халате

Промывал вчерашний шов.

Вдруг больной узнал в палате

Друга детства, дом отцов.

Вновь он в этом старом парке.

Заморозки по утрам,

И когда кладут припарки,

Плачут стекла первых рам.

Голос нынешнего века

И виденья той поры

Уживаются с опекой

Терпеливой медсестры.

По палате ходят люди.

Слышно хлопанье дверей.

Глухо ухают орудья

Заозерных батарей.

Солнце низкое садится.

Вот оно в затон впилось

И оттуда длинной спицей

Протыкает даль насквозь.

И минуты две оттуда

В выбоины на дворе

Льются волны изумруда,

Как в волшебном фонаре.

Зверской боли крепнут схватки,

Крепнет ветер, озверев,

И летят грачей девятки,

Черные девятки треф.

Вихрь качает липы, скрючив,

Буря гнет их на корню,

И больной под стоны сучьев

Забывает про ступню.

Парк преданьями состарен.

Здесь стоял наполеон,

И славянофил Самарин

Послужил и погребен.

Здесь потомок декабриста,

Правнук русских героинь,

Бил ворон из монтекристо

И одолевал латынь.

Если только хватит силы,

Он, как дед, энтузиаст,

Прадеда-славянофила

Пересмотрит и издаст.

Сам же он напишет пьесу,

Вдохновленную войной,

Под немолчный ропот леса,

Лежа, думает больной.

Там он жизни небывалой

Невообразимый ход

Языком провинциала

В строй и ясность приведет.

Зима приближается

Зима приближается. Сызнова

Какой-нибудь угол медвежий

Под слезы ребенка капризного

Исчезнет в грязи непроезжей.

Домишки в озерах очутятся.

Над ними закурятся трубы.

В холодных объятьях распутицы

Сойдутся к огню жизнелюбы.

Обители севера строгого,

Накрытые небом, как крышей!

На вас, захолустные логова,

Написано: «Сим победиши».

Люблю вас, далекие пристани

В провинции или деревне.

Чем книга чернее и листанней,

Тем прелесть ее задушевней.

Обозы тяжелые двигая,

Раскинувши нив алфавиты,

Вы с детства любимою книгою

Как бы на середке открыты.

И вдруг она пишется заново

Ближайшею первой метелью,

Вся в росчерках полоза санного

И белая, как рукоделье.

Октябрь серебристо-ореховый.

Блеск заморозков оловянный.

Осенние сумерки Чехова,

Чайковского и Левитана.

Смерть сапера

Мы время по часам заметили

И кверху поползли по склону.

Вот и обрыв. Мы без свидетелей

У края вражьей обороны.

Вот там она, и там, и тут она

Везде, везде, до самой кручи.

Как паутиною опутана

Вся проволкою колючей.

Он наших мыслей не подслушивал

И не заглядывал нам в душу.

Он из конюшни вниз обрушивал

Свой бешеный огонь по зуше.

Прожекторы, как ножки циркуля,

Лучом вонзались в коновязи.

Прямые попаданья фыркали

Фонтанами земли и грязи.

Но чем обстрел дымил багровее,

Тем равнодушнее к осколкам,

В спокойсти и хладнокровии

Работали мы тихомолком.

Со мною были люди смелые.

Я знал, что в проволочной чаще

Проходы нужные проделаю

Для битвы завтра предстоящей.

Вдруг одного сапера ранило.

Он отползал от вражьих линий,

Привстал, и дух от боли заняло,

И он упал в густой полыни.

Он приходил в себя урывками,

Осматривался на пригорке

И щупал место под нашивками

На почерневшей гимнастерке.

И думал: глупость, оцарапали,

И он отвалит от Казани,

К жене и детям вверх к сарапулю,

И вновь и вновь терял сознанье.

Все в жизни может быть издержано,

Изведаны все положенья,

Следы любви самоотверженной

Не подлежат уничтоженью.

Хоть землю грыз от боли раненый,

Но стонами не выдал братьев,

Врожденной стойкости крестьянина

И в обмороке не утратив.

Его живым успели вынести.

Час продышал он через силу.

Хотя за речкой почва глинистей,

Там вырыли ему могилу.

Когда, убитые потерею,

К нему сошлись мы на прощанье,

Заговорила артиллерия

В две тысячи своих гортаней.

