искрами вместе души пережитки
Кружащимся вихрем несло в небосвод.
Увидев, что в жизнь воплотилась затея
И в обществе с нею, уже не один,
Ты в творческой жадности, как Прометея,
К простенку в углу приковал свой камин.
Когда ты приделал железные дверцы
И вьюшку для тяги пред топкой прожег,
В счет будущей неги ты пламенем сердца
Каминное устье ссудил под залог.
И вот началось бушеванье растопки.
Посыпались искры, послышался гул,
Как будто свой голос и опыт неробкий
Ты ветру поведал и в уголь вдохнул.
Как обе Арагвы на водоразделе
Текут, не сливая воды двух цветов,
Так жизнь твоя знаменовала в ущелье
Границу людских поселений и льдов.
Шел дождь, словно сыпали на пол пшеницу,
От струй поднимался светящийся пар,
И, видя, что солнце за тучей садится,
Спускался орел на одну из чинар.
Сушилась развешанная одёжа,
Шипя, закипала вода в котелке,
И были на музыку горы похожи,
Безмолвные после дождя, вдалеке.
Здесь в зимние ночи, не ведая лени,
Писал ты без устали, неутомим.
Ты весь был как пламя — порыв и горенье,
‘И с пламенем рядом соперничал с ним.
Я — отпрыск творений твоих и героев,
И книг твоих отзвук, и мыслей двойник,
И, душу на лад твой посмертный настроив,
По шелесту леса в Чаргали проник.
И вот я в Чаргали. Шумит непогода.
Растапливаю. Запылала смола.
И первое, что я встречаю у входа, —
Простертого вширь над камином орла.
Смотря на меня с нескрываемой злобой,
50 Он как самозванца встречает меня,
Как будто я с мыслью какой-то особой,
Тебя унижая, сижу у огня.
Орел свирепеет от огненных знаков.
Он в отсветах пламени весь, как в крови.
Всю ночь я борюсь с ним, как праотец Яков,
И утром прошу его: благослови.
Мудрец, загадавший полуночью зимней
Вот этот рассвет и вот эту мечту,
Будь тоже поддержкою мне, помоги мне,
60 Шум рощ помоги понимать на лету.
ГНЕЗДО ЛАСТОЧКИ
Под карнизом на моем балконе
И, как свечку в выгибе ладони,
Жар яйца в укрытье бережет.
Ласточка искусней нижет прутья,
Чем иглой работает швея.
Это попеченье об уюте
Сказочнее пенья соловья.
Может быть, помочь мне мастерице?
10 Я в окно ей кину свой дневник.
Пусть без связи выхватит страницу
И постелет словно половик.
Даже лучше, что, оставшись втуне,
Мысль моя не попадет в печать.
Пусть она у бойкой хлопотуньи
Не шутя научится летать.
Грусть, которой я не устерег,
Крыльями ударивши по-птичьи,
20 Ласточкою выпорхнет из строк.
Не летите прочь от нас, касатки!
В Грузии вам ласка и почет.
Четверть века вскапывали грядки,
Грузия весь год на страже мая,
В ней зима похожа на весну.
Я вам звезд на гнезда наломаю,
Вас в стихи зимою заверну.
Режьте, режьте воздух беспредельный,
30 Быстрые, как ножниц острия!
Вас, как детство, песней колыбельной
Обступила Родина моя.
Что же ты шарахаешься, птаха?
Не мечись, не бейся — погоди.
Я у слова расстегну рубаху
И птенца согрею на груди.
Настоящий поэт осторожен и скуп.
Дверь к нему изнутри заперта.
Он слететь не позволит безделице с губ,
Не откроет не вовремя рта.
Как блаженствует он, когда час молчалив!
Избалованной лиры прилив и отлив
Он умеет вводить в берега.
Я сдержать налетевшего чувства не мог,
Дал сорваться словам с языка,
И, как вылитый в блюдце яичный белок,
И, как раньше, в часы недовольства собой —
Образ Важа Пшавелы при мне.
Вот он сам, вот и дом, вот и крыша с трубой,
Вот и купы чинар в стороне.
И как к старшему младший, застенчив и нем,
Подхожу я к его очагу
И еще окончательнее, чем пред тем,
Должных слов подыскать не могу.
Я ищу их, однако, и шелест листа
Пробуждает под утро жену.
Мы читаем сомнительные места.
Завтра я их совсем зачеркну.
И начальная мысль не оставит следа,
Как бывало и раньше раз сто.
Так проклятая рифма толкает всегда
Говорить совершенно не то.
МАЙСКИЙ ДОЖДЬ
Ни слова пока о дожде.
Все после о нем уяснится.
То просо мешают в воде,
То с веток летит шелковица.
