внемли!
Ты в Средиземном море будишь хляби
Под Байями, где меж прибрежных скал
Спит глубина, укачанная рябью,
И отраженный остров задремал,
Топя столбы причалов, и ступени,
И темные сады на дне зеркал.
И, одуряя запахом цветений,
Пучина расступается до дна,
Когда ты в море входишь по колени.
Вся внутренность его тогда видна,
И водорослей и медуз тщедушье
От страха покрывает седина,
Когда над их сосудистою тушей
Твой голос раздается. Слушай, слушай!
Будь я листом, ты шелестел бы мной.
Будь тучей я, ты б нес меня с собою.
Будь я волной, я б рос пред крутизной
Стеною разъяренного прибоя.
О нет, когда б, по-прежнему дитя,
Я уносился в небо голубое
И с тучами гонялся не шутя,
Тогда б, участник твоего веселья,
Я сам, мольбой тебя не тяготя,
Отсюда улетел на самом деле.
Но я сражен. Как тучу и волну
Или листок, сними с песчаной мели
Того, кто тоже рвется в вышину
И горд, как ты, но пойман и в плену.
Дай стать мне лирой, как осенний лес,
И в честь твою ронять свой лист спросонья.
Устрой, чтоб постепенно я исчез
Обрывками разрозненных гармоний.
Суровый дух, позволь мне стать тобой!
Стань мною иль еще неугомонней!
Развей кругом притворный мой покой
И временную мыслей мертвечину.
Вздуй, как заклятьем, этою строкой
Золу из непогасшего камина.
Дай до людей мне слово донести,
Как ты заносишь семена в долину.
И сам раскатом трубным возвести:
Пришла Зима, зато Весна в пути!
ДЖОН ките
ОДА к ОСЕНИ
Пора плодоношенья и дождей!
Ты вместе с солнцем огибаешь мызу,
Советуясь, во сколько штук гроздей
Одеть лозу, обвившую карнизы;
Как яблоками отягченный ствол
У входа к дому опереть на колья,
И вспучить тыкву, и напыжить шейки
Лесных орехов, и как можно доле
Растить последние цветы для пчел,
Чтоб думали, что час их не прошел
И ломится в их клейкие ячейки.
Кто не видал тебя в воротах риг?
Забравшись на задворки экономии,
На сквозняке, раскинув воротник,
Ты, сидя, отдыхаешь на соломе;
Или, лицом упавши наперед
И бросив серп средь маков недожатых,
На полосе храпишь, подобно жнице;
Иль со снопом одоньев от богатых,
Подняв охапку, переходишь брод;
Или тисков подвертываешь гнет
И смотришь, как из яблок сидр сочится.
Где песни дней весенних, где они?
Не вспоминай, твои ничуть не хуже.
Когда зарею облака в тени
И пламенеет жнивий полукружье,
Звеня, роятся мошки у прудов,
Вытягиваясь в воздухе бессонном
То веретенами, то вереницей;
Как вдруг заблеют овцы по загонам;
Засвиристит кузнечик; из садов
Ударит крупной трелью реполов;
И ласточка с чириканьем промчится.
В свой час своя поэзия в природе:
Когда в зените день и жар томит
Притихших птиц, чей голосок звенит
Вдоль изгородей скошенных угодий?
Кузнечик, вот виновник тех мелодий,
Певун и лодырь, потерявший стыд,
Пока и сам, по горло пеньем сыт,
Не свалится последним в хороводе.
В свой час во всем поэзия своя:
Зимой, морозной ночью молчаливой
Пронзительны за печкой переливы
Сверчка во славу теплого жилья.
И словно летом, кажется сквозь дрему,
Что слышишь треск кузнечика знакомый.
Шепча про вечность, спит оно у шхер,
И вдруг, расколыхавшись, входит в гроты,
И топит их без жалости и счета,
И что-то шепчет, выйдя из пещер.
