замка. Что ж ты так заспался?
Ну, все равно, проснешься в Судный день.
Не вздумай там наябедничать Богу,
Что по моей вине ты долго спишь».
Давид пошел в другое помещенье.
«А это кто? — спросил он, пнув ногой
Труп брата. — Брат Иов, не ты ли?
Ну так и есть. На каменном полу?
Не неженка ты, значит, если ребер
Себе не отлежал! Довольно спать!
Вставай, вставай! Отмой лицо от крови!
Да что вы, сговорились не вставать?
Что тут у вас сегодня в самом деле?
Ну, все равно. Тем лучше. Под шумок
Теперь я удеру с моею милой».
К Перенне он пошел. «Ты их убил?» —
Она спросила. «Что ты, Бог с тобою!
Убил? Я никого не убивал.
Они лежат рядком, не шевелясь,
Один бледнехонек, другой весь красный.
Нас не заметят. Торопись, бежим.
Взбежим на башню, а оттуда — к небу!»
«О ужас, да ведь он сошел с ума!» —
Кричит Перенна, пятясь, отступая.
Но, на руки легко ее схватив,
Давид бежит с ней через двор на башню.
Ступень, ступень, ступень, — она кричит
В смертельном страхе. «Тише, тише, тише! —
Упрашивает юноша. — Молчи,
Мой ангел, жизнь моя, ты их разбудишь,
Нас схватят, и тогда пропало все.
Теперь летим!» — вскричал он на площадке,
Прижал Перенну крепче и с зубцов
С ней в пропасть кинулся вниз головою.
Кусты по крутизне и край скалы
Окрасились огнем зари и кровью.
Под замком, обойдясь без похорон,
Лежал Давид и рядом с ним Перенна.
Но не нашлось руки, чтоб погребла
Его отца и брата. Род их вымер.
Дворовые при дележе богатств
Друг друга изрубили, так что мало
Кто уцелел. Над трупами весь год
Кружились вороны. И замок Шалго
Ветшал, ветшал. И жители внизу
Шарахались, когда дул ветер сверху.
МАРИЯ СЕЧИ
Рыцарское время доблести суровой!
Северным сияньем ты отполыхало.
Жаром вдохновенья озарю я снова
Родину героев старого закала,
Где царем вздымался дуб отваги смелой
И цветком любви царица роза рдела.
Двести лет назад Дёрдь Ракоци с войсками
В Венгрию пришел за дело веры биться.
В Гёмерских горах за темными лесами
10 Крепости Мурань он увидал бойницы.
К самым облакам забравшись на высоты,
Замок ждал его, открыв ему ворота.
Бетлева вдова, краса Мария Сечи,
Вышла к Ракоци, сказать гостеприимно:
«Здравствуй, храбрый сын Эрдея, рада встрече,
Уваженье наше, видимо, взаимно.
Делу одному мы посвятили сердце.
Руку дай, пожму тебе, единоверцу.
Вот моя рука, дай мне свою спокойно.
20 В поводах к тому у нас нет недостатка.
Муж мой и отец вели со славой войны,
Да и я сама — не робкого десятка.
Так-то, Дёрдь. Теперь мы связаны судьбою.
Недруги — друзья у нас одни с тобою».
Ракоци Марии выделил охрану
И пустился с войском дальше в путь-дорогу.
Он считал, что, если враг придет нежданно,
Неприступны склоны горного отрога.
За черту громов ушла Мурань на круче,
1 Молнии топча и попирая тучи.
И пришли войска на штурм твердыни дерзкой.
Вел их полководец Ференц Вешелени.
Подступив к Мурани с армией имперской,
Он дает гонцу такое порученье:
«Подымись в Мурань и, умысла не пряча,
Объяви им бой или потребуй сдачи».
В форт придя, гонец смущен явленьем странным:
Женщина выходит из-за бастиона.
«Я поговорить хотел бы с капитаном».
‘«Говори, я здесь начальник обороны».
Стал в тупик гонец и смотрит на Марию.
Воина такого видел он впервые.
Победив смущенье, говорит, однако:
«Отвори добром ворота, а иначе
Силой их взломаем, бросившись в атаку
Что мне передать? Согласна ль ты на сдачу?»
Гордо улыбнулась не моргнувши глазом
Сечи и гонцу ответила отказом.
Рассказал гонец, когда пришел обратно,
Ю переговорах. Слушал Вешелени
И не знал, что думать. Выло непонятно,
Сердце или ум задело донесенье.
Тучей он смотрел в тревоге незнакомой
И метал такие молнии и громы:
«Только этих лавров мне недоставало —
Пушки наводить на чепчики и кички!
Наступлю ногой на кончик покрывала,
Голову с тебя сорву я с непривычки!
В кладовой ли пусто у тебя, чертовка,
Что пришлось на саблю променять шумовку?