То в капанье слышится треск
Расправленных крыльев павлиньих,
То их переливчатый блеск
Мерещится в молниях синих.
К дождю обратим все мечты.
Прижмемся на улице к зданьям.
Средь давки откроем зонты,
В толпе под платанами станем.
Дождь шлепает по мостовой
И брызжет струями с балкона.
Дождь хлопает над головой
Забытою рамой оконной.
Я сам становлюсь бестолков.
Мне слышится в плеске капели
По каменным плитам панели.
Мы встретимся чуть погодя,
Душой освеженной воспрянув.
Ведь только и после дождя
Приходят развязки романов.
Ни слова пока о дожде.
Что не пострадали нигде
Зеленые всходы от града.
Но ярко блестят зеленя,
И свет отражается в лицах,
И капли, пленяя меня,
Дрожат у тебя на ресницах.
Ни слова пока о любви.
Она еще тайной покрыта.
Но истину установи:
Дождь — самый большой волокита.
ЦВЕТЫ
С цветами входя, ты снаружи
Заносишь дыханье полей,
Я ставлю цветы эти в банку
С сознаньем, забытым давно:
Дни лета, я встал спозаранку,
Дни детства, и в доме темно.
Иные цветы — словно шпорцы
Жар-птицы. Свидетель я сам, —
Дивились суровые горцы,
Как дети, мудреным цветам.
Иные цветы вроде рога.
Иные как помощь в пути.
С тобой мы берем их в дорогу,
Цветы не бывают пустыми:
В них воздух, в них ветер сокрыт.
Как бы бубенцами обшит.
Возьмем их и к платью приколем
И к выходу, к двери шагнем,
И вот, виноградником, полем,
Дорогой становится дом.
Я ставлю их в сердце, как в вазу,
Для них я бродил по Кавказу
И родину всю обошел.
Я шел и не видел покоя,
В пути головы не терял,
Я думал о ближних с тоскою,
Я жатву для братьев сбирал.
Теперь, вдохновленный цветами,
Трублю я по-прежнему в рог.
Я выкинул юности знамя,
Я пламя усердья разжег.
Верным спутником был мне табак.
Не смогу я расстаться с куреньем.
Стройность звезд придает размышленьям.
За работаю дым табака —
Самый лучший мой друг и советник.
Струйки тянутся в высь потолка
Через серые звенья колечек.
Или дым в курене, как в берлоге,
Или в рощу врезается гарь
Паровоза с железной дороги.
Скрип арбы. Туч несущихся клочья.
Электрических станций огни
Где-нибудь в глубине среди ночи.
К огорчению близких, табак
Стал курить я особенно крепкий.
Я нуждаюсь в хорошей зацепке.
Я не брошу курить, и куря,
Как бы вижу в дыму папиросы:
Склон, поросший травой. С пустыря
Я спускаюсь к речному откосу.
На ладони спиральный узор
Недокуренного никотина, —
Точно вид затуманенных гор
Застилает мне дали картину.
В ТЕНИ ПЛАТАНОВ
По обсаженной улице этой
Я ходил молодою порой.
Под платанами два силуэта.
Это — мой, а второй — это твой.
Ты проходишь под ними, не глядя.
Ты идешь, не смотря на листву.
Очутившись опять в их прохладе,
Я былое обратно зову.
Под стволами воронки в панели.
Камнем выложены их края.
Наши тени близ них уцелели —
Вот моя, а вот эта — твоя.
Листья осенью прыщут, увянув,
Облетает, лежит большинство.
Если срубят один из платанов,
В яму стану я вместо него.
Не платаны уходят, а время,
А платаны глядят ему вслед.
Я стою здесь с деревьями всеми
И тебе посылаю привет.
Я шаги твои раньше узнаю,
Чем платаны начнут шелестеть.
Ты меня на панели у края,
Как бывало, по-прежнему встреть.
Ты в меня запустила снежком.
Как при возрасте этом моем
Шутишь ты так развязно и смело?
И вода затекает за шею.
Снег мне, кажется, в душу проник,
И от холода я молодею.
Что мы смотрим на снежную гладь?
Мы ее, чего доброго, сглазим.
Не могу своих мыслей собрать.
Ты снежком своим сбила их наземь.
Седины моей белой кудель
Ты засыпала белой порошей.
Ты попала без промаха в цель
И в восторге забила в ладоши.
Но какой мне лечиться микстурой,
Если ты меня вместо снежка
Поразила стрелою амура?
Что мне возраст и вид пожилой?
Он мне только страданье усилит.
Я дрожащей любовной стрелой
Ранен в бедное сердце навылет.
Ты добилась опять своего,
Лишний раз доказав свою силу,
В миг, когда ни с того ни с сего
Снежным комом в меня угодила.
