раб худородный пред вами.
Не корите, что труд мой так мал.
Я трудился украдкой ночами
Тем во славу, кто мне помогал.
Слава тем, что меня не отринул,
Кто мне хлебом помог и вином.
В даль веков я, как невод, закинул
Эту повесть о веке моем.
Я не все в ней привел без разбора,
А событья отчизны одни,
Имя той, что была мне опорой,
Я нарочно оставил в тени.
Как гнездо соловью не защита, —
Песнь его выдает с головой —
Будет каждому ясно, что скрыто
У меня от молвы вековой.
Меж страниц не вшивайте закладок
И сушить не кладите цветов.
Эта книга без тайн и загадок.
Все живое понятно без слов.
НАД МЕТЕХИ
Бушует ветер над Метехи,
Сметает мусор с древних плит.
Где ты — там все мои утехи,
Во дни Тамары величавой
И так же, повернув направо,
Кура скрывалась за утес.
И так же задувало в щели,
Когда Тамара — Руставели
Выслушивала при дворе.
Как из глубин средневековья
Средь сна я просыпаюсь вдруг.
Разбуженный твоей любовью,
Я слышу в ставню ветра стук.
Наверно, с бурею нет сладу
На улице средь бела дня.
Из бывшего со мной доныне
Ты — лучшее изо всего,
Заветная моя святыня,
Единственное божество.
Люблю я волн неистовую синесть,
Когда на солнце море, как в огне,
И белой чайки яркости не вынесть,
Раскачивающейся на волне!
Со вздыбленного гребня, как с трамплина,
Она взлетает вверх под облака.
Прибоя выгнувшаяся пружина
Ее бросает силою толчка.
Как это море в солнечном ожоге
10 И волн расколыхавшаяся гладь,
Душа всегда в волненьи и тревоге,
Которых я не в силах передать.
Подбрасывая чайку, как игрушку,
С ней возится и носится прибой…
Не так же ли играем мы друг с дружкой
И толку не добьемся меж собой?
С добычей в клюве чайка мешковато
Бьет по воде опущенным крылом.
Порой в твоей улыбке виноватой
20 Есть тот же ускользающий излом.
Особенно на чайку ты похожа,
Когда, как ночью, черен кругозор,
И волны на просторе выше гор.
Когда, наволновавшись до упаду,
Решаешь ты сменить на милость гнев
И силой прояснившегося взгляда
Вдыхаешь жизнь в меня, повеселев.
Все предо мной тогда покрыто мраком,
30 На будущем — тумана пелена.
Тогда, как чайка, рея добрым знаком,
Ты тем белей, чем больше ночь темна.
Люблю я волн неистовую синесть,
Когда на солнце море, как в огне,
И белой чайки яркости не вынесть
Раскачивающейся на волне.
Как это море в солнечном ожоге
И волн расколыхавшаяся гладь,
Душа всегда в волненьи и тревоге,
40 Которых я не в силах передать.
ФРЕСКА АНГЕЛА
Я рассматривал изображенье
Ангела в простенке алтаря.
Девушка давала объясненья,
О манере фрески говоря.
Девушка хвалила на иконе
И водя по воздуху ладонью,
Отмечала теплый тон небес.
Вдруг, взглянувши с полной прямотою
В первый раз на спутницу свою,
Понял я, что, одного не стоя,
Я промеж двух ангелов стою.
Пред лицом живого серафима
Лик на своде постепенно блек.
И бубен выбился из сил.
В запасе больше нет мелодий,
Но девушка, стройней газели,
Ждет, чтобы буря улеглась,
И средь примолкшего веселья
Затягивает мухамбаз.
10 Упреков, жалоб и угроз,
Восторгов и безумств без счету,
И новых просьб, и новых слез.
В напеве отзвук просьб и пыток,
В нем дрожь вонзенных в сердце стрел,
Он — древней неги пережиток,
Которой трепет устарел.
И как бы сладостно ни пахло
Цветенье песни в первый раз,
Звучит надтреснуто и дряхло
20 Ее усталый пересказ.
Он — сверстник вековых чинар,
И едче пламени и дыма
Слезит глаза его угар.
Его слова, как жар, горючи.
Когда их слышит старый сад,
Участье опаляет сучья,
Они от жалости горят.
Его ровесницы-чинары
1 Родились в тот же самый срок,
Лист, как спаленный мотылек.
Довольно грусти и разлада!
Как ни заплакан мой платок,
Я слушаю напев с досадой,
Он мне и жалок и далек.
Преданий путь подобен рекам.
Не разлучайте песен с веком,
1 Который их сложил и пел.
Их постигает обмеленье,
Как дно речного рукава.
Меняются века и мненья,
Приходят новые слова.