Слава ли моя сюда не долетела,
Что она со мною связываться смеет?
Завтра ведь заря от грохота обстрела,
Вспыхнуть не успев, смертельно побледнеет!
А к восходу солнца на обломках зданья
Трубку разожгу я головней Мурани.
Женщина в доспехах! Странное явленье!
Как мужчина в юбке или же в корсете.
Я об амазонках слышал измышленья,
Значит, в самом деле есть они на свете?
По словам гонца, она к тому ж красива.
Надо непременно посмотреть на диво».
Время шло лениво, долго, безысходно.
Как сороки треск и ворона галденье,
Спорили в душе его поочередно
Демон любопытства и желанье мщенья.
Ночь прошла. Светает. Будет загляденье
Наблюдать зарю с развалин укрепленья!
Вот и сам рассвет на звонкой колеснице,
‘Словно победитель, катит по долине.
На плечах багряный ментик шевелится.
В шапке светится звездой перо павлинье.
Он зарезал ночь, снял голову с казненной
И забрызгал кровью полог небосклона.
А ряды тумана из обоза ночи
Бросились бежать и быстро поредели.
Разметенной мглы разрозненные клочья
Спрятались внизу, на самом дне ущелья.
Как бы удавившись с горя и позора,
) Всюду вис туман на соснах косогора.
Чу! В Мурани трубят сбор, гремят оружьем,
Видя, что снаружи враг пришел в движенье.
«В бой друзья! Примером храбрости
послужим!» —
Раздается слово воодушевленья.
Зов Марии льется жаворонка трелью,
Звонко отдаваясь в глубине ущелья.
Бесновался конь под ней разгоряченный,
Удила грызя и фыркая все время.
Всадница бряцала саблей золоченой,
В панцире стальном, в стальном блестящем
шлеме.
Панцирь, сабля, шлем отсвечивали резко,
Но в глазах Марии было больше блеска.
Люди позади лихого командира
Ждали, чтоб завыли вражьих пушек глотки.
Как цепные псы, оскалились мортиры,
Глядя с ближних гор на замок посередке.
И однако вместо пушечного грома
Входит в замок новый вестник, незнакомый.
Он — красы мадьярской лучшее наследье,
‘И его глаза, как факелы отваги,
Светят по дороге к смерти иль победе.
Вот он поднял их и стал белей бумаги.
Перед ним Мария. Кровь с лица мгновенно
Скрылась в угол сердца самый сокровенный.
Он стоял пред ней, соображая туго.
Сам без языка, как колокол разбитый.
Все сочли, что он молчит от перепуга,
Лишь одной Марии было все открыто.
Женщина всегда прочтет в душе мужчины.
‘В чем ее красы пленительность повинна.
Прелестью своей гордясь и торжествуя,
Что она бедняге голову вскружила.
Всадница к гонцу подъехала вплотную
И улыбкой край зубов полуоткрыла.
Конь одним прыжком осилил расстоянье.
И тогда гонец с трудом прервал молчанье.
«Госпожа! — сказал он. — Мой начальник снова
Предлагает сдаться. Вдумайся серьезно.
Всякий, кто сперва не слушается зова,
Кается, когда раскаиваться поздно.
Грозны наши пушки. Видишь их свирепость?
Львы дохнут огнем и сдунут вашу крепость».
«Поблагодари сердечно полководца, —
Молвила Мария, — но пускай он знает,
Что у нас решили до конца бороться
И напрасно нас он предостерегает.
Знай, у наших ног в исходе передряги
Лягут ваши львы, как мирные дворняги.
Замок на скале и укреплен неплохо,
1 Но не будь и этих башен из гранита.
Руки и мечи до рокового вздоха,
До последней капли крови нам защита».
Хлопнувши рукой по сабле золоченой,
Кончила Мария воодушевленно:
«С Богом! Приходите. Дрогнут наши стены,
Сами мы тогда подымемся стеною.
Крепость может пасть, но храбрость неизменна,
И уж если мы умрем, то как герои.
Мы умрем, не видя, как потом над нами,
‘Оттеснив наш стяг, взовьется ваше знамя».
На нее смотрел гонец в оцепененье.
И слова Марии пропадали даром.
Дух его пылал, как будет все творенье
В страшный Судный день охвачено пожаром.
Поклонился он, а может, без поклона
Удалился, прямо в сердце пораженный.
Юношу Мария провожала взглядом,
Сетуя, что с ним так мало говорила.
«Он бы до сих пор стоял со мною рядом,
Глядя на меня так пылко и уныло.
Больше бед наделать мог гонец несмелый,
Чем его начальник батареей целой».
Только у ворот опомнился насилу
Молодой гонец, позвал сторожевого,
Попросил в сторожку принести чернила
И присел черкнуть по делу два-три слова.