А то, бывает, тише не в пример,
Оберегает ракушки дремоту
На берегу, куда ее с излету
Последний шквал занес во весь карьер.
Сюда, трудом ослабившие зренье!
Обширность моря даст глазам покой.
И вы, о жертвы жизни городской,
Оглохшие от мелкой дребедени,
Задумайтесь под мерный шум морской,
Пока сирен не различите пенья!
«ЭНДИМИОНА»
Прекрасное пленяет навсегда.
К нему не остываешь. Никогда
Не впасть ему в ничтожество. Все снова
Нас будет влечь к испытанному крову
С готовым ложем и здоровым сном.
И мы затем цветы в гирлянды вьем,
Чтоб привязаться больше к чернозему
Наперекор томленью и надлому
Высоких душ; унынью вопреки
И дикости, загнавшей в тупики
Исканья наши. Да, назло пороку,
Луч красоты в одно мгновенье ока
Сгоняет с сердца тучи. Таковы
Луна и солнце, шелесты листвы,
Гурты овечьи, таковы нарциссы
В густой траве, так под прикрытьем мыса
Ручьи защиты ищут от жары,
И точно так рассыпаны дары
Лесной гвоздики на лесной поляне.
И таковы великие преданья
О славных мертвых первых дней земли,
Что мы детьми слыхали иль прочли.
ЮЛИУШ СЛОВАЦКИЙ
ОДА К СВОБОДЕ
I
Над поверженной вселенной!
Родина, восстав из плена,
Ставит правде алтари.
Новой жизни новый дух.
И, летя на облака,
Задержись в ее пределе,
Песни Польши долетели.
II
А позади, во тьме, остался дух неволи
Оглянемся, он нам на память дан.
Что завещал векам душитель на престоле?
Надменно-непонятен истукан.
Так древний обелиск, пугавший встарь феллаха,
Пока могли прочесть иероглиф,
Стоит на площади, и не внушает страха
И в наши дни, как камень, молчалив.
III
В незапамятную старину,
Хоронящуюся от взора,
Вся Европа росла в вышину,
Как готические соборы.
Отрешал венценосцев от власти
И в жилище у грозных владык
Пересматривал судьбы династий.
Просвещение скупо текло
Сквозь церквей расписное стекло.
Вдруг поднялся безвестный монах,
Не клонивший пред церковью шеи.
С Божьим словом на смелых устах
Стал он силами мериться с нею.
Пошатнулось созданье веков.
Обвалились старинные своды,
И, избавясь от тесных оков,
Вера вышла сама на свободу.
IV
А по странам крепли короли.
Жители безропотно терпели.
Уроженцы Англии нашли
Мстителя за родину в Кромвеле.
Он Стюартов кровью залил трон,
Сам же отказался от короны.
Чем же в Альбионе тех времен
Стала королевская персона?
Самоуправляемой державы.
Это месяц в небе, белизной
Ярко отразивший солнце права.
За рулем великие умы.
Отданное мнениям и спорам,
Выше башен Тауэрской тюрьмы
Зданье за Вестминстерским собором.
V
Испанского фрегата.
Там дерево недоброе росло
Под деревом, уставши от труда,
Убитые печалью,
В мечтах о счастье люди навсегда
Сном смерти засыпали.
Они платили смертью за мечту.
С благословенья папства
Тропическое дерево в порту
Считалось пальмой рабства.
И вдруг по всей Америке — отказ
От подати исконной.
Страна в единодушьи поднялась
По зову Вашингтона.
Он добыл уваженье и хвалу
Соединенным Штатам,
И свет забыл о мачте на молу
И дереве проклятом.
VI
Хвала краям, добившимся свободы.
В лучах неугасающей зари
Там, как хотят, на солнце без захода
Растут богатыри.
VII
Долетел из сельского костела.
Зрелище печальных похорон,
Провожатых поезд невеселый.
Скорбных свеч мерцающее пламя,
И молитву шепчут сыновья,
Шевеля беззвучными губами.
