декабря со второго на третье,
Вышли с отрядом в вооружении.
Вот почему опустели аллеи».
«Твой господин молодчина! А мы-то!
Думали, дрыхнет, — вот дуралеи!
Больше таких бы Польше в защиту».
Едемте дальше, раз не застали.
Свищут полозья, кони что птицы.
Это гулянье на карнавале.
Мимо и мимо, к самой границе.
Полоз дорогу санную режет.
Сыплются искры. Блещут поляны,
И постепенно утро уж брезжит.
Мы подъезжаем. Стало виднее.
Вот и граница. Мы на кургане.
Заговорили все батареи.
Это на масленой наше катанье.
ПЕСНЬ ЛИТОВСКОГО ЛЕГИОНА
Ура, да здравствует Литва!
Хвалой ей солнце блещет.
Она жива! Она жива!
Ей тени рукоплещут.
Булыжником по воротам —
В казарменную плесень!
Мы будем мстить за долгий срам
Дождем камней и песен.
Ударим дружно на врага!
Последуемте зову!
Зычней в охотничьи рога
Трубите, звероловы!
Напрасно праву кулака
Учили нас тевтоны.
Мы будем бить наверняка.
Вступайте в легионы!
Шлют итальянцев усмирять.
Кого оставим охранять
Отцовские могилы?
Ударим дружно на врага!
Последуемте зову!
Зычней в охотничьи рога
Трубите, звероловы!
Ольгерд светильник дал послам,
Сказав: «Пока он светит,
Ольгерд осадит вас и сам
Царю войной ответит».
И, выступив вслед за гонцом,
Нагрянул, верный слову,
Как будто с крашеным яйцом
Явившись к дню Христову.
Покажем новому царю
Такое же усердье.
Врагов народа к фонарю
На память об Ольгерде!
Ударим дружно на врага!
Последуемте зову!
Зычней в охотничьи рога
Трубите, звероловы!
А вам, птенцы военных школ,
В столице Ягеллонов
Букетами прекрасный пол
Усыплет путь с балконов.
При следованьи ваших рот
Одушевится глина,
И к вам бойницы повернет
Твердыня Гедимина.
Ударим дружно на врага!
Последуемте зову!
Зычней в охотничьи рога
Трубите, звероловы!
И долгому унынью.
Никто не спросит о Литве,
Жива ль она доныне.
Об этом говорят дела,
А так мала дружина,
Оборвала вершину.
Ударим дружно на врага!
Последуемте зову!
Зычней в охотничьи рога
Трубите, звероловы!
Когда раздастся шум знамен,
Тесней сомкнётся легион
И ринется в атаку.
Чем ближе смерть к кому-нибудь,
Тем перед ней он бравей.
Самопожертвованье — путь
К непреходящей славе.
Ударим дружно на врага!
Последуемте зову!
Зычней в охотничьи рога
Трубите, звероловы!
ГРОБ АГАМЕМНОНА
ОТРЫВОК ИЗ ПОЭМЫ «ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК»
I
Пусть музыка причудливого строя
Сопровождает этих мыслей ход.
Агамемнона погребальный свод.
Здесь кровь Атридов обагрила плиты.
Сижу без слов средь давности забытой.
II
Невозвратима арфа золотая,
Которой описанья лишь дошли.
Я старину в расселине читаю,
Речь эллинов мне слышится вдали.
В шуршаньи трав мне чудится упорно:
Электры смех доносит ветер горный.
III
В своей извечной тяжбе с Арахнеей
Он пряжу рвет ее на сквозняке
И вносит запах мяты и пырея,
Цветущих на горах невдалеке.
Как тени мертвых или привиденья,
Здесь носятся пушинки их цветенья.
IV
Кузнечики в развалинах могилы
Отшибли треском память у меня.
Они к молчанью принуждают силой.
Как песня тишины их трескотня.
Как это поучительно: преданье,
Осиленное громом стрекотанья!
V
В покорности сдаюсь, как вы, Атриды!
Не стыдно мне, что я к стене прижат.
Я тоже победителем не выйду
Из состязанья с трескотней цикад.
Молчу, как смолкли вы в своей пещере
‘Злодейства, славы и высокомерья.
VI
Над дверью склепа в треугольной нише
Растет дубок над самой головой.
Он этому подвалу служит крышей,
Бросая тень нависшею листвой.
Как этот дуб попал сюда в гробницу?
Росток, наверно, затащили птицы.
VII
Я обломил отросток нижней ветки,
Покоя мертвых этим не смутив.
За дерево не заступились предки,
Лишь солнце жадно ринулось в прорыв.
Мне в голову пришло, что по размеру
Такою быть могла струна Гомера.
VIII
Почти, за ним протягивая руку,
Но не извлек и мысленно ни звука
Из роя мошек, бившегося там.
А мне уж в мыслях грезились напевы
Величья, скорби, жалости и гнева.
IX
Всю жизнь во имя выспренних материй
‘Чужих предпочитаю я своим.
Всю жизнь во сне я властелин империй,
А въяве проповедую глухим.
Но полно суматошить прах впустую.
Скорей на волю! Лошадь верховую!
