Часовня Теллю сооружена.
Мы подошли к скалистому обрыву.
Она сошла и крикнула шутливо:
«Я вас люблю!» — вертясь живей юлы,
*И оттолкнула лодку от скалы.
Как опишу я, что со мною стало,
Пока я удалялся от причала?
Восторг и неотвеченный вопрос,
Всерьез ли это или же в насмешку,
В моей душе теснились вперемежку.
И я не знал, по озеру ль плыву
Или в заоблачную синеву,
Теченьем ли от прибережных галек
} На середину увлекает ялик,
И встречный вихрь мне разрывает грудь.
И лишь тогда заметил я, что — в лодке,
Когда подплыл по озеру к середке,
И с противоположного конца
Потребовали к берегу гребца.
VI
Часовню Телля окружает лес.
Над ней высокий каменный отвес.
Кругом краса и тишь. Подножье входа
110 Ступеньками зачерпывает воду.
Все, что переполняло нас давно.
Здесь колыхались рыжие извивы
Трех сосен, отразившихся с обрыва.
Здесь, задохнувшись после первых фраз,
Мы от воды не поднимали глаз
И видели в волнующейся раме
Свои изображенья под ногами.
Хоть в жизни оба эти существа
120 Еще соединяли лишь слова,
Качая отраженья, как фелуки,
Волненье им переплетало руки.
И ветреного полдня суета
Шутя, соединяла им уста.
Ах, как вода, играя и лукавя,
Была провидицей в своей забаве!
VII
Мы с ней проникли в ледяной тайник,
Разглядывая светлые ледышки,
130 Стояла спутница моя в одышке.
Ее прическу убелил мороз.
Пушистый иней лег вокруг волос.
Как бы из недр взволнованной породы
Живые слезы капали со свода
Так часто, что немного погодя
Она закуталась как от дождя.
Когда я увидал, как от капели
Росинки в волосах у ней горели,
Когда увидел, как на ней хорош
Фигуру облегавший макинтош,
Когда взглянул в ее глаза святые,
Я стал молиться ей: «Ave Maria!»
Она зарделась словно маков цвет
И спину повернула мне в ответ.
Я видел, как она на лед дышала
И чье-то имя пальчиком писала.
И вдруг услышал: «Если на роду
Мне писано за мягкость быть в аду,
Я, заживо вмороженная в льдину,
Как солнце в этом тайнике застыну,
О, если б тот, кто в жизни был мне мил,
Меня тогда дыханьем растопил!»
VIII
Пересечем лесистые бугры.
Поднимемся на снежный верх горы.
Здесь нет лесов, и веянье прохлады
Разносит звон пасущегося стада.
Садится солнце, сумрак в глубине,
Но долго-долго выси гор в огне.
Здесь через пропасти, как привиденья,
160 Бесшумно переносятся олени.
И парой крыл орлы сквозь бирюзу
Бросают тень на облака внизу.
Пойдем и совершим туда подъем,
И если мы обратно не придем,
Пускай о нас распространятся слухи,
Что на прогулке нас украли духи
Или что сами мы на Млечный Путь
Вступили и идем куда-нибудь,
Оставив по себе одно преданье
170 Среди созвездий или на Монблане.
IX
Едва ли кто слыхал о перевале,
Где духи гор, бывало, ночевали,
Как лебеди, рассевшись тяжело
И головы запрятав под крыло.
Едва ль имеет кто-нибудь понятье
О горной хате на отлогом скате,
И сколько роз под окнами цвело,
И сколько вишен торкалось в стекло,
И сколько соловьиных гнезд торчало,
180 И сколько звезд молчало и мерцало
В часы, когда с раскатом их рулад
Ночами состязался водопад,
И сколько стад под нами и над нами
На пастбищах бренчало бубенцами.
Едва ль еще кому-нибудь вдомек,
Который то ль стерег угрюмый траппер,
То ль крыльями своими демон запер,
Раскинувши их от скалы к скале
190 В глухом ущелье, лучшем на земле.
X
Но слишком живописны были выси
В пахучем и смолистом кипарисе.
Как выкупа за эту благодать.
Однажды под садовою оградой
Сидели мы внизу у водопада,
Где бушевал его могучий сброс,
За чтеньем книги, книги, полной слез.
Внезапно на какое-то мгновенье
200 Я поднял голову, прервавши чтенье.
Как неземной задумавшийся дух
Она сидела, обратившись в слух.
Вдруг свежий ветер, налетевший сзади,
В лицо ей бросил сбившиеся пряди.
Я с силою к себе ее привлек,
Целуя в распушившийся висок.
Вдруг повалили разные напасти —
Стремительно надвинулось ненастье,
Как грива, растрепался водопад,
Мы вымокли. Запахло как в подвале.
