*
Высоким будь, как были предки
Где из ущелья, как из клетки,
Взлетает ястреба птенец.
Я тих, застенчив и растерян.
Но больше всех поэтов верен
Земле грузинской и воде.
Еще под бархатом кизила
Горит в Кахетии закат,
Еще вино не забродило,
И рвут и давят виноград.
И если красоте творенья
Я не смогу хвалы воздать,
Вы можете без сожаленья
Меня ногами растоптать.
Высоким будь, как были предки
Откуда, как из темной клетки,
Взлетает ястреба птенец.
НА РАССВЕТЕ
По небу мечется звезда денницы,
С глаз матери исчезнув на рассвете.
Родные ждут возврата баловницы,
Ворота всех небес раскрыв планете.
Лес тянется, река в дыму тумана,
День еле отличим от тьмы полночной.
И скалы выросли, как великаны,
Подернутые пеленой молочной.
Охотник притаился, ждет оленя.
Дрожь на заре пронизывает тело.
Но рядом нет тебя, ты в отдаленье, —
А будь ты здесь, как все бы закипело!
Кто эти строки, собственно, выводит?
Здесь твой поэт бродил обыкновенно.
Он и сейчас еще здесь часто бродит, —
Но без тебя все потеряло цену.
Не Не Не
Не я пишу стихи. Они, как повесть, пишут
Меня, и жизни ход сопровождает их.
Что стих? Обвал снегов. Дохнет — и с места сдышит,
И заживо схоронит. Вот что стих.
Под ливнем лепестков родился я в апреле.
Дождями в дождь, белея, яблони цвели.
Как слезы, лепестки дождями в дождь горели.
Как слезы глаз моих они мне издали.
В них знак, что я умру. Но если взоры чьи-то
Случайно нападут на строчек этих след,
Замолвят без меня они в мою защиту,
А будет то поэт — так подтвердит поэт.
Да, скажет, был у нас такой несчастный малый,
Орпирских берегов большой оригинал.
Он припасал стихи, как сухари и сало,
И их, как провиант, с собой в дорогу брал.
И до того он был до самой смерти мучим
Красой грузинской речи и грузинским днем,
Что верностью обоим, самым лучшим,
Заграждена дорога к счастью в нем.
Не я пишу стихи. Они, как повесть, пишут
Меня, и жизни ход сопровождает их.
Что стих? Обвал снегов. Дохнет — и с места сдышит,
И заживо схоронит. Вот что стих.
ЛИКОВАНИЕ
Как кладь дорожную, с собою
Ношу мечту грузинских сел.
Я — к Грузии губам трубою
Прижатый тростниковый ствол.
Я из груди бы сердце вынул,
Чтоб час твоей печали минул, —
Свободно мной располагай.
Поют родные горы хором,
Я даже и тогда укором
Не упрекну родной земли.
С поэта большего не требуй,
Все пули на меня истрать,
И на тебя я буду с неба
Благословенье призывать.
ВСХОДИТ СОЛНЦЕ, СВЕТАЕТ
Солнце первыми лучами метит
Склоны гор, очнувшись ото сна,
Из-за тучи светит и не светит
В ней заночевавшая луна.
Сверху Терек набегает, воя,
Снизу слышится Арагвы рев,
Солнце незаметною киркою
Разбивает льдины ледников.
По Казбеку вихрь метет с вершины,
В пурпуре зари его висок.
Стыд тому, кто пред такой картиной
Смерти бы еще бояться мог.
Я стою внизу оцепенелый,
Точно вдунул сам Важа Пшавела
Жар Химикаури в грудь мою.
* * *
Если ты — брат мне, то спой мне за чашею,
И пред тобой на колени я грянусь.
Здравствуй же, здравствуй, о жизнь сладчайшая,
Твой я вовек и с тобой не расстанусь.
Кто дал окраску мухранскому соку?
Кто — зеленям на Арагвинском плесе?
Есть ли предел золотому потоку,
Где б не ходили на солнце колосья?
Если умрет кто нездешний, то что ему,
Горы иль сон — эта высь голиафья?
Мне ж, своему, как ответить по-своему
Этим горящим гостям полуяви?
Где виноградникам счет, не ответишь ли?
Кто насадил столько разом лозины?
Лучше безродным родиться, чем детищем
Этой вот Родины неотразимой.
С ней мне и место, рабу, волочащему
Цепью на шее ее несказанность.
Здравствуй же, здравствуй, о жизнь сладчайшая,
Твой я вовек и с тобой не расстанусь.
СЕЛЬСКАЯ НОЧЬ
Дворняжки малые «тяв-тяв» на месяц в небе,
А он к земле — и шмыг от них в овражек.
Мешая в шапке звезды, точно жребьи,
Забрасывает ими ночь дворняжек.