Гроб отцовский на плече у сына,
И сырой кладбищенской земли
Глубже и чернее их кручина.
Что ж так плачут? Жалко ль им себя?
Их богатство ждет по завещанью.
По покойном плачут ли, скорбя?
Мертвые не чувствуют страданья.
Этот деревенский старикан
Был не просто пахарь престарелый.
Он последним был из могикан,
Вспоминавших Польшу до раздела.
Свеж его могильный бугорок,
Вдруг раскаты вести громогласной:
Совершилось то, что он предрек,
Он свободы ждал не понапрасну.
VIII
Вспоминаю: юноша в расцвете
Проклинал огонь своей души.
«Господи, к чему мне муки эти!
Лучше искру духа потуши!
Я ль своей свободе не хозяин?» —
Себялюбья страшные слова!
Что у всех кружилась голова.
Дерзость породила маловерье.
Маловерье — вот новейший ад,
Уподобивший пустой химере
Все, чем человек высок и свят.
Добродетель? Это предрассудок.
Преступленье? Преступленья нет.
На каких весах, времен ублюдок,
Взвешивал ты вечности завет?
И, однако, эти самохвалы
Были только как нетопыри,
Призраками ночи небывалой
Накануне утренней зари.
Вот ее победное сиянье.
Иго свергнуто! Мы спасены!
Впереди простор — как в океане.
Смело вплавь! Не бойтесь глубины!
Бросимся в пучину без оглядки.
Занырнем на дно, не жмуря глаз.
Если не теряться, все в порядке.
Не один всплывет, как водолаз.
Кто-нибудь зажал в руке кораллы
Или трубит в Амфитритин рог.
Кто-нибудь ударился о скалы
И себя в волнах не уберег.
Богородице Дево, услышь
Нас и наших отцов песнопенье!
Ликованьем наполнилась тишь.
Это благовест освобожденья.
Разносясь от села до села,
С каждым днем торжество всенародней.
Каждый день громогласней хвала
Достигает престола Господня.
Громче, рыцари, все, как один!
Пусть, раскатываясь по дорогам,
Эта песня свободных дружин
Грянет над петербургским острогом.
Пусть, ударясь о невский гранит,
Где не только тупые чинуши,
Обещаньем она прозвенит:
«Да услышит имеющий уши».
Кто по улице ночью не брел
Мимо зданья, где как бы в засаде
Спал, нахохлясь, двуглавый орел
С кандалами в когтях на фасаде?
И шарахнулась хищная птица
И взлетела, не смея назад
На покинутый шпиль обратиться.
И увидела вольности флаг,
И шарахнулась в поисках тени,
Улетела в тоске и смятенье.
В вашем городе, знайте, литвины,
Ваших внуков и правнуков суд
Обвинит вас, сыны Гедимина.
Но несходен наш, видно, удел.
Вам покорствовать перед чужими,
Нам бороться, чтоб край уцелел,
И беречь свое гордое имя.
Так к оружию, господа!
Пробуждаются наши селенья,
И из мертвых встают города:
Это светлое их воскресенье.
Богородице Дево, услышь
Нас и наших отцов песнопенье!
Ликованьем наполнилась тишь.
Это благовест освобожденья.
Но сияние этой зари
Пламенеет на павших героях.
Память вечную им сотвори!
Со святыми в раю упокой их!
«КУЛИГ»
Праздничный поезд мчится стрелою.
В вооружении, вереницей
Мчатся на место жаркого боя
Радостнее, чем в отпуск с позиций.
К дому лесному в чаще нагрянем,
Спящих без платья стащим с кроватей.
Поторопитесь с приодеваньем!
Едемте с нами, время не тратя!
Сядемте в сани в чем вас застали.
Топают кони, кличут возницы.
Это гулянье на карнавале.
Дальше и дальше, к самой границе!
Двор при дороге. Коней заслыша,
Ночь отзывается тявканьем песьим.