X
В седло! По пересохшему потоку,
Где лавр бушует розовой волной,
Стрелой по воздуху, как мысль пророка,
Несется конь ретивый подо мной.
Он мчится вскачь, сверкая косоглазьем
‘И нехотя порой спускаясь наземь.
XI
У Фермопил, нет, раньше, в Херонее,
Я останавливаю скакуна.
Я в Фермопилах отдыхать не смею:
Мне может вспомниться моя страна.
А вдруг пред славной тенью полководца
С разбега конь мой в страхе отшатнется?
XII
Едва ль меня подпустят к Фермопилам
Спартанцы, погребенные во рву,
Я б наших странностей не объяснил им.
1 Их удивит, что я еще живу.
На этот счет их взгляды непреклонны.
Для древних побежденный вне закона.
XIII
Нет, я по фермопильскому ущелью
Проеду, не косясь по сторонам.
Там каждый камень говорит о деле,
И этих скал должно быть стыдно нам.
Нельзя в цепях входить к великим грекам,
Но только равным вольным человеком.
XIV
О, как я был бы пристыжен вопросом,
‘Когда б, блистая бронзою кирас,
Толпа теней перед входным утесом
Меня спросила: «Много ль было вас?»
Что прокричал бы я в минуты эти
Чрез пропасть разделивших нас столетий?
XV
Но я без слез из Фермопил не выйду.
Средь них без пояса и кунтуша
Лежит нагое тело Леонида,
Из камня высеченная душа.
Она из века в век и год за годом
> Воспета и оплакана народом.
XVI
Пока, о Польша, ты не снимешь вретищ
И рубища из грубого рядна,
Ты жалости ни у кого не встретишь
И в нищем виде людям не страшна.
До этих пор твой путь — палач и плаха,
Не выпрямиться и не встать из праха.
XVII
Как Деяниры жгучую тунику,
Сорви с себя монашескую ткань.
Подобно торсу статуи великой,
100 В неустыдимой наготе предстань.
Без тряпок ты возвышенней и чище,
Чем в этом виде странницы и нищей.
XVIII
Пускай народ, как прошлого обломок,
Откопанный из-под известняка,
Представится, явившись из потемок,
Громадою из одного куска.
Пусть поразят воображенье наше
Его неистребимость и бесстрашье.
XIX
Но, Польша, для любителей безделиц
110 Ты — редкий попугай или павлин.
Как у игрушек должен быть владелец,
Так кто-нибудь всегда твой господин.
Я вправе говорить об этом с болью,
Но никому другому не позволю.
XX
Предай меня проклятьям за обиду,
Но если ты страдалец Прометей,
Народ, я буду, словно Евмениды,
Подхлестывать тебя плетями змей.
Я жалобами и словами гнева
120 Тебе, как коршун, истерзаю чрево.
XXI
Безропотно сноси мои нападки.
Анафему твою я перерос.
Твоя рука отсохнет до лопатки,
Когда ее поднимешь для угроз.
Да чем и угрожать тебе отныне,
О родина, бесправная рабыня!
ВОСХОД СОЛНЦА НА САЛАМИНЕ
Я вспоминаю об одной минуте.
Я в лодке плыл. Перегоняя нас
И выпятив, как раковины вздутье,
Свой парус, за баркасом шел баркас.
На всех толпились моряки на юте
Или стоял албанец-водолаз.
В воде желтело тускло полнолунье.
Мы шли из Каламаки по лагуне.
Зажглась заря. Повеял бриз с востока.
10 Раз или два тряхнуло нас в длину.
Как всадники съезжаются с наскоку,
Так лодка налетела на волну.
Устав с дороги долгой и далекой,
Она прошлась по лодочному дну
И вся была как вестница пучины
От гроба Фемистокла с Саламина.
Я приподнялся. Пенились буруны,
Окрашенные заревом в сандал.
Я солнца с этой стороны лагуны
20 Из-за могилы Фемистокла ждал.
Оно ж взошло из-за песчаной дюны,
Где Ксерксов трон стоял, и он со скал
В безмолвье властолюбья и злорадства
Смотрел, как гибло Греции богатство.
О, как мне жалки стали в это время
И помыслы о греческой триреме!
Как загляделся я на берег тот,
1де в золотой мидийской диадеме
30 На греческий, вдали тонувший флот
Смотрел часами победитель сытый
Перед посторонившеюся свитой.
Грустно мне. По вечерам с небосвода
В воду спускается огненный мост.
Тянется хвост
Блещущих звезд.
Свежесть, погожая ночь… Отчего же
Грустно мне, Боже?
Пусты, как годы неурожая,
Наши сердца.
Маской лица
Я от других свой покой ограждаю.
Но от Творца не прикроюсь я ложью:
Грустно мне, Боже!
Точно по матери дети в кровати, —
Выйдет — и в рев, —
Так я готов
Солнце оплакивать на закате.
Знаю, что утром вернется, и все же
Грустно мне, Боже!
Аистов польских, на палубе лежа,
Видел я нынче на крыльях в пути
Милях В ПЯТИ
Или шести.
