Блок.
Ни с кем не знаясь, не знакомясь,
Дыша в ту ночь одним чутьем,
Они в ней открывают помесь
Обетованья с забытьём.
1925
Мороз
Над банями дымятся трубы,
И дыма белые бока
У выхода в платки и шубы
Запахивают облака.
Весь жар души дворы вложили
В сугробы, тропки и следки,
И рвутся стужи сухожилья,
И виснут визга языки.
Лучи стругают, вихри сверлят,
И как мороженая стерлядь
Коньки, поленья, елки, миги,
Огни, волненья, времена,
И в вышине струной визиги
Загнувшаяся тишина.
1927
Когда я, кончив, кресло отодвину,
Страница вскрикнет, сон свой победя.
Она в бреду и спит наполовину
Под властью ожиданья и дождя.
Такой не наплетешь про арлекинов.
На то поэт, чтоб сделать ей теплей.
Она забылась, корпус запрокинув,
Всей тяжестью сожженных кораблей.
Я ей внушил в часы, за жуть которых
Ручается фантазия, когда
Зима зажжет за окнами конторок
Зеленый визг заждавшегося льда,
И циферблаты банков и присутствий,
Зайдутся боем, вскочат, потрясутся,
Подымут стрелки и покажут семь,
В такой-то, темной памяти событий
Глубокий час внушил странице я
Опомниться, надеть башлык и выйти
К другим, к потомкам, как из забытья.
1927
«Мне кажется, я подберу слова…»
Мне кажется, я подберу слова,
Похожие на Вашу первозданность,
И если не означу существа,
То все равно с ошибкой не расстанусь.
Я слышу мокрых кровель говорок,
Колоколов безмолвные эклоги.
Какой-то город, явный с первых строк,
Растет и узнается в каждом слоге.
Волнует даль, но за город нельзя,
Пока внизу гуляют краснобаи,
Глаза шитьем за лампою слезя,
Горит заря, спины не разгибая.
С недавних пор в стекле оконных рам
Тоскует воздух в складках предрассветных.
С недавних пор по долгим вечерам
Его кроят по выкройкам газетным.
В воде каналов, как пустой орех,
Ныряет ветер и колышет веки
Заполуночничавшейся за всех
И счет часам забывшей белошвейки.
Мерцают, заостряясь, острова.
Метя песок, клубится малокровье,
И хмурит брови странная Нева,
Срываясь за мост в роды и здоровье.
Всех градусов грунты рождает взор:
Что чьи глаза накурят, все равно чьи.
Но самой сильной крепости раствор –
Ночная даль под взглядом белой ночи.
Таким я вижу облик Ваш и взгляд.
Он мне внушен не тем столбом из соли,
Которым Вы пять лет тому назад
Испуг оглядки к рифме прикололи,
Но, исходив от Ваших первых книг,
Где крепли прозы пристальной крупицы,
Он и сейчас, как искры проводник,
Событья былью заставляет биться.
6. III.1929
«Жизни ль мне хотелось слаще?..»
Жизни ль мне хотелось слаще?
Нет, нисколько; я хотел
Только вырваться из чащи
Полуснов и полудел.
Но откуда б взял я силы,
Если б ночью сборов мне
Целой жизни не вместило
Сновиденье в Ирпене?
Никого не будет в доме,
Незадернутых гардин.
Хлопья лягут и увидят:
Так и нам прощенье выйдет,
1931
«Будущее! Облака встрепанный бок!..»
Будущее! Облака встрепанный бок!
Райское яблоко года, когда я
Буду как бог.
Я уже пе́режил это. Я предал.
Я это знаю. Я это отведал.
Зоркое лето. Безоблачный зной.
Жаркие папоротники. Ни звука.
Муха не сядет. И зверь не сягнет.
Птица не по́рхнет – палящее лето.
Лист не шело́хнет – и пальмы стеной.
Папоротники и пальмы, и это
Дерево. Это, корзиной ранета,
Раненной тенью вонзенное в зной,
Это, и пальмы стеною, и «Ну-ка,
Что там, была не была, подойду-ка…»
Кто-то как сила, и жажда, и мука,
Кто-то как хохот и холод сквозной –
По́ лбу и в волосы всей пятерней, –
И утюгом по лужайке – гадюка.
Синие линии пиний. Ни звука.
Папоротники и пальмы стеной.
1931
«Все наклоненья и залоги…»
Все наклоненья и залоги
Изжеваны до одного.
Хватить бы соды от изжоги!
Так вот итог твой, мастерство?
На днях я вышел книгой в Праге.
Она меня перенесла
В те дни, когда с заказом на дом
От зарев, догоравших рядом,
Я верил на слово бумаге,
Облитой лампой ремесла.