С тех пор мы вместе больше не читали.
XI
С тех пор она, стесняясь и дичась,
Грустнее становилась каждый час.
Все чаще забывалась на аллее,
Закинув руки с мукою за шею
И устремив отсутствующий взор
Куда-нибудь на небо иль в простор.
Все более, подобно хворой птичке,
220 Утрачивала прежние привычки.
XII
Тогда я, видя, как она убита,
Оправдываться стал в свою защиту
И что-то искреннейше плел и плел
Про берег речки и ольховый ствол,
Из-за которого зарей в тумане
Я наблюдал ее возврат с купанья,
Про плеск воды, и шелест камыша,
И хруст песка, и шорох голыша,
Что в заводи белела так кувшинка,
230 Как будто на перилах за кабинкой
Сушила горничная простыню,
Что я лишь их в случившемся виню
И что, хоть я ничуть не соглядатай,
Мне грусть ее — достойная расплата.
XIII
Уж я сказал, краснея от стыда,
Она о том не знала никогда
И безотчетной краской походила
На пышущее изнутри кадило.
Как бы стараясь уголек раздуть,
240 Смущенье ей приподнимало грудь.
Так и сейчас. Казалось, предрассудок
Спалит на ней венок из незабудок —
Так стала от стыда она ряба,
От подбородка вспыхнувши до лба.
Все это было точно голос детский,
Раздавшийся средь лжи великосветской,
И только не присутствовала мать,
Да в кругозоре ночи беспредельной
250 Недоставало песни колыбельной.
XIV
Быть может, с ангелами в вышине
Сейчас ты тужишь о своей вине
И говоришь им на своем примере
О грешнице, о случае в пещере,
Или об ослепляющей мечте,
Или о перепуге в темноте,
Иль о карающем Господнем громе,
Или о том, как в утренней истоме,
Среди ночных бесед в какой-то миг
260 Рассвет нас неожиданно застиг
Под зарослями в высохшем протоке,
Где спали мы, прижав друг к другу щеки.
Об этом ты? Про утреннюю рань?
И — ангелам? Не надо, перестань!
Не кайся перед ними и не сетуй!
Какое искушенье слушать это,
Когда ты исповедуешься им,
Жар сказанного непереносим.
Ах, если бы и я не ведал тлена
И ангелом носился по вселенной
И, лучезарный, став во весь свой рост,
Мог головою доставать до звезд,
О, как охотно все невероятья
Я б отдал за одно твое объятье!
XV
Гроза прошла. Как бы в самозащите,
Она второю вышла из прикрытья.
От пастбищ пар клубами к небу шел,
Как будто гром ударил в суходол.
280 И туча тлела радугою мира.
Ей было странно: так же, как вчера,
Дышали розы, высилась гора.
Она дивилась радуги сиянью,
Столь необычному такою ранью,
И неба голубому молоку,
И месяца бледневшему кружку.
В ней было все так сдвинуто и ново,
Что и кругом она ждала иного.
Вдруг, проходя по каменной гряде,
290 Она себя увидела в воде.
В спокойном зеркале озерной глади
Белела девушка в простом наряде.
Была до дна недвижна глубина,
И девушка отчетливо видна —
И волосы, и губ ее кораллы,
И бледный облик, как вода, усталый.
XVI
Мгновенья есть: настанет тишина,
Ждут соловьи, чтобы взошла луна,
Листва замрет без шелеста над крышей,
300 Ручьи стараются струиться тише,
И у звезды такой разумный вид,
Что, кажется, вот-вот заговорит.
Мгновенья есть, когда из-за тумана
Показывается лицо Дианы.
Тут соловьи и поднимают свист,
И воздух вдруг становится смолист,
И начинают петь ручьи по склонам,
И шелест разбегается по кленам,
И вот шумит и ясеней листва,
И лишними становятся слова.
В минуты эти предают забвенью
Обиды, промахи и прегрешенья.
В одну из этих редкостных минут,
Мы обо всем на свете понемногу
Беседовали тихо у порога.
XVII
Как жаворонок в высях на заре,
Звонил порой отшельник на горе.
Прислушиваясь раз к его трезвону,
320 Она мне предложила убежденно:
«Расскажем старцу. Пусть он разберет.
Мне больше не по силам этот гнет.
Пусть обречет меня огню и муке
Иль на любовь соединит нам руки.
Пусть снимет с нас обоих этот грех.
Я жить привыкла честно, без помех».
Она пошла переодеться в сени
И вышла. Это было превращенье!
Она надела платье этих мест,
330 С корсажем и шнуровкою невест.
От неожиданности я вначале
Не узнавал швейцарки под вуалью.
