них ни одно

Ни в грош свою целость не ставит.

Им главное — жизни бы нить,

Подаренную в посеве,

На чью-либо пользу продлить.

Но иначе плачут деревья.

Лишь Миндии внятен их стон,

Их жалобы и настоянья.

И в жизни от этого он

Не чувствует преуспеянья.

Чуть скажет, стволу не в укор:

«Мне надо тебя на дровишки»,

А жалость отводит топор,

И нет от нее передышки.

«Не тронь меня, — слышит, — не тронь.

‘Красы не темни мне окружной.

За то ль меня с солнца в огонь,

Что я пред тобой безоружно?»

Он смотрит кругом, одурев,

А сметит какое меж ними,

Так сверх пощаженных дерев

То стонет еще нестерпимей.

И вот он домой порожнем,

Не взявши с собой ни полена.

А чтобы не вымерзнул дом,

‘Жжет дома солому и сено.

В подмогу — валежник, кизяк —

Все, что подберет он дорогой,

За что всякий раз, что ни шаг,

Всегда благодарен он Богу.

И с тем же советом для всех,

Твердит он соседям, как детям:

«Деревья рубить — это грех.

Довольствуйтесь суховетьем».

Но мнения не побороть,

Что это одно сумасбродство.

«Ведь все это создал Господь

Для нас и для нужд домоводства» —

Лес рубят по-прежнему все.

Редеют чинары и клены.

III

Все жнут полоса к полосе,

А Миндия, как исступленный,

Здесь вырежет колос, там — два,

И кинется слева направо.

Рубаха на нем чуть жива,

200 И кажется поле отравой.

Пока он на что-нибудь гож,

Он кубарем скачет по ниве,

А станет совсем невтерпеж,

Бросается ниц в перерыве.

А спросят, какой в этом прок,

Ответит: «Когда б вам да уши,

Схватило б и вас поперек

И поизмотало б вам душу.

Как станут колосья стеной,

210 од тут я от просьб их чумею.

Тот с этой, а этот с иной,

Всем племенем, шея на шее.

Душ в тысячу эта толпа

Бушует о разном и многом.

Сдается, — при блеске серпа

Кажусь я каким-то им богом.

«Срежь нас!» — протеснясь к лезвию,

Кивают головками злаки.

«Нет, нас! Мы стоим на краю», —

Другие мне делают знаки.

«Чуть туча, — душа ниже пят.

Смотри, как зерном нас расперло.

А ну, как посыплется град

И хряснет холодным по горлу».

Иные орут: «Пощади!

Дай Бог тебе силы и счастья».

Послушать, так сердце в груди

С нескладицы рвется на части.

На всех угодить не поспеть.

1 Ни рук ведь, ни глаз не хватает.

Намечешься день, и как плеть

К заре тебя с ног подсекает.

А чем против градины серп

Любезнее сердцу колосьев?

Боятся, что людям ущерб,

Иные печали отбросив.

Зерно для народа соблюсть,

А не для вороньего клёва, —

Вот вся-то забота и грусть

‘Пшеницы золотоголовой.

Затем-то, шумя на ходу,

Под серп и торопится жито,

Чтоб людям пойти на еду.

А будут голодные сыты,

Чтоб к небу молитвы несло

Простить прегрешенья умершим».

IV

Свой праздник престольный село

Справляло со всем полновершьем.

К Гуданскому храму креста

250 Спешит не один богомолец.

Толпа неиссчетно густа,

И толки у створ и околиц.

Одни говорят про свое,

Другие твердят про чужое,

Но все — про житье и бытье

Покрытого славой героя.

Одни о ружье и мече,

Другие о былях друг друга,

Но все — о сажени в плече,

Раскраивающей кольчугу.

Заспоривших уж не разнять,

Как вдруг переводят беседу

С побед на особую стать

Всезнающего змеееда.

«Давно вам дивлюсь, земляки, —

Им Чалхия всем не без веса: —

Ведь если у скал языки,

Что ж нам не слыхать ни бельмеса?

Он слышит, а к нам не несет?

fHe больно ль великая странность?

Обманщик ваш Миндия, — вот,

И с умыслом водит вас за нос,

Таить не могу, — не таков.

Вон сам он; пусть скажет, не прав ли.

Примите ж без обиняков,

Что я еще дальше прибавлю.

Допустим, жалея луга,

Деревья беря под опеку,

Как примем убийство врага?

}Не жальче ли всех человека?

Зачем же без дальних затей

Ваш Миндия, в доблести бранной,

Сам нагромождает, злодей,

Из вражеских трупов курганы?

Видать, хоть и грех, а порой

И сами лишаем мы жизни,

Кто наш нарушает покой

Или угрожает отчизне.

Тут, видно, сам Бог наш отпор

э Не может считать душегубьем.

Не то же ли, если топор

Возьмем мы и дерево срубим?»