В часах задвигались колесики.

Проснулись рычаги и шкивы.

К проделанной покойным просеке

Шагнула армия прорыва.

Сраженье хлынуло в пробоину

И выкатилось на равнину,

Как входит море в край застроенный,

С разбега проломив плотину.

Пехота шла вперед маршрутами,

Как их располагал умерший.

Поздней немногими минутами

Противник дрогнул у завершья.

Он оставлял снарядов штабели,

Котлы дымящегося супа,

Все, что обозные награбили,

Палатки, ящики и трупы.

Потом дорогою завещанной

Прошло с победами все войско.

Края расширившейся трещины

У Криворожья и Пропойска.

Мы оттого теперь у Гомеля,

Что на поляне в полнолунье

Своей души не экономили

В пластунском деле накануне.

Жить и сгорать у всех в обычае,

Но жизнь тогда лишь обессмертишь,

Когда ей к свету и величию

Своею жертвой путь прочертишь.

Преследование

Мы настигали неприятеля.

Он отходил. И в те же числа,

Что мы бегущих колошматили,

Шли ливни и земля раскисла.

Когда нежданно в коноплянике

Показывались мы ватагой,

Их танки скатывались в панике

На дно размокшего оврага.

Везде встречали нас известия,

Как, все растаптывая в мире,

Командовали эти бестии,

Насилуя и дебоширя.

От боли каждый, как ужаленный,

За ними устремлялся в гневе

Через горящие развалины

И падающие деревья.

Деревья падали, и в хворосте

Лесное пламя бесновалось.

От этой сумасшедшей скорости

Все в памяти перемешалось.

Своих грехов им прятать не во что.

И мы всегда припоминали

Подобранную в поле девочку,

Которой тешились канальи.

За след руки на мертвом личике

С кольцом на пальце безымянном

Должны нам заплатить обидчики

Сторицею и чистоганом.

В неистовстве как бы молитвенном

От трупа бедного ребенка

Летели мы по рвам и рытвинам

За душегубами вдогонку.

Тянулись тучи с промежутками,

И сами, грозные, как туча,

Мы с чертовней и приабутками

Давили гнезда их гадючьи.

Разведчики

Синело небо. Было тихо.

Трещали на лугу кузнечики.

Нагнувшись, низкою гречихой

К деревне двигались разведчики.

Их было трое, откровенно

Отчаянных до молодечества,

Избавленных от пуль и плена

Молитвами в глуби отечества.

Деревня вражеским вертепом

Царила надо всей равниною.

Луга желтели курослепом,

Ромашками и пастью львиною.

Вдали был сад, деревьев купы,

Толпились немцы белобрысые,

И под окном стояли группой

Вкруг стойки с канцелярской крысою.

Всмотрясь и головы попрятав,

Разведчики, недолго думая,

Пошли садить из автоматов,

Уверенные и угрюмые.

Деревню пересуматошить

Трудов не стоило особенных.

Взвилась подстреленная лошадь,

Мелькнули мертвые в колдобинах.

И как взлетают арсеналы

По мановенью рук подрывника,

Огню разведки отвечала

Вся огневая мощь противника.

Огонь дал пищу для засечек

На наших пунктах за равниною.

За этой пищею разведчик

И полз сюда, в гнездо осиное.

……………

Давно шел бой. Он был так долог,

Что пропадало чувство времени.

Разрывы мин из шестистволок

Забрасывали небо теменью.

Наверно, вечер. Скоро ужин.

В окопах дома щи с бараниной.

А их короткий век отслужен:

Они контужены и ранены.

……………

Валили наземь басурмане,

Зеленоглазые и карие.

Поволокли, как на аркане,

За палисадник в канцелярию.

Фуражки, морды, папиросы

И роем мухи, как к покойнику.

Вдруг первый вызванный к допросу

Шагнул к ближайшему разбойнику.

Он дал ногой в подвздошье вору

И, выхвативши автомат его,

Очистил залпами контору

От этого жулья проклятого.

Как вдруг его сразила пуля.

Их снова окружили кучею.

Два остальных рукой махнули.

Теперь им гибель неминучая.

Вверху задвигались стропила,

Как бы в ответ их маловерию,

Над домом крышу расщепило

Снарядом нашей артиллерии.