ПЛАТАН В ТЕЛАВИ
Средь нашего шума
О чем, старикан,
Ты думаешь думу,
Телавский платан?
Тебя не согнули
Как на карауле,
Ты твердо стоял.
Стоишь, как бездельник,
Не счесть сколько лет,
И анахорет.
Не ступит ни шагу,
Ни с места, ни вспять.
Стоит молодчагой,
АЛИО МИРЦХУЛАВА
МОРСКОЙ ОРЕЛ
Земляку-орденоносцу капитану А. Цурцумия
Паря над ним, ты смотришь вниз,
Не встретишь ли судов пирата?!
Но вот клубится дым вдали.
Нет, это вражьи корабли
В тумане лесом мачт маячат.
Ты поравнялся с их чредой.
10 Три взрыва, брызги, гул и пламя.
Три вражьих судна под водой.
Три ямы под тремя столбами.
Вперед! Но грохот за спиной.
Ты говоришь, не унывая:
Как вы ни поспешай за мной,
Я увернусь от вашей стаи!
Быть первым в буре и бою —
Твое разительное свойство.
Я в восхищенье воздаю,
20Что должно, твоему геройству.
Тобою все поражены,
И все тебе в Союзе рады.
Достойный сын своей страны,
Достоин ты ее награды!
Тобой в мингрельской стороне
Гордятся с основаньем предки,
А я горжусь тобой вдвойне:
Мы земляки и однолетки!
Ты радость матери. С высот
Ты видишь за зеленой гранью
«И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье».
Предвестьем стаи соколиной,
Куда б грабитель ни ушел,
Кидайся молниею в спину!
Защитником по белу свету.
Твоих полетов пустыри
*Я озарю стихов ракетой!
СИМОН ЧИКОВАНИ
МИНГРЕЛЬСКИЕ ВЕЧЕРА
I
Уже полсолнца в море. Так олень,
Бросаясь вплавь, по грудь уходит в воду.
Но тополя мингрельских деревень,
Как девушки, толпою ждут захода,
Наряженные в шелест во весь рост.
Когда закат весь пурпур свой засолит,
Он из-за брызг седых морских борозд
По розе к каждой макушке приколет.
С мотыгами стоят крестьяне в ряд.
И, до зари не нашумевшись вдоволь,
Трепещущие тополя стоят.
Что дом — то двор и сумерки да тополь.
Бывало, состязаясь с соловьем,
Под тополя такие звал я музу.
Теперь не то: не тополь воспоем —
Засеянный гектар под кукурузу.
Передвигаясь по его ковру,
Колхозники в поту поют надури.
Надури было дедам по нутру,
И нам в работе дружной по натуре.
Лишь соловей, усевшись вдалеке, —
Единоличник в доле щекотливой, —
Трещит вовсю на сливовом сучке,
Весь истекая мленьем спелой сливы.
Приморский ветер остужает грудь
Певца с огнем неугасимым в зеве,
И руки вместе силятся сомкнуть
Разросшиеся тени и деревья.
В сторонке, злобы доверху полна,
Клянет старуха век, что так напорист,
И, отгоняя дали с полотна,
Вдали на всех парах проходит поезд.
II
Своя печать на всем вечернем есть.
Осмысленней с полудня солнца пламя.
Закат, как свеженачатую десть,
Исписывает ширь полей лучами.
Испариною вяжущей маис
Мог оттянуть бы час повечеренья,
Но полем с моря ходит легкий бриз,
И вечер в ветре входит в испаренья.
И входит в лес. И он шумит вверху
О старине и жалуется с дрожью:
«Не чтут межи, обидели соху».
Вдруг, изогнувшись, тополь помоложе
Выбрасывает ветру вслед аркан.
Напрасный труд — времен не остановишь.
Но целый лес, поддавшись на обман,
Встает за ним толпой, как на чудовищ.
«Накрывшись общей шапкой облаков,
Куда вы строем ломитесь отсюда?
Служите нам, не то вам будет худо».
А лес в ответ: «Что толку от машин?
Прорубленные рощи, рельсы, шпалы.
Баклан, где сесть, не сыщет мочежин,
По росчисти сквозной летя устало.
Осоки обезводившую топь
Обвоют овдовевшие лягушки.
И паровоз, вдали рассыпав дробь,
Приблизившись, обдаст дыханьем пушки.
Косяк гусей взметнется в вышину.
До Очамчир идет пути прокладка
По жидкому когда-то зыбуну.
Кому-кому, а нам ничуть не сладко».
III
Пастух пригнал быков на водопой.
Речное устье клином входит в море.
Топ по мосту, мычанье, разнобой.
В деревне рядом — скрип ворот в затворе.
Со дна реки на водяную гладь
Всплывает перевернутое стадо.
Прощай, тенями стланная кровать.
Ходи кругом, когда уснуть бы надо.