«Прав Чалхия, истинный Бог,

А Миндия — плут, баламутчик», —

Несмело еще, под шумок

Пошептывалися меж кучек.

«Смотри, надоумит хитрец,

Как после бы плакать не начал!

Годится ль жалеть, что Творец

Для жалости не предназначил?

Весьма непохвально, что плут

Играл нашей легкою верой.

От лучших не россказней ждут,

А дельного в жизни примера.

Они нам опора, а он

Одно лишь с пути совращенье».

Таков был конечный резон

Хевсурского общего мненья.

Тем временем Миндия сам

‘Поблизости, полный кручины,

Сидел, предаваясь слезам.

Никто им не ведал причины.

Уставив глаза в мураву,

Он толков соседских не слышал

И только из сна наяву

По окрику Бердии вышел.

«Зачем, повернувшись спиной,

Лицо от народа ты прячешь?

Зачем неприветлив со мной?

} На нас ли в обиде, что плачешь?

Я в том никого не виню:

Приливы твои и отливы

Бывают раз по сто на дню

И стали нисколько не в диво.

Но все ж отчего ты так хмур?

Что мучит с такой тебя силой?»

При этом ватага хевсур

Теснее его обступила.

«Заслушался этих пичуг, —

} Сказал он и, в сторону тыча,

Рукой показал им на двух

Синиц, говоривших по-птичьи, —

О смерти птенцов, надо знать,

Щебечут, — такое то дело.

Налево сидящая — мать,

Направо — рассказчица села.

Что с матерью — вымолвить страх.

Глядите, как свесила крылья».

И тут лишь хевсуры на птах

Как следует взгляды вперили.

Но только глазами впились,

Как птичка, сидевшая с края,

Скатилась с булыжины вниз

И кончилась, дух испуская.

Которой конец был таков, —

Уж люди не осведомлялись

И лишь, друг на друга без слов

Посматривая, удивлялись.

В чем ложь заподозрили, в том

Должны были вдруг убедиться,

Как обухом по лбу кругом

Ушибленные очевидцы.

Но случай забылся скорей,

Чем мог одолеть его разум.

По-прежнему били зверей

И обогревалися вязом.

V

Все время хевсуры в огне.

От прежних побед не остынув,

Все снова, внутри и вовне,

‘Бьют турок, лезгин и кистинов.

Окреп Карталинский увал.

Враг крышки со гроба не сдвинет.

Лишь только б народ побеждал, —

Ни в чем ему больше нужды нет.

Пока предводителя власть

На Миндии, — дело в порядке.

Никто не посмеет напасть,

И люди в ладу и достатке.

Блажен, кто при жизни добром

370 Снискал благодарность народа.

VI

На камне обрывистом — дом.

Он крышей приперт к небосводу.

Громадные горы вокруг,

Взметнувшие кверху все тело.

На них белоснежный клобук,

Владычество их без предела.

Увидишь в снегу их хоть раз,

Всегда их захочешь такими.

Чудесны они без прикрас,

380 да дучше^ Чем в лиственном дыме.

На грудь ли им солнце вползет,

Обвал ли запрет песередке,

Ущелья пролетом в пролет

Раскашляются, как в чахотке.

Но даже и эта краса

Не обойдена благодатью:

Блуждают и их волоса

В теплыни нежданном охвате.

Весной облака в темноте

390 Жгут молньями ярые свечи.

Земли на такой высоте

Не пашет рука человечья.

Лишь турам для тески рогов

Те выси и кручи любезны.

Лишь горы кругом, от веков

Корнями ушедшие в бездну.

Свои ледяные тела

Полуоголив, исполины,

Как темные демоны зла,

400 Владычествуют над долиной.

Дом с башнею. Башни кремень

Задымлен от вечного боя.

Волнует ее что ни день

Ружейною громкой стрельбою.

Возможно ли ей отдохнуть,

Пока она на карауле,

Пока в ее бедную грудь

Сажают за пулею пулю,

Пока в человеке огнем

410 Безумствует жажда раздора?

Дом ходит сейчас ходуном

Не от перестрелки, — от ссоры.

В нем плач, перебранки в сердцах,

Бранящихся только лишь двое.

Пылающий ярко очаг

Их свел голова с головою.

На той стороне очага

Хевсурка с детьми, а по эту —

Хевсур, и управа строга,

420 А мука его без просвета.

МУЖ

Будь проклято время, что ты

Мне стала женою и гирей.

До приступа той слепоты

Мне не было равного в мире.

Ты сделала, глупая тварь,

Что стал я похож на урода.

Могу ль я и ныне, как встарь,

Ходить, не стыдясь небосвода?

О, знать бы о средстве каком

430 Вернуть себе прежнюю ясность!

Быть лучше скалы черепком,

Чем жить для того, чтоб угаснуть.

Причина всему — мой потвор.

Для вас я пред Богом лукавил,

И дети мне в тягость с тех пор,

Что стал я идти против правил.