Дом загорелся. В суматохе

Метнулись к выходу два пленника,

И вот они в чертополе

Бегут задами по гуменнику.

По ним стреляют из-за клети.

Момент и не было товарища.

И в поле выбегает третий

И трет глаза рукою шарящей.

Все день еще, и даль объята

Пожаром солнца сумасшедшего.

Но он дивится не закату,

Закату удивляться нечего.

Садится солнце в курослепе,

И вот что, вот что не безделица:

В деревню входят наши цепи,

И пыль от перебежек стелется.

Без памяти, забыв раненья,

Руками на бегу работая,

Бежит он на соединенье

С победоносною пехотою.

Неоглядность

Непобедимым — многолетье,

Прославившимся исполать!

Раздолье жить на белом свете,

И без конца морская гладь.

И русская судьба безбрежней,

Чем может грезиться во сне,

И вечно остается прежней

При небывалой новизне.

И на одноименной грани

Ее поэтов похвала,

Историков ее преданья

И армии ее дела.

И блеск ее морского флота,

И русских сказок закрома,

И гении ее полета,

И небо, и она сама.

И вот на эту ширь раздолья

Глядят из глубины веков

Нахимов в звездном ореоле

И в медальоне — Ушаков.

Вся жизнь их — подвиг неустанный.

Они, не пожалев сердец,

Сверкают темой для романа

И дали чести образец.

Их жизнь не промелькнула мимо,

Не затерялась вдалеке.

Их след лежит неизгладимо

На времени и на моряке.

Они живут свежо и пылко,

Распорядительны без слов,

И чувствуют родную жилку

В горячке гордых парусов.

На боевой морской арене

Они из дымовых завес

Стрелой бросаются в сраженье

Противнику наперерез.

Бегут в расстройстве стаи турок.

За ночью следует рассвет.

На рейде тлеет, как окурок,

Турецкий тонущий корвет.

И, все препятствия осилив,

Ширяет флагманский фрегат,

Размахом вытянутых крыльев

Уже не ведая преград.

В низовьях

Илистых плавней желтый янтарь,

Блеск чернозема.

Жители чинят снасть, инвентарь,

Лодки, паромы.

В этих низовьях ночи восторг,

Светлые зори.

Пеной по отмели шорх-шорх

Черное море.

Птица в болотах, по рекам налим,

Уймища раков.

В том направлении берегом крым,

В этом Очаков.

За николаевом к низу лиман.

Вдоль поднебесья

Степью на запад зыбь и туман.

Это к Одессе.

Было ли это? Какой это стиль?

Где эти годы?

Можно ль вернуть эту жизнь, эту быль,

Эту свободу?

Ах, как скучает по пахоте плуг,

Пашня по плугу,

Море по Бугу, по северу юг,

Все друг по другу!

Миг долгожданный уже на виду,

За поворотом.

Дали предчувствуют. В этом году

Слово за флотом.

Ожившая фреска

Как прежде, падали снаряды.

Высокое, как в дальнем плаваньи,

Ночное небо Сталинграда

Качалось в штукатурном саване.

Земля гудела, как молебен

Об отвращеньи бомбы воющей,

Кадильницею дым и щебень

Выбрасывая из побоища.

Когда урывками, меж схваток,

Он под огнем своих проведывал,

Необъяснимый отпечаток

Привычности его преследовал.

Где мог он видеть этот ежик

Домов с бездонными проломами?

Свидетельства былых бомбежек

Казались сказочно знакомыми.

Что означала в черной раме

Четырехпалая отметина?

Кого напоминало пламя

И выломанные паркетины?

И вдруг он вспомнил детство, детство,

И монастырский сад, и грешников,

И с общиною по соседству

Свист соловьев и пересмешников.

Он мать сжимал рукой сыновней.

И от копья архистратига ли

По темной росписи часовни

В такие ямы черти прыгали.

И мальчик облекался в латы,

За мать в воображеньи ратуя,

И налетал на супостата

С такой же свастикой хвостатою.

А рядом в конном поединке

Сиял над змеем лик Георгия.

И на пруду цвели кувшинки,

И птиц безумствовали оргии.

И родина, как голос пущи,

Как зов в лесу и грохот отзыва,

Манила музыкой зовущей

И пахла почкою березовой.