Гоня валы теченью вперекор,
Плывут быки. Звон колокола дальний,
Сквозь дальний лай собак, зовет на сбор,
И плеск стоит в тенями стланной спальне.
С такой природы пахарь бы хотел
Сорвать небес и облаков лохмотья,
Чтоб телом всем обнять ее предел
И покорить, поспорив с ней в работе;
Чтоб вывесть ночь в просторы без болот,
Как буйволов. Слепней сгоняя с лядвей,
Уже в деревню с ревом входит скот,
Мыча как бы об августе и жатве.
Нисходит ночь. Звезды вечерней ртуть
Зазыбилась. Такая тишь в просторе,
Что страх дохнуть. Такая тишь, что жуть
Встревожить поседелый мрамор моря.
Лишь всплеску ненасытному не лень
Сосать песок. Лишь тополя предгорий,
Как девушки мингрельских деревень,
Толпясь вдали, толпою тянут к морю.
Такая ночь. Так вольно. Час такой.
Теперь дано обняться в единенье
Звезде и лесу с пеною морской.
Природе, натерпевшейся гонений,
В смарагды моря падают сапфиры,
Как будто ночь блаженной вязью слез
Связала сноп из всех сокровищ мира.
Вдали вдоль моря гонит паровоз.
ТИФЛИССКИЙ РЫБАК
Когда в Тбилиси ночь приходит
И тянет холодком с Куры,
Он с рыбою живой обходит
Передрассветные дворы.
Блеснет ли где ночник из щели,
Он — с солнцем к окнам кладовой,
Как будто сверх речной форели
Торгует зорькой весовой.
Когда в подставленную кадку
Летит покупка, как в Куру,
Он вам поверит без задатка,
И вновь он шествует и шарит,
Не пьют ли с ночи где-нибудь.
Найдет — и ястребом ударит,
К столу прокладывая путь.
Рыбак встает с заздравной чашей,
Подбросив шапку в потолок.
Пока он пьет, от чувств прилива,
Как рыба проданная, нем,
Она, как тост красноречивый,
Горит и ходит телом всем.
А уж лучи как в полдень жгучи,
И, их не ставя ни во что,
Вздымает ветер пыли тучи,
Клубя их, как штаны кинто.
Валится с ног, вернувшись в хату,
Рыбак, недавней встречей пьян,
И спит, и видит челн дощатый,
ПРИХОД РЫБАКА
Такие ночи сердце гложут,
Стихами замыслы шумят.
То, притаившись, крылья сложат,
То, встрепенувшись, распрямят.
За дверью майский дождь хлопочет,
Дыханье робости сырой.
Он на землю ступить не хочет
И виснет паром над Курой.
Как вдруг рыбак с ночным уловом, —
‘ Огонь к окну его привлек.
До рифм ли тут с крылатым словом?
Все заслонил его садок.
Вот под надежным кровом рыба.
Но дом людской — не водоем.
Она дрожит, как от ушиба
Или как окна под дождем.
Глубинных тайников жилица,
Она — не для житья вовне.
А строчке дома не сидится,
1 Ей только жизнь на стороне.
А строчку дома не занежишь,
И только выведешь рукой,
Ей слаще всех земных убежищ
Таких-то мыслей вихрь нахлынул
Нежданно на меня вчера,
Собрал и вышел со двора.
Прощай, ночное посещенье!
} Ступай, не сетуй на прием.
Будь ветра встречное теченье
Наградой на пути твоем.
Мы взобрались до небосвода,
Живем у рек, в степной дали,
В народе, в веянье народа,
В пьянящем веянье земли.
Мы лица трогаем ладонью,
Запоминаем навсегда,
Стихов закидываем тоню
40 И тащим красок невода.
В них лик отца и облик вдовий,
Пыль книг, осевшая на брови,
Мингрельский тающий закат.
Все это жизнь выносит к устьям,
Но в жизни день не сходен с днем.
Бывает, рыбу и упустим,
Да после с лихвою вернем.
Когда ж нагрянувшая старость
50 Посеребрит нас, как рассвет,
И ранняя уймется ярость,
Тогда, как день на водцой глади
Покоит рощи и луга,
Так чувства и у нас в тетради
Войдут и станут в берега.
У КАМИНА ВАЖА ПШАВЕЛЫ
Как келья отшельника, дом твой в Чаргали,
И ели чернеют, как сажа в печах.
Весь путь они в изморозь рядом шагали,
Так вот твой хваленый когда-то очаг!
Ты сам его выложил в виде камина,
Чтоб в доме живое иметь существо.
Ты в комнате этой, немного пустынной,
Поставил и глиной обмазал его.
Ты клал кирпичи по натянутой нитке
И вывел под звезды кривой дымоход,
Чтоб с