Какой же веревкой завью

Я скорбь о здоровье и чести?

ЖЕНА

Вали со своей на мою!

440 Насильно ль с тобою мы вместе?

Кто Мзии пройти не давал?

Кто жалобил рано и поздно:

«Люблю, не полюбишь — пропал»?

Кто плакал несчетно и слезно?

Кто братьев честил средь села?

Кто ночью творил им бесчинья?

Тогда я как сахар была, —

Так как же я стала полынью?

Зачем на детей клевета?

450 Откуда на Бога хуленье?

Жениться — и за ворота,

А нас — на судьбы изволенье?

Моя ли вина, что себе

Ты кажешься хуже, чем раньше?

МУЖ

Твоя! Ты, как ветер в трубе,

Гудела, мытаря и клянча.

«Детей моих губит мороз, —

Как бы схоронив их, ты выла. —

У Бердии дров целый воз.

460 Очаг раскалился от пыла».

Ты ставила мне в образец

Любого глупца-тунеядца

И не разбирала словец,

Чтоб всласть надо мной насмеяться.

Ты в жажде достатка пекла

Пирог с ядовитой приправой,

И вот, в довершение зла,

Я сам пропитался отравой.

Обман городя на обман,

470 Я ради какого-то черта

Рубил за платаном платан,

Как жулик последнего сорта.

Стыдом перед ними томим

И жалостью к стонущим кленам,

Я стал притворяться глухим

И их языку не ученым.

Нечуткий, не то что, как встарь,

Я жаждал бесчувствия камня.

Но ты, ненасытная тварь,

480 JJ отдохнуть не дала мне.

Бывало, кто тура убьет,

Ты издали слюнки глотала,

Мнежальтвоих слез и забот,

Ты ж о сыновьях причитала:

«Не выйдет мужей из бедняг,

Ращенных без мяса, на постном».

О, лучше б при этих словах

Ты сделалась прахом погостным.

Я начал ходить на зверье,

490 Чтоб вы от свежины жирели.

Но было мне в муку твое

С детьми за едою веселье.

О, если б в минуту одну

Разверзлась земля подо мною!

Утраченного не верну

Уже никакою ценою.

ЖЕНА

Не знаю, в какой ты беде,

Что полон тоски и заботы.

Все рубят дрова, и нигде

500 Грехом не считают охоты.

МУЖ

Где взять это все тебе в толк,

Болтушка, пустая с рожденья,

Постигшая в жизни не долг,

А средство к самоуслаждению!

Ты скажешь: и то не беда,

Что все мне на свете постыло

И нет у меня ни следа

Бывалого знанья и силы?

Ты скажешь, не должен мертвец

510 О собственной ведать кончине

И жизни презренной конец

Оплакать в последней кручине?

Найди мне другую судьбу,

Что горем с моей бы сравнилась.

Покойникам лучше в гробу:

Не чувствовать — высшая милость.

Чем миру служить я могу?

Земля предо мной как немая.

Я вижу цветы на лугу,

Но их уже не понимаю.

Готовности их вопреки,

Уж не говорят мне поляны.

Но это еще пустяки,

Есть и поважнее изъяны.

Останусь ли с вами я тут,

Спущусь ли в ущелье какое, —

Гроша за меня не дадут,

Я связки соломы не стою.

А хуже всего, что стране

‘Помочь не смогу я в несчастье.

Управиться по старине

Теперь не в моей уже власти.

Зачем не погаснула в срок

Звезда моя в небе? Доселе

Враги и за свой-то порог

Охоты ступать не имели.

Разведай они невзначай,

Что стало с грозой их вчерашней,

И завтра же ринутся в край,

‘И в прах превратят наши башни.

До этого не доведу,

Хоть это б нас ввергло в пучину.

Пусть сам я погибну в аду,

А родины в бездну не рину.

А то как на вас мне смотреть,

Господне как славить мне имя?

Позор мне и ныне, и впредь

Пред мертвыми и пред живыми.

Как хлеб есть, как воду мне пить,

} Даренья земли благодатной,

Когда я за всех, может быть,

Должник перед ней неоплатный?

Сказал так и вышел во двор,

И, руки скрестивши, при виде

Отвсюду открывшихся гор,

Заплакал в тоске и обиде.

VII

Уж сухо. Потоки лощин

В движении неугомонном.

Все меньше в ущельях лавин,

560 В паденье подобных драконам.

Был дождь и закапал листы

Холодными каплями пара,

И кажутся в поле цветы

Глазами царицы Тамары.

Чрез пропасть привет Пиримзе

И путникам, только что мимо

Вдоль по перевальной стезе

Спустившимся вниз невредимо.

Гора эта в крапинках стад,

570 Как в родинках тело красотки.

Зима не вернется назад.

Все рады весне, как находке.

Но много и горя кругом.

Иного в беде и заметим,

Зато