КАРЛО КАЛАДЗЕ
…Снова, по-видимому,
Придется в стихах побалакать,
Лучше не выдумаю,
Чтоб сделаться ведомым всякому…
Словом, начнем про погоду. Гнилая распутица,
Ветер и снег. Короче — это зима.
Глянешь в окошко, и ворон на ветке очутится,
Сад, как картина, висящая криво весьма.
Надо заметить — аллеею вышеописанной
10 Сам Инашвили гулял до последних недель.
Думаю, больше он из дому носу не высунет.
Станет он тоже студить своей глотки свирель!
К делу, однако. Итак, предо мной, весь источенный,
Сухо качается сада истлевший скелет.
Чуть где-нибудь незамеченный вздрогнет листочек, —
Ветер заметит и срежет за прочими вслед.
Что возразишь? Чем ответишь грядущим метелям?
Дело естественным кажется даже листве;
Только в прохожем с тяжелым служебным портфелем
20 Это рождает обидный сумбур в голове.
Но не о том я. Когда вечерами на ветке
Каркает ворон, развилье сука раскачав,
Не по себе мне, и, вдруг расхандрясь напоследки,
Счастья не чаю и жду неизвестных растрав.
А говорят ведь — на дереве чуть не столетья ль
Ворон, где выберет, зиму и лето живет!
Орбелиановой, может быть, жизни свидетель,
Он очевидец и наших удач и невзгод.
Карло Каладзе
Век его долгий, и глаза недоброго порчу
Я для сравненья кой с кем привожу, как намек,
Воображаю, какую бы рожу он скорчил,
Мой ненавистник, когда б я назвать его мог!
Впрочем, из нас кто не сталкивался со злоречьем?
Кто из боровшихся мелких интриг не знавал?
Шедшим к победе и раны в сраженьях обретшим
Ворон от века открытую печень клевал.
Главное — нет от него никакого спасенья.
Вот он уставил в меня беспокойный свой взгляд.
Сбить его пулей? Но можно ли без униженья
Сдуру на ворона жалкого тратить заряд?
Как же тут быть? И не в небо ли пальцем я тыкал,
Шум подымая вокруг рядовой чепухи?
Вот наважденье! Но ворон мне зиму накликал,
Горе накаркал, и это попало в стихи.
ИЗ ПОЭМЫ «УЧАРДИОНИ»
Два дерева, ошеломляющих взгляд,
У дома, державно обнявшись, стоят.
В прохладе, под тенью нависших вершин,
Изрядной вместимости винный кувшин.
Он пуст, как и девять таких же, как он,
Зарытых неподалеку испокон.
И с сыном отец, волоча костыли,
К деревьям, как тени, без сил подошли.
Родитель, ослепший с давнишней поры,
Касается дряхлой рукою коры.
Что сил ему юных бывалый задор?
Сегодня он должен оставить свой двор!
И в горе, и в гордости, и в забытьи
Он шепчет: «Прощайте деревья мои!»
«Твои?» — удивляясь и как бы смеясь,
Ветвей повторяет зеленая вязь.
«Твои?» — вопрошают столетья, шумя
Деревьями ластящимися двумя.
И двое владельцев уходят в их шум,
Прижавшись к деревьям смеющимся двум.
САМЕД ВУРГУН
ФИЛОСОФИЯ жизни
Как уносятся птиц вереницы,
Поколенья уходят в отлет, —
Человечество то веселится,
То отраву смертельную пьет.
То в тисках, то ломая оковы,
Точно русла стареющих рек,
Всех нас счастье влечет изначала,
Но, над нами смеясь искони,
Подпускало к себе, ускользало
И звало на бегу: «Догони!»
О безумная, дивная пери,
Брось негодную, злую игру.
Я свидетельствую и верю:
Все живое стремится к добру.
Этой тяги таящейся ради
Окажи свою помощь живым.
Смерть — проклятое ада исчадье,
С сотворения мира две силы —
Свет и тьма — в вековечной войне.
Солнце — к воле взывает извне.
Зло досталось вселенной в наследье
В незапамятные времена,
Но, дыханье зимы обезвредя,
Настает в наших душах весна.
Между горестями и весельем
Нет похожего ничего.
На два мира особенных делим
Но крылит из столетья в столетье
Мысль, исполненная огня, —
И фантазия щелкает плетью,
Погоняя веками коня.
Утро счастья, таинственный гений,
Осчастливь и направь поколенье,
Руку помощи людям подай.
Чем ты радовать станешь, стихия,
Если будешь, как камень, гола?
Как бездетности недра сухие,
Бесполезные гибнут дела.
Не сойди же со сцены