Не нарушая сна и затишья,
Мигом в безмолвьи ноги уносим.
Кони что птицы. В мыле подпруги.
Снежную кромку режут полозья.
В небе ни тучки. В призрачном круге
‘Месяц свечою стал на морозе.
Редкому спится. Встречные с нами.
Кто б ни попался, тот в хороводе.
Над ездовыми факелов пламя.
Кони что птицы. В мыле поводья.
Если ж нельзя вам за нездоровьем,
Да не смутит вас пенье петушье.
Мы полукровок не остановим.
Мимо промчимся, сна не наруша.
) Редко какому дома сидится.
Это гулянье на карнавале.
Мимо и мимо, к самой границе.
Стойте! Постройка. Отсвет кенкетов.
В воздух стреляю вместо пароля.
Тотчас ответный треск пистолетов.
Шляхта справляет свадьбу на воле.
Едемте с нами, шафер и сваты!
Где новобрачный? Кланяйся тестю.
Просим прощенья. Не виноваты.
‘Наше почтение милой невесте.
Долгие сборы — лишние слезы.
Без разговоров разом в дорогу!
Ставь жениховы сани к обозу.
Вышли, махнули шапкой, и трогай!
Едемте с нами в чем вас застали.
Вихрем несутся кони, как птицы.
Это гулянье на карнавале.
Мимо и мимо, к самой границе.
Стойте тут, стойте! Снова именье.
Выстрелить, что ли? Тише. Отставить.
Лучше повергнем в недоуменье.
Всюду нахрапом тоже нельзя ведь.
Молча проходим мы по аллеям.
Дом. Занавески черного штофа.
Мы соболезнуем и сожалеем.
В доме какая-то катастрофа.
Сборище в зале на панихиде.
Отрок у гроба. Зал в позолоте.
Ах, в опустевшей вотчине сидя,
Сударь бесценный, вы пропадете.
Мы вас увозим. Слушайтесь слепо.
Всех вас собравшихся к отпеванью,
В траурных лентах черного крепа,
Просим покорно в парные сани.
Едемте с нами в чем вас застали.
Свищут полозья. Кони что птицы.
Это гулянье на карнавале.
Мимо и мимо, к самой границе!
Стойте. Усадьба. Память о предках,
‘Кажется, реет где-то незримо.
Дверь кабинета. Свечи в розетках.
Ломберный столик. Облако дыма.
Карты! К лицу ль это, судари, шляхте
В час, когда зреют судьбы народа?
Цепью стрелковой в поле залягте!
К дьяволу карты! К черту колоды!
Вооружайтесь! Вон из трущобы!
Пусть в короли и валеты и дамы
Лишь коронованные особы
Мастью играют тою же самой.
Пусть венценосцы и фаворитки,
Лишь доверяя равным и близким,
Мечут упавшие вдвое кредитки
С Карлом Десятым и беем тунисским,
Едемте с нами в чем вас застали.
К дьяволу карты! Кони что птицы.
Это гулянье на карнавале.
Мимо и мимо, к самой границе.
Стойте! Старинный замок вельможи.
1 Залпы в ответ на залпы отряда.
В окнах личины. Странные рожи.
Бальные платья. Шум маскарада.
Черти, монахи, рыцари, турки,
Старый бродяга с бурым медведем!
Не доплясавши первой мазурки,
К нам выходите, вместе поедем!
Едемте с нами в чем вас застали,
Это гулянье на карнавале.
‘Мимо и мимо, к самой границе.
Стойте тут, стойте! Новое зданье.
Света в окошках нет и в помине.
В воздух стреляю. Тихо. Молчанье.
Тьма и безмолвье сна и пустыни.
В двери стучитесь. Спать по-мертвецки?
Нет, не перечьте нашей забаве.
С лампой выходит старый дворецкий.
«Спит твой хозяин? Вот добронравье!»
«Нет, он не спит. Господин мой и дети,
‘Только узнали о возмущеньи
В ночь