«Сплоховал я, брат, — сказал он, — в замке вашем,
Как гонец Осман пред королем Матьяшем.
Гаркнувши: «Султан привет шлет властелину!» —
1 Смолк он и ни с места, стал балда балдою.
С языком отсохшим так и я, дубина,
Только что стоял пред вашей госпожою.
Здесь есть все, что я забыл сказать в смущенье.
Передай письмо скорей по назначенью».
Сторож снес письмо. Верхом, как прежде, сидя,
В чтение письма Мария погрузилась.
Хорошо еще, что, бедная, при виде
Этих строк с коня на землю не свалилась!
Спешившись и внешне овладев собою,
1 Со двора она ушла в свои покои.
О, как не терпелось ей одной остаться!
Чуть к себе вошла, раздумывать не стала,
Панцирь свой сняла, чтоб лучше отдышаться,
Так теперь ее вооруженье жало.
Сердце билось с болью, прежде неизвестной,
Отшвырнула шлем, ей в шлеме было тесно.
Если скинуть шлем и сбросить панцирь можно,
Надо ли, чтоб сабля на боку моталась?
И ее сняла Мария осторожно,
} Точно на нее теперь взглянуть боялась.
Та, что обнаженной саблею махала,
С робостью теперь ее в ножнах держала.
Превратился Марс в Венеру. Шум прибоя
Переходит так в безветрия затишье,
На закате после духоты и зноя
Солнце золотит остынувшие крыши.
И глаза, что прежде молнии метали,
Розы щек в росе счастливых слез купали.
Много раз прочла записку, раз за разом.
«Женщина превыше всех! — она читала. —
Ум был у меня единственный, и разум
Я не уберег, и ты его украла.
Тысяча сердец зато ему замена,
Отдаю их все одной тебе, бесценной.
Надо увидаться до начала боя.
Может статься, я паду в его разгаре,
Умереть, пред тем не свидевшись с тобою,
Было б равносильно ада вечной каре.
Покажись хотя бы лишь на то мгновенье,
‘Сколько надо сердцу на одно биенье.
Укажи мне путь, какой тебе угодно.
Я к тебе пробьюсь чрез пламя преисподней,
На тебя взгляну — и радостно, свободно
Смерть из рук твоих приму хотя б сегодня.
Свой ответ отправь Ференцу Вешелени —
Это он к тебе являлся в укрепленье».
Вот письмо какими чувствами дышало.
Но не поддается вовсе описанью,
Что с Марией сталось, что обуревало
^сю ее при чтенье этого посланья.
Над душой промчалась буря грозовая,
Словно в море волны белые вздымая.
В этом море сердце, маленькая шлюпка,
Смело вдаль гребло сквозь волны и буруны.
Ах, оно везло в своей обшивке хрупкой
Целый мир надежд, сокровища подлунной.
Берег был далек, но цель уж засветилась.
Впрочем, все равно: она на все решилась.
«Напишу ему», — Мария прошептала.
Села, замечтавшись над пустой страницей,
Мысль из-под пера скользила, ускользала, —
Нет, она писать была не мастерица.
Наконец в своей растерянности шалой —
«В полночь будь у южной башни», — написала.
Сам не зная, как попав в свою палатку,
Лег в вей Вешелени на медвежью шкуру.
Жестким мех казался, постлан был негладко,
Вешелени встал и вышел, злой и хмурый.
В поисках помягче постланной постели
Лег на голый камень в глубине ущелья.
Высилась скала как раз против Мурани.
Он в раздумье сел под сенью старой ели.
Снизу доносилось ручейка журчанье,
Птичек голоса над головой звенели.
Раньше он совсем не замечал их пенья,
А теперь впервые слушал в умиленье.
«Наконец, нельзя так! — он вскричал с досадой. —
Я заворожен! Я только ею занят!
Мир завешан силой колдовского взгляда!
‘Занавес на всем, и тьма мой взор туманит.
В занавесе дырка проткнута иголкой,
Чтобы этой ведьмой любоваться в щелку.
Хороша, смела! Мы были б славной парой.
Схоронив жену, я горевал невольно,
Но пришел в себя я скоро от удара —
Так она была скучна и богомольна.
Лучше б до меня она пошла в монашки.
В браке состоять совсем не шло бедняжке.
О, любовь, любовь! Нежданной гостьей чудной
Ты пришла ко мне. Сказать тебе спасибо
Иль проклясть, что кончен сон мой
Что могла ты сдвинуть каменную глыбу?
Вдруг она ответит гордо, нелюбезно?
Не толкай меня, безумье, к краю бездны».
На Мурань взглянув с угрозою впервые.
Он вошел в шатер в замер на пороге:
В глубине палатки ждал ответ Марии.
У него едва не подкосились ноги.
Став