На голове, венчая черный ток,
Качался проволочный мотылек.
Две чайных розы, только что из вазы,
Смотрели из-под падавшего газа.
Я вел ее, волнуясь, как на бал,
И к мотыльку на шляпке ревновал.
Дай, думал я, поглядывая с краю,
Крыло я этой бабочке сломаю.
Но не было мне радости вдвоем:
Предчувствия мрачили наш подъем.
Когда я сверху посмотрел в долину,
Сосновый домик в заросли жасмина
Чернел, как гробик, а вишневый сад,
Как кладбище в селе, печалил взгляд.
Каким все сверху показалось слабым,
Каким ничтожным по своим масштабам.
Так вот она, пещера изо льда!
Так вот они, хваленые стада!
Печально я карабкался по круче
И вижу как сейчас: утесы, тучи,
Орлов на леднике, кровоподтек
Садящегося солнца, лес у ног.
И след косых заносов: снег и ельник,
Где путников откапывал отшельник,
Крыльцо, и крест, и старца самого,
И сенбернара, и синиц его.
Где это все? Я старше стал и строже,
*И вместе все теперь на сон похоже.
Но помню пальчика ее ледок,
Когда я надевал ей перстенек,
И дрожь ладони при моем пожатьи,
И луч зари на каменном распятьи.
XVIII
Луга, долины, рощи и потоки,
Не жалуйтесь мне, как вы одиноки!
Не говорите мне, что я бедняк.
Я оглушен, со мной и так столбняк.
Я упаду без чувств и в летаргии
370 Опять черты увижу дорогие.
И светлый взор, и нитку черных бус
И вытянусь навстречу и проснусь.
Опять проснусь, опять недоуменно
Спрошу, куда я эту тяжесть дену.
Опять слоняться буду и в тоске
Писать родное имя на песке.
Или в знакомой заросли жасмина
В недвижности, задумавшись, застыну,
Как неудачник, потерявший клад
И шарящий в пространстве наугад.
XIX
Под окнами ночами неустанно
Переговариваются фонтаны.
В садах неистовствуют соловьи,
И месяц светит в комнаты мои.
Когда без жизни, вроде рыбы снулой,
Я пробуждаюсь от ночного гула,
И слышу плеск, и подхожу к окну,
И вижу за деревьями луну —
Все это в сердце растравляет раны.
390 Я смерти жду и скоро тенью стану,
Но это не конец, и я живу,
И плач фонтанов льется в синеву.
XX
Когда я мыслью погружен в былое,
По-разному я этот образ строю.
То наклоняется она ко мне,
Меня внезапно разбудив во сне,
То близ меня, задумавшись и хмуро,
Рассматривает книжную гравюру,
То в горы пред собой вперяет взгляд,
400 То, шествуя со свитою ребят
С величественным видом королевы,
Подходит с сельской детворою к хлеву,
То дремлет под платанами в тени,
То гости в домике, то мы одни,
То лунный свет деревьев тени движет,
То зарево заката Альпы лижет!
XXI
Как только ночью вызвездит, иду
К воде, на каменистую гряду.
Последний мой и незавидный жребий:
410 Созвездьем Лебедя пленяться в небе.
Найду и мысленно держу полет
За ним в бездонный черный небосвод.
Проходит жизнь, и, видно, ниоткуда
Я больше облегченья не добуду.
Где б ни был я, что б ни произошло,
Мне больно знать и помнить тяжело.
Но иногда я о далеком крае
Со слабою надеждою мечтаю,
Где б я разбитым сердцем овладел
420 И положил его тоске предел,
Где летней ночью водяные хляби
Окрасит месяц золотою рябью,
И где душа, не дожидаясь дня,
Тихонько ночью выйдет из меня.
МОЕ ЗАВЕЩАНИЕ
С вами жил я, и плакал, и мучился с вами.
Равнодушным не помню себя ни к кому.
А теперь перед смертью, как в темном
предхрамьи,
Головы опечаленной не подниму.
Никакого наследства я не оставляю
Ни для лиры умолкнувшей, ни для семьи.
Бледной молнией имя мое озаряя,
Догорят средь потомства творенья мои.
Вы же, знавшие близко меня, расскажите,
Как любил я корабль натерпевшийся наш
И до этой минуты стоял на бушприте,
Но тону, потому что погиб экипаж.
И когда-нибудь, в думах о старых утратах,
Согласитесь, что плащ был на мне без пятна,
Не из милости выпрошенный у богатых,
А завещанный дедом на все времена.
Пусть друзья мое сердце на ветках алоэ
Сообща как-нибудь зимней ночью сожгут
И родной моей матери урну с золою,
Давшей сердце мне это, назад отнесут.
А потом за столом пусть наполнят бокалы
И запьют