Что только в голову придет.
Я сумраком его грунтую
Всю зиму пишет он этюды,
И у прохожих на виду
Я их переношу оттуда,
Таю, копирую, краду.
Казалось, альфой и омегой –
И круглый год, в снегу, без снега,
Она жила, как alter ego[15],
И я назвал ее сестрой.
Землею был так полон взор мой,
Что зацветал, как курослеп,
С сурепкой мелкой неврасцеп,
И пил корнями жженый, черный
Цикорный сок густого дерна,
И только это было формой,
И это – лепкою судеб.
Как вдруг – издание из Праги.
Как будто реки и овраги
Задумали на полчаса
Наведаться из грек в варяги,
В свои былые адреса.
С тех пор все изменилось в корне.
Мир стал невиданно широк.
Так революции ль порок,
Что я, с годами все покорней,
Твержу, не знаю чей, урок?
Что пепел рухнувших планет
Родит скрипичные капричьо?
Талантов много, духу нет.
«Поэт, не принимай на веру…»
Поэт, не принимай на веру
Примеров Дантов и Торкват.
Искусство – дерзость глазомера,
Влеченье, сила и захват.
Тебя пилили на поленья
В года, когда в огне невзгод,
В золе народонаселенья
Копной черемух белогроздых
До облак взмывший головой.
Не выставляй ему отметок.
Грозой пади в объятья веток,
Дождем обдай его до дна.
Не умиляйся, – не подтянем.
Сгинь без вести, вернись без сил,
И по репьям и по плутаньям
Поймем, кого ты посетил.
Награды назначает власть.
А ты – тоски пеньковый гордень,
Паренья парусная снасть.
1936
Босой по угольям иду.
Как печку изразцами,
Зной полдня выложил гряду
Литыми огурцами.
Жары безоблачной лубок
Не выдавал нигде нас.
Я и сегодня в солнцепек
До пояса разденусь.
Ступая пыльной лебедой
И выполотой мятой,
Ручьями пота, как водой,
Я оболью лопату.
Как глину, солнце обожжет
И я глазурью, стерши пот,
Горшечною покроюсь.
И ночь в оконной раме
Меня наполнит, как кувшин,
Водою и цветами.
С похолодевших стенок
И даст какой-нибудь одной
Из местных уроженок.
Собрание загадок.
Во сне, как к крышке сундука
И ящику комода,
Протянута его рука
К ночному небосводу.
1940
Когда с колодца лед не сколот
И в проруби не весь пробит,
Как тянет в город в этот холод,
И лихорадит, и знобит.
Из чащи к дому нет прохода:
Кругом сугробы, смерть и сон.
А между тем, пока мы хнычем
И тащим хворост для жилья,
Гордится город безразличьем
К несовершенствам бытия.
Он создал тысячи диковин
Он с ног до головы духовен
Мильоном в нем живущих душ.
На то он родина ремесел,
За тридевять земель отбросил
Усильями мастеровых.
Он – воздух будущих зимовий
И наготове к ним ко всем.
Он с самого средневековья
Приют учений и систем.
Когда надменно, руки фертом,
В снега он смотрит свысока,
Он роще кажется бессмертным:
Здесь ель да шишки, там – века.
И разве он и впрямь не вечен,
Он всем скрещеньем поперечин
Вонзает в запад магистраль?
1940
Толпой облеплены ограды,
В ушах печатный шаг с утра,
Трещат пропеллеры парада,
Орут упорно рупора.
Три дня проходят как в угаре,
В гостях, в театре, у витрин,
На выставке, на тротуаре,
Три дня сливаются в один.
Все умолкает на четвертый.
Никто не открывает рта.
В окрестностях аэропорта
Наутро отпускным курсантом
Полкомнаты заслонено.
В рубашке с первомайским бантом
Он свешивается в окно.
Все существо его во власти
Надвинувшейся новизны,
Коротким сном огня и счастья
Все чувства преображены.
С души дремавшей снят наглазник.
Он за ночь вырос раза в два.
К его годам прибавлен праздник.
Он отстоит свои права.
На дне дворового колодца
Оттаивает снега пласт.
Сейчас он в комнату вернется
К той, за кого он жизнь отдаст.
Он смотрит вниз на эти комья.
Светает. Тушат фонари.
Все ежится, как он, в истоме,
Просвечивая изнутри.
1941
Русскому гению
Не слушай сплетен о другом.
Чурайся старых своден.
Ни в чем не меряйся с врагом,
Его пример не годен.
Чем громче о тебе галдеж,
Тем умолкай надменней.
Не довершай чужую ложь
Позором объяснений.
Ни с кем соперничества нет.
У нас не поединок.
Полмиру затмевает свет
Пусть тучи пыли до небес,
Ты высишься над прахом.
Вся суть твоя – противовес
Коричневым рубахам.
Ты взял над всякой спесью верх
С того большого часа,
Как истуканов ниспроверг
И вечностью запасся.
Оставь врагу его болты,
Твоей великой правоты
Нет у него в помине.
1941
«Грядущее на все изменит взгляд…»
Грядущее на все изменит взгляд,
И странностям, на выдумки похожим,
Когда-нибудь поверить мы не сможем.
Когда кривляться станет ни к чему
Я подойду к могильному холму
И голос подниму в ее защиту.
И я припомню страшную войну,
Народу возвратившую оружье,
И старое перебирать начну,
И городок на Каме обнаружу.
Я с палубы увижу огоньки,
И даль в снегу, и отмели под сплавом,
И домики на берегу реки,
Задумавшейся перед рекоставом.
Под каланчою в каменном подвале,
В той комнате, где Вы потом бывали.
Когда же безутешно на дворе
И дни всего короче и печальней,
На общем выступленьи в ноябре
Ошанин познакомит нас в читальне…
24. VIII.1942
В. Д. Авдееву
Когда в своих воспоминаньях
Я к Чистополю подойду,
Я вспомню городок в геранях
И домик с лодками в саду.
Я вспомню отмели под сплавом,
И огоньки, и каланчу
Перенестись к Вам захочу.
Каким тогда я буду старым!
Как мне покажется далек
Ваш дом, нас обдававший жаром,
Как разожженный камелек.
Я вспомню длинный стол и залу,
Где в мягких креслах у конца
Таланты братьев завершала
Усмешка умного отца.
И дни Авдеевских салонов,
Где, лучшие среди живых,
Читали Федин и Леонов,
Тренев, Асеев, Петровых.
Забудьте наши перегибы,
И, чтоб полней загладить грех,
Мое живейшее спасибо
За весь тот год, за нас за всех.
1. VII. 42
1917–1942
Заколдованное число!
Ты со мной при любой перемене.
Ты свершило свой круг и пришло.
Я не верил в твое возвращенье.
Как тогда, четверть века назад,
На заре молодых вероятий,
Светом тех же великих начатий.
Ты справляешь свое торжество,
И опять, двадцатипятилетье,
Как на памятном первом рассвете.
Мне не жалко незрелых работ,
По готовности к свежим лишеньям.
Ты ни в чем предо мной не повинно,
И война с духом тьмы неспроста
Омрачает твою годовщину.
6 ноября 1942
Спешные строки
Помню в поездах мороку,
Толчею подвод,
Осень отводил к востоку
Чувствовалась близость фронта.
Разговор «катюш»
Заносило с горизонта
В тыловую глушь.
И когда гряда позиций
Отошла к Орлу,
Все задвигалось в столице
И ее тылу.
Я любил искус бомбежек,
Хриплый вой сирен,
Ощетинившийся ежик
Улиц, крыш и стен.
Тротуар под небоскребом
В страшной глубине
Мертвым островом за гробом
Представлялся мне.
И когда от бомбы в небо
Вскинуло труху,
Я и Анатолий Глебов
Были наверху.
Чем я вознесен сегодня
До седьмых небес,
Точно вновь из преисподней
Я на крышу влез?
Я спущусь в подвал к жилицам,
Объявлю отбой,
Проведу рукой по лицам,
Я скажу: долой суровость!
Белую на стол!
Сногсшибательная новость:
Возвращен Орел.
Я великолепно помню
День, когда он сдан.
Было жарко, словно в домне,
И с утра туман.
И с утра пошло катиться,
Побежало вширь:
Но тревога миновала.
Он освобожден.
Поднимайтесь из подвала,
Выходите вон.
Проходящим вслед.
Слава вечная героям
И творцам побед!
7 августа 1943
Одесса
Земля смотрела именинницей
И все ждала неделю эту,
Когда к ней избавитель кинется
Под сумерки или к рассвету.
Прибой рычал свою невнятицу
У каменистого отвеса,
Как вдруг все слышат, сверху катится
«Одесса занята, Одесса».
По улицам, давно не езженным,
Несется русский гул веселый.
Сапер занялся обезвреженьем
Подъездов и домов от тола.
Гремят тачанки и телеги.
В беседах время к ночи клонится,
И нет конца им на ночлеге.
Пустыми черепа глазницами
Глядят головки иммортелей
И населяют воздух лицами,
Расстрелянными в том апреле.
Зло будет отмщено, наказано,
А родственникам жертв и вдовам
Еще каким-то новым словом.
Клянемся
