несправедливости во всем ее многообразии (в наши дни ее принято называть нарушением прав человека). Несправедливость по-прежнему служит причиной недовольства, социальных волнений и войн, оно постоянно оказывает травмирующее воздействие на человечество, калеча эмоциональную жизнь каждого поколения.
Таким образом, для нынешнего состояния человечества характерно нечто похожее на безумие. Последние десять лет в людях чувствуется чрезвычайная обеспокоенность. Эту тему повсюду обсуждают и ставят самые разные диагнозы. Многие авторы (Габриэль Марсель, Барбара Гарсон [[15]The Electronic Sweatshop: How Computers are Transforming the Office of the Future into the Factory of the Past, by Barbara Garson, Simon and Schuster, New York, 1988.] и другие) считают технократическую форму проявления величайшим злом. Теодор Рошак предпочитал называть ее «технократическим тоталитаризмом». В своей книге «Краткий путеводитель по будущему» [[16]An Incomplete Guide to the Future, by Willis Harman, San Francisco Book Co. Inc., San Francisco, CA, 1976.] Уиллис Гарман связывает все это с ментальностью промышленного человека. Он попытался показать, что, помимо технологии и современной капиталистической экономики, мы создали образ жизни, связанный с определенной ментальностью, которая, несмотря на свои благие намерения, в конечном счете несет ответственность за все трудноразрешимые последствия. В сравнительно недавно изданном «Поворотном пункте» [[17] Capra, op. cit.] Капра придает большее значение нашему одностороннему рационализму и механистическому подходу к себе и миру, нежели индустриализму и связанному с ним образу жизни.
Еще в конце прошлого столетия Ницше указал на существенную ограниченность рационализма. В последнее время этой теме было посвящено немало дискуссий, в которых (как мне кажется, несправедливо) осуждались Ньютон, Декарт и Аристотель. Аристотель обладал посвященным в мистерии. Декарт оставил нам в наследство аналитическую геометрию, но при этом был глубоко интуитивной и религиозной личностью. Что касается Ньютона, то он был алхимиком. Представляется нелепым, что эти высоко интуитивные личности, которым «линейность» свойственна в меньшей степени, чем большинству из нас, приводятся как примеры ограниченности линейного мышления. И, тем не менее, очень важно то, что мы сознаем и подвергаем сомнению наши попытки устроить мир и свои дела с помощью одного разума.
Какой бы важной ни была проблема изменения сознания, я не уверен, что нам удалось окончательно определить корень проблемы, указав на сверхрациональную ментальность, которая достигла высшего развития в наш технократический век. Я не склонен доверять оценке с преувеличением роли рационального начала, из которой следует односторонняя интерпретация различных эмоциональных склонностей (таких как алчность и стремление к господству) и политических недугов (таких как национализм и чрезмерное развитие бюрократии) как запутанности неправильного мышления. Вполне справедливо утверждение о том, что познавательная способность оказывает влияние на чувства и воззрения на мир (в форме религии, философии и мифов) содействовали не только нашему освобождению и изменению, но и рационализации и оправданию наших патологий. В то же время представляется справедливым данное Марксом определение мышления как «надстройки». Однако мы можем рассматривать рационализм как проявление алчности, ибо в антидуховном наукообразии и тирании линейного метода можно видеть своего рода замораживание познавательной способности в утилитарно-аналитической форме, которую, в свою очередь, можно рассматривать как алчную фиксацию на выживание в ущерб безвозмездной, питающей душу созерцательной деятельности. Разумеется, можно считать, что алчность (или мотивация недостаточности, или дополовое (орально-анальное) либидо) взаимосвязана с картезианским пороком эры технологии.
И все же я нахожу оправданным стремление исследовать наши познавательные, эмоциональные и социально-политические недуги с единых позиций.
Можно просто сказать (как я делал это в течение многих лет), что наше больное общество базируется на неспособности к человеческим взаимоотношениям, благодаря которой мы оказались в кризисной ситуации. Любой человек, разбирающийся в динамической психологии, способен прийти к заключению, что наша неспособность любить ближнего, самих себя и высшие ценности препятствует поддержанию подлинно братских отношений с окружающими и природой и приводит к появлению больного общества и массы второстепенных проблем. И, тем не менее, в постановке диагноза мы достигнем большей точности, если обратимся непосредственно к тому, что стоит между нами и потенциальной возможностью братства. Слово «патриархальный» наводит на мысль о том, что причиной нашего провала в установлении братских отношений являются патернально-филиальные узы зависимости от авторитета, которые опираются на тиранию отцовского компонента над материнским и детским и лишают нас способности к подлинной любви к самим себе и другим.
Я давно исследую точку зрения на «патриархальность», как единственную причину возникновения индустриальной ментальности, капитализма, эксплуатации, алчности, отчуждения, нашей неспособности к мирному существованию и уничтожению природы. Если современную ситуацию в целом можно назвать болезнью, тогда я могу поставить ей следующий диагноз: патриархальная структура сознания и общества.
Утверждение, что наша проблема заключается в «патриархальном укладе», равносильно утверждению, что проблема стара, как сама цивилизация. Это означает, что мы не избавимся от наших трудностей, не задав предварительно себе вопрос: чем мы так долго занимались? Ибо только в этом случае мы можем стремиться к изменению структуры, столь глубоко и прочно укоренившейся, что у нас возникла склонность принимать существующий образ нашей жизни — результат нашей обусловленности — за нашу существенную природу.
Тема патриархата была введена в рассмотрение более века назад Иоганном Якобом Бахофеном (1815-1887), [[18]Myth, Peligion, and Mother Right: Selected Writings, by Johann Jakob Bachofen, Princeton/Bolligen Paperback, 1973 (original German Publication, 1926). Bolingen Series LXXX1V, Princeton University, Princeton, NJ.] швейцарским историком права, чья работа по материнскому праву оказала влияние на антропологов, феминистское движение, Ницше, Энгельса и других.
Размышляя о скудных и разрозненных сообщениях Геродота и Фукидида о древних обычаях разных народов, Бахофен сделал удивительное открытие: цивилизациям, центрирующимся на отцовском принципе, предшествовало общество, в центре которого стоял материнский принцип. На основе сочетания замечательной интуиции и эрудиции он создал теорию о трех стадиях общественