжестью в поток обрушился, как жернов.

«Он плюхнулся как раз, как надо мне, в канаву, —

] Подумал Янош, — вот и мост для переправы».

И, бросившись стремглав к громаде бездыханной,

Чрез воду перешел легко по великану.

Дозорный не успел еще пошевелиться,

Как Янош был уже на том краю границы.

Он саблею своей взмахнул со всею силой

И жилу разрубил на шее у верзилы.

Уж больше часовой с земли не подымался,

Глазами зоркими вперед не уставлялся.

Нашло на жизнь его внезапное затменье

На вечность целую, наверное, не мене.

Труп запрудил поток, и, хлынувши по телу,

Мгновенно вся вода от крови покраснела.

Что будет с Яношем? Терпеньем запасемся:

В свой срок мы не спеша до цели доберемся.

XX

Все дальше Янош шел лесистым буераком,

Ошеломленный всем, и деревом и злаком.

В тех дебрях что ни шаг он видел тьмы диковин,

К которым он не мог остаться хладнокровен.

Деревья тут росли, и вширь и кверху пялясь,

Такие, что нигде их ветки не кончались.

А листья были в рост людской, и половины

Листа могло хватить на платье с пелериной.

Большие комары величиной с бугая

> Летали тучами, дороги преграждая,

И сабле Яноша нашлось где разгуляться:

Он стаи их крошил, чтоб дальше продвигаться.

Величина ворон… Вот это птички были!

Одну он увидал на расстоянье мили.

Сидела на суку ворона, когти скрюча, —

Он принял издали ее сперва за тучу.

Так витязь Янош шел страной замысловатой,

Вдруг на небо легла косая тень заката.

То замок короля туземного мудреный

Полнеба заслонил зубцами бастиона.

Ворота были в нем — я смею вас уверить —

Такие, что никто не мог бы их измерить.

Но вот чем я могу пытливость успокоить:

Не стал бы великан ворот пустячных строить.

Стал Янош и стоит: «Построен замок ловко.

Наружный вид хорош. Посмотрим обстановку».

Он по мосту прошел легко и без заминки

И замковых ворот раскинул половинки.

И что ж он увидал! Перед столом накрытым

‘Изволил их король обедать с аппетитом.

Но знаете, что их величество жевало?

Никак не угадать. Береговые скалы!

Чуть Янош увидал утесистые груды,

Не по душе пришлось ему такое блюдо,

Но великанский царь с улыбкой хлебосола

Стал потчевать его той пищею тяжелой.

«Раз, говорит, зашел, тебе не будет спуску,

Садись, не обессудь и с нами камни лускай.

А то конец твоим всем потрохам-лохмотьям, —

} Всего как есть тебя в одежде мы проглотим».

Нельзя сказать, чтоб рад он был словам царевым,

Но Янош отвечал согласием готовым:

«Признаться, кручи гор глотать мне непривычно,

Но раз на то пошло, согласен я, отлично.

Чем не пожертвуешь для светского общенья?

Но сделайте тогда и вы мне одолженье.

Я — издали, в трудах пути уставший странник.

Прошу мне наколоть помельче ваш песчаник».

Царь отколол ему на четверть пуда глыбу.

} «Закусывай, сказал, соленой этой рыбой.

А на второе вот порфировая груда.

Ее ты с толком ешь. Она — мясное блюдо».

«Нет, — Янош возразил, — я погожу, а лучше

Ты сам прожуй и съешь свой жребий неминучий».

И камнем угодил в висок царя так метко,

Что брызнули мозги фонтаном на салфетку.

«Ну, что, не прожевал? Застряло в глотке жадной? —

Со смехом говорил он королю злорадно. —

Ты все шутил! Вперед наука зубоскалу:

Другому в рот не суй свои кремни и скалы!»

Тут великаний род был весь охвачен скорбью.

Подперши головы рукой и спины горбя,

Печалились они, тайком шепчась друг с дружкой.

Их каждая слеза была воды кадушкой.

И старший великан взмолился: «Бога ради,

Наш победитель, все мы молим о пощаде!

Будь нашим королем, у царственного стяга

Все в верности тебе мы принесем присягу».

«Он волю выразил и общий голос схода», —

Раздался в зале гул пришедшего народа.

И долго там и сям твердили в перепуге:

«Царь, смилуйся! Мы все твои рабы и слуги».

И Янош отвечал: «Прослушав, постановим:

Я королевский сан приму с одним условьем.

Остаться мне нельзя. Я дальше шаг направлю

И за себя у вас наместника оставлю.

Берите, кто вам люб, на должность запасную.

А я вас вот к чему за это обязую:

Понадобитесь вы, — на мой призыв далекий

Должны явиться вы в одно мгновенье ока».

«Великий государь, возьми свистульку эту.

Как свистнешь, мы придем хотя бы к краю света!» —

Так Яношу сказал из великанов старший,

Униженно припав к его руке монаршей.

Заслуженно гордясь своей победой громкой,

Засунул он свисток в дорожную котомку.

При множестве кивков и теплых пожеланий

Покинул он предел державы великаньей.

XXI

Как долго шел он, я понятья не имею,

Но чем он дальше шел, тем делалось темнее.

«Я в памяти, и я не сплю, но уж неделю

Не вижу я ни зги. Ослеп я в самом деле?»