О, как он вспомнил те полянки

Теперь, когда своей погонею

Он топчет вражеские танки

С их грозной чешуей драконьею!

Он перешел земли границы,

И будущность, как ширь небесная,

Уже бушует, а не снится,

Приблизившаяся, чудесная.

Победитель

Вы помните еще ту сухость в горле,

Когда, бряцая голой силой зла,

Навстречу нам горланили и перли

И осень шагом испытаний шла?

Но правота была такой оградой,

Которой уступал любой доспех.

Все воплотила участь Ленинграда.

Стеной стоял он на глазах у всех.

И вот пришло заветное мгновенье:

Он разорвал осадное кольцо.

И целый мир, столпившись в отдаленьи,

В восторге смотрит на его лицо.

Как он велик! Какой бессмертный жребий!

Как входит в цепь легенд его звено!

Все, что возможно на земле и небе,

Им вынесено и совершено.

Весна

Все нынешней весной особое.

Живее воробьев шумиха.

Я даже выразить не пробую,

Как на душе светло и тихо.

Иначе думается, пишется,

И громкою октавой в хоре

Земной могучий голос слышится

Освобожденных территорий.

Весеннее дыханье родины

Смывает след зимы с пространства

И черные от слез обводины

С заплаканных очей славянства.

Везде трава готова вылезти,

И улицы старинной Праги

Молчат, одна другой извилистей,

Но заиграют, как овраги.

Сказанья Чехии, Моравии

И Сербии с весенней негой,

Сорвавши пелену бесправия,

Цветами выйдут из-под снега.

Все дымкой сказочной подернется,

Подобно завиткам по стенам

В боярской золоченой горнице

И на Василии Блаженном.

Мечтателю и полуночнику

Москва милей всего на свете.

Он дома, у первоисточника

Всего, чем будет цвесть столетье.

Из цикла «Стихи из романа»

(1946 – 1953)

Март

Солнце греет до седьмого пота,

И бушует, одурев, овраг.

Как у дюжей скотницы работа,

Дело у весны кипит в руках.

Чахнет снег и болен малокровьем

В веточках бессильно синих жил.

Но дымится жизнь в хлеву коровьем,

И здоровьем пышут зубья вил.

Эти ночи, эти дни и ночи!

Дробь капелей к середине дня,

Кровельных сосулек худосочье,

Ручейков бессонных болтовня!

Настежь все конюшня и коровник.

Голуби в снегу клюют овес,

И всего живитель и виновник,

Пахнет свежим воздухом навоз.

Белая ночь

Мне далекое время мерещится,

Дом на стороне петербургской.

Дочь степной небогатой помещицы,

Ты на курсах, ты родом из Курска.

Ты мила, у тебя есть поклонники.

Этой белою ночью мы оба,

Примостясь на твоем подоконнике,

Смотрим вниз с твоего небоскреба.

Фонари, точно бабочки газовые,

Утро тронуло первою дрожью.

То, что тихо тебе я рассказываю, али похоже!

Мы охвачены тою же самою

Оробелою верностью тайне,

Как раскинувшийся панорамою

Петербург за Невою бескрайней.

Там вдали, по дремучим урочищам,

Этой ночью весеннею белой

Соловьи славословьем грохочущим

Оглашают лесные пределы.

Ошалелое щелканье катится.

Голос маленькой птички лядащей

Пробуждает восторг и сумятицу

В глубине очарованной чащи.

В те места босоногою странницей

Пробирается ночь вдоль забора,

И за ней с подоконника тянется

След подслушанного разговора.

В отголосках беседы услышанной

По садам, огороженным тесом,

Ветви яблоновые и вишенные

Одеваются цветом белесым.

И деревья, как призраки, белые

Высыпают толпой на дорогу,

Точно знаки прощальные делая

Белой ночи, видавшей так много.

Весенняя распутица

Огни заката догорали.

Распутицей в бору глухом

В далекий хутор на Урале

Тащился человек верхом.

Болтала лошадь селезенкой,

И звону шлепавших подков

Дорогой вторила вдогонку

Вода в воронках родников.

Когда же опускал поводья

И шагом ехал верховой,

Прокатывало половодье

Вблизи весь гул и