Дворняжки малые «тяв-тяв» на новолунье,
А я не сплю, не спится, как ни силюсь.
Что-то другое б сцапали брехуньи, —
Унесть в зубах покой мой умудрились.
Все ближе день, все ниже, ниже месяц.
Все больше гор, все явственней их клинья.
Все видимей за линией предместьиц
Тифлис, с горы открывшийся в низине.
О город мой, я тайн твоих угадчик
Я сторож твой, и утром, как меньшая
Из тявкающих по ночам собачек,
Стихами с гор покой твой оглашаю.
Из Окрокан блюду твои ворота.
А ведь стеречь тебя такое счастье,
Что сердце рвется песнью полноротой,
Как лай восторга из собачьей пасти.
ОКРОКАНЫ
Если впрямь ты поэт, а не рохля,
Будь как день в окроканской глуши.
Пусть и руки б, чесавшись, отсохли,
Воздержись и стихов не пиши.
Кто взошедшее солнце, как бомбу,
На рассвете огнем набивал?
Что ты скажешь похожего, в чем бы
Если можешь, чтоб грудь не издрогла,
Стереги Марабды голыши,
Висни в небе, как крепость Короглы,
Стой века и стихов не пиши.
Чуть толкнуть — ты не тверже тростинки,
А она, точно грома раскат,
Оттатакала все поединки
И стоит, как столетья назад.
Если ты не хвастун, если трижды
Наши дни средь веков хороши,
Жди души настояний и выжди,
Но, как все, второпях не пиши.
И тогда, если все ж ты не шляпа,
И такое украдкой состряпай
Как вчера соловей из Удзо.
Если мужества в книгах не будет,
Если искренность слез не зажжет —
Всех на свете потомство забудет
И мацонщиков нам предпочтет.
СТИХИ О МУХРАНСКОЙ ДОЛИНЕ
В Мухрани трава зеленей изумруда
И ласточки в гнезда вернулись свои,
Форели прорвали решетки запруды,
В обеих Арагвах смешались струи.
И воздух в горах оглашают обвалы,
И дали теряются в снежной пыли,
И Терека было б на слезы мне мало,
Когда б от восторга они потекли.
Я — Гурамишвили, из сакли грузинской
Лезгинами в детстве захваченный в плен,
Всю жизнь вспоминал я свой край материнский,
Нигде ничего не нашел я взамен.
К чему мне бумага, чернила и перья?
Само несравненное зрелище гор —
Предчувствие слова, поэмы преддверье,
Создателя письменный лучший прибор.
Напали, ножом полоснули по горлу
В горах, на скрещенье судеб и стихов,
А там, где скала как бы руку простерла,
Мерани пронесся в мельканье подков.
И там же и так же, как спущенный кречет,
Летит над Мухранской долиной мой стих,
И небо предтеч моих увековечит,
И землю предшественников моих.
* * *
Лежу в Орпири мальчиком в жару.
Мать заговор мурлычет у кроватки
И, если я спасусь и не умру,
Сулит награды бесам лихорадки.
Я — зависть всех детей. Кругом возня.
Мать причитает, не сдаются духи.
С утра соседки наши и родня
Несут подарки кори и краснухе.
Им тащат, заклинанья говоря,
Черешни, вишни, яблоки и сласти.
Витыми палочками имбиря
Меня хотят избавить от напасти.
Замотана платками голова.
Я плаваю под ливнем роз и лилий;
Что это — одеяла кружева
Иль ангела спустившегося крылья?
Болотный ветер, разносящий хворь,
В кипенье персиков теряет силу.
Обильной жертвой ублажают корь,
За то что та меня не умертвила.
Вонжу, не медля мига, в сердце нож,
Чтобы напев услышать тот же самый,
При тихом, нежном причитанье мамы.
Не торопи, читатель, погоди.
В те дни, как сердцу моему придется
От боли сжаться у меня в груди,
Оно само стихами отзовется.
Пустое нетерпенье не предлог,
Чтоб мучить слух словами неживыми,
Как мучит матку без толку телок,
Ей стискивая высохшее вымя.
МАТЕРИ
Я был похож на Антиноя,
Но все полнею, как Нерон.
Я с детства зрелостью двойною
Мук и мечтаний умудрен.
Я вскормлен топями Орпири,
Как материнским молоком.
Будь юношею лучшим в мире —
В два дня здесь станешь стариком.
В воде ловили цапли рыбу,
10 И волки резали телят.
Я людям говорю «спасибо»,
Которые нас возродят.
Я лить не стану слез горючих
О рыщущих нетопырях,
Я реющих мышей летучих
Не вспомню, побери их прах.
Ты снова ждешь, наверно, мама,
Что я приеду, и не спишь;
И замер в стойке той же самой,
20 Как прежде, на реке камыш.