Так Янош рассуждал, пришедши к заключенью,

Что наступила ночь иль он теряет зренье.

Он зренья не терял нисколько, и, однако,

Сходилась все плотней пред ним завеса мрака.

То было царство тьмы, и Янош, как незрячий,

1 Отныне дальше шел на ощупь, наудачу.

Он изредка слыхал над головою шорох

Несущихся над ним каких-то стай бесперых.

Не крылья птиц над ним в полете трепетали,

А толпы ведьм верхом на метлах пролетали.

В бессолнечность, в страну беззвездья и безлунья

Слетались испокон на шабаш свой колдуньи.

Сюда на сборища для плясок до упаду

Столетьями они слетались кавалькадой.

Они и в данный миг собралась в сердце пущи,

Тде лес непроходим и мрак черней и гуще.

Они теснились тут вокруг костра в пещере,

Как Янош подсмотреть успел сквозь щелку двери.

Потрескивал огонь сухих еловых сучьев,

И свешивался вниз котел с железных крючьев.

Когда подкрался он к собравшейся ораве,

Колдуньи были тут уже во всем составе:

На цыпочках, застыв у скважины замочной,

Смотрел он чуть дыша на сбор их полуночный.

Скача вокруг котла, сестрицы внутрь кидали

Лягушек, дохлых крыс и много всякой швали,

Цветы, кровавый мох с гнилого эшафота,

Людские черепа и пакостное что-то.

Покамест он смотрел на сцену их разгула,

Мысль невзначай одна у Яноша блеснула:

«Наверное, сейчас в пещере этой гадкой

Все ведьмы, сколько есть на свете, без остатка».

Полез он за свистком, чтоб кликнуть великанов,

Но отскочил назад, взволнованно отпрянув:

Запуталась рука в каком-то колком хламе.

‘Он стал его впотьмах ощупывать руками.

То были лошади всей этой стаи храброй —

У входа под скалу наваленные швабры.

Он их в охапку взял и снес подальше к шуту,

Чтоб ведьмы не нашли их в нужную минуту.

Тогда-то засвистал он в свой свисток карманный.

И только свистнул раз, явились великаны.

«Высаживайте дверь! Вперед, ребята, смело!» —

Скомандовал он им, и с петель дверь слетела.

Ну и галдеж пошел у ведьм и суматоха!

) И в довершенье бед, в чаду переполоха

Хватились метел — нет! Как мы их вой опишем

При этом бедствии, над ведьмами нависшем?

А великаны той порою не дремали,

Спасающихся ведьм на всем скаку хватали

И ударяли так об землю, взяв за ножки,

Что вышибали дух и плющили в лепешки.

И любопытно: чуть одна из ведьм кончалась,

Так постепенно тьма на небе прояснялась.

Редела мгла небес, лились потоки света,

Лучами солнца вся земля была согрета.

Последняя из ведьм, из чертова отродья,

Вилась между землей и солнцем на восходе.

Кого ж он в ней признал, вглядевшись в чародейку?

Бич Илушки, ее насильницу-злодейку.

«Ну, — вскрикнул Янош, — дай я эту сам приплюсну!» —

Из великаньих рук рванув ее искусно.

Но ведьма не далась ему так просто в руки

И увильнула прочь проворнее гадюки.

«Чего стоишь, как пень? Лови, дурак, неловкий!» —

Юн гаркнул. И в момент смял великан чертовку

И, высоко ее подбросивши, как мячик,

Навеки излечил от всяческих болячек.

Труп ведьмы грохнулся, перелетев созвездья,

В родное их село, на улицу при въезде.

Все ненавидели ее и сторонились.

Вороны — даже те не каркали, ленились.

А в царстве тьмы с концом души ее змеиной

Установился день в честь ведьминой кончины.

И Янош, уходя, сжег метлы до единой,

‘Чтоб более о них уж не было помину.

С дружиною простясь и побежденным мраком,

О долге службы вновь напомнил он воякам,

И каждый великан ему ответил браво,

Потом он влево взял, а великаны вправо.

XXII

Так Янош двигался, пересекая страны.

Он больше не страдал. Закрылась сердца рана,

И не впивалась в грудь колючею занозой

С могилы Илушки обломанная роза.

Он за подкладкою хранил ее отводок.

В пути, когда на грудь склонял он подбородок

И мельком на нее посматривал украдкой,

Его охватывал какой-то трепет сладкий.

Так он однажды брел. За рощей солнце село.

Недолго полоса заката розовела.

Угасла и она и скрылась с глаз бесследно.

Дорогу осветить ей вышел месяц бледный.

Уже зашла луна, когда шагавший Янош

Решил привалом стать на этом месте на ночь.

Не разбирая, где свалила с ног усталость,

Он как попало лег, чтоб отоспаться малость.

Он спал, не ведая, где он расположился,

А он на кладбище забытом находился,

На старом кладбище, где вольно, без ухода,

Царила, буйствуя и одичав, природа.

Как полночь пробило, открылись все гробницы,

И бледных призраков явились вереницы.

Их выдохнула глубь могил во всяких видах, —

В истлевших саванах и простынях-хламидах.

Они пустились в пляс, перелетая ямы,

И затряслась земля от топота и гама.

Ни песен их, ни их