И оттого-то я жалобы множу:
Грустно мне, Боже!
И оттого, что не ведал я дома,
Как пилигрим,
Тягой томим
По незнакомому и по чужому,
И, вероятно, умру в бездорожьи,
Грустно мне, Боже!
Знаю, что я не на польском погосте
Кости сложу близ угла своего.
И оттого
Все существо
Жаждет покойного, верного ложа.
Грустно мне, Боже!
Молится дома ребенок невинный,
Чтобы приблизил Господь мой возврат.
Я же навряд
Буду назад,
И что с чужбины его я тревожу,
Грустно мне, Боже!
Впрочем, довольно. В морской панораме
Звезды и впредь
Будут гореть
Через сто лет, как при нас, вечерами,
Памяти след обо мне уничтожа.
Грустно мне, Боже!
РАЗГОВОР С ПИРАМИДАМИ
В ваших недрах, пирамиды,
И мечи по рукоять
В урнах с прахом погребать?
Месть, как мумию в бальзаме?
Пирамиды, для ночлегов
Нет ли в вашей тьме ковчегов,
Чтобы прах борцов поляк
Мог сберечь в укрытьях рак
И потом вернуть отчизне
В дни восстановлены! жизни?
Пирамиды, вы одни лишь
Место для слезохранилищ.
Наши слезы о былом?
Слезы матерей о детях
Сохранить в иных столетьях?
— Есть бассейны, подойдут.
Пирамиды, нет ли келий
В вашем черном подземельи,
И до лучших дней в палате
Водрузить его распятье?
Пирамиды, в ваших залах
Радостно б во тьме исчез,
Только б наш народ воскрес.
— Уходи. Борись и действуй
И не смей бросать семейство.
Здесь для мертвых только вход.
Дух бессмертен и живет.
В ШВЕЙЦАРИИ
I
Она ушла, как сон, и с тех времен,
Как умерла, я горько поражен,
Что жив, и устраниться не умею,
И не последовал туда за нею,
Где милая, избавясь от оков,
Случившееся видит с облаков.
II
В горах Швейцарии есть водопад.
Ревущий столб воды голубоват,
И радуга пластается в тумане
10 Над крутизной и местом бушеванья.
Она горит, под ней водоворот,
Никто постройки в пропасть не столкнет,
Но вдруг сквозь свод оранжево-зеленый
Пройдет ягненок по крутому склону
Иль голубь жаждущий рванется вниз
Попить воды под каменный карниз
И пролетает радугу до края,
Меняющейся краскою играя.
Когда из этой огненной дуги
20 Ее навстречу вынесли шаги,
Я вздрогнул и уверовал мгновенно
В ее рожденье из огня и пены,
Глазами обнял с головы до ног.
Виденье было так великолепно,
Что я, казалось, тотчас же ослепну,
Когда об этом умолчу и сам
Своим восторгам выхода не дам.
Уже, приблизившись к какой-то грани,
30Я мучился во власти обожанья,
Уже, волнуясь за нее, стерег,
Не сбил бы ветер незнакомки с ног.
Уж думал, как бы по вине обвала
Она с обрыва в пропасть не упала.
Уже хватался за перильный брус,
Боясь, что это сон и я проснусь.
III
Прогуливаясь с ней по котловине,
Мы подошли к скатившейся лавине.
Как выброшенный на берег дельфин,
40 Лежал на брюхе снежный исполин.
Бока дымились. Он дышал стесненно.
Из синей пасти вытекала Рона,
От зноя выси были тяжелы.
Мы диких коз спугнули со скалы.
Поверенные наших тайн, наверно,
Разглядывали нас в упор две серны.
И я сказал: «И эти влюблены.
Их взоры на тебя устремлены».
С улыбкой губы тиская до боли,
50 Она вдруг рассмеялась против воли,
И детский хохот, разорвавши тишь,
Порхнул шумливо, как бесстыжий чиж,
Когда ж опять вернулся к розе белой,
Ее лицо уже пожаром рдело.
Юнгфрау, снеговая дева гор,
Не так волнует вечерами взор,
Как этот недоступный для жеманниц
Непроизвольный мраморный румянец,
Зажегшийся над ямочками щек, —
60 Правдивости смеющийся залог.
IV
Настали удивительные дни.
Мы были безмятежны и одни.
И в первобытности и изобильи
На лодке дни и ночи проводили.
И тишь была порою такова —
Казалось, изволеньем божества
Мы режем гладь не лодочным подцоньем,
Но по воде шагаем и не тонем.
И как бы подзывая: «Подойди», —
Она всегда скользила впереди.
Она была озерною мадонной,
Владелицею горного кантона.
За нами разбегался пенный слой
Двойной круговоротною волной.
Вся в капельках, как к колдовской прилуке,
К ней рыба из воды кидалась в руки.
И у нее, как королевы вод,
Был свой дворец и свой хрустальный грот,
Где верховодила она и смело
1 Могла со мною делать что хотела.
V
Однажды я блуждал меж антитез,
Небесный ангел ли она иль бес,
И несколько позднее в этом панне
Принес чистосердечно покаянье.
Вот