Не движется вода Риона
И не колышет камыша,
И сердце лодкой плоскодонной
Плывет по ней едва дыша.
Ты на рассвете месишь тесто —
Отцу-покойнику в помин.
Оставь насиженное место,
Край лихорадок и трясин!
Ты тонешь вся в кручине черной,
30 Чем мне тоску твою унять?
И рифмы подбирать позорно,
Как, очевидно, сердце слабо,
Когда не в силах нам помочь!
А дождь идет, и рады жабы,
Что он идет всю ночь, всю ночь.
Отцовскою епитрахилью,
Родной деревнею клянусь:
Мы понапрасну приуныли,
(Я оживить тебя берусь.
Люблю смертельно, без границы
Наш край, и лишь об этом речь.
И если этих чувств лишиться —
Живым в могилу лучше лечь.
ПАОЛО ЯШВИЛИ
КАК ХЛОПАНЬЕ ПАРУСА
Что мне в поисках новой гармонии?
Виноградники рядом простерты.
Там найду я ее в благовонии
Гроздьев аладастурского сорта.
Летний мир поднесен, как сокровище,
И в глубокой тени даже ярок.
Что ни шаг, всюду полдень, готовящий
Мне какой-нибудь новый подарок.
Тих и трепетен воздух, щекочущий,
10Опрозраченный и бездыханный.
Что мешает запеть мне? И тотчас же
Бормочу про себя невозбранно:
«Как хлопанье паруса,
Что взморьем лопочет,
С такою же яростью
Как хлопанье паруса,
30Что взморьем лопочет,
С такою же яростью
Как ясеня тени,
Ворочались сами
Собою сравненья.
До хевсурского стада
Всходил, на его водопой
К водопаду.
Чтоб гнулось, чуть вылупясь, Чтоб ночь нетревожно
Из музыки, слово
Тяжелой, как живопись,
Ношей плодовой.
Спала и невинно,
А день был похож
40На рождение сына.
Чтоб падало в мяту
На пользу для гроздьев,
Как суперфосфаты,
Гряду унавозив.
Как хлопанье паруса,
Что взморьем лопочет,
С такой же яростью
СОБЫТИЕ САДА
Устанешь — погоду проведать пойдешь,
Засасывает писать без отрыву.
Наскучит — и к двери. А за дверью дождь,
Как рис из мешка и как град торопливый.
До вечера после него тишина
И пяток ребячьих в песке отпечатки,
Вдруг шум: воробей захлопочет со сна,
Дождя на каштане сбивая остатки.
А спустишься в этот же сад ввечеру,
Посмотришь на уголь в куле и стропила —
И врезаны знаки в листву и кору,
Что солнце еще раз его посетило.
Стемнеет, и тонешь душой в теплоте
При мысли о выпавшем саду событьи.
Дом настежь. Луна — простыней на тахте,
И ветер — как замысла первые нити.
ОБНОВЛЕНИЕ
Большое чувство вновь владеет мной.
Его щедрот мой мозг вместить не в силах.
Поговорим. Свой взор вперяю в твой
И слов ищу, простых и не постылых.
На выходки мальчишеской поры,
На то, за что я и сейчас в ответе,
На это все, как тень большой горы,
Ложится тень того, что ты на свете.
И так как угомону мне не знать,
То будь со мной в часы моих сомнений,
А седины серебряная прядь —
Лишь искренности новое свеченье.
Ах, тридцать восемь лет промчались так,
Как жизнь художника с любимым цветом.
Разделим вместе мужественный знак
Великих дней, которым страх неведом.
Не бойся сплетен. Хуже — тишина,
Когда, украдкой пробираясь с улиц,
Она страшит, как близкая война
И близость про меня сужденной пули.
БЕЗ ПОВОДА
Небо над влажной землею.
Темновершинное дерево.
Я — в беспричинном покое.
Будто я малым дитятей
Лишь и увидел теперь его,
Мне простирает объятья
Запросто. Без преднамеренья. Темновершинное дерево.
Стаей пернатых вымеривая,
Спархивает на плечо мне
Птичкою с тихого дерева.
Мирное небо над далью.
Темновершинное дерево.
Я без забот и печалей.
Попросту. Непреднамеренно.
Рассвет пришел, как мысли допущенье,
И по песку водить сушилкой стал.
Так тихо, что раздался б звук паденья,
Когда б я руку, с ветром в ней, разжал.
Бумажными корабликами утки
Плывут по пробудившейся воде.
Верхушки ив, как перья рыбок, чутки,
Птиц не слыхать, как их ни ждут везде.
Но вот их пенье близится и длится.
В лесу ль, в траве ль — их трели тут как тут.
Они в воде и шлепают, как птицы,
И брызгом звуков уток обдают.
Почти недвижны горы и овраги.
Как водолазы — грабы в холодке.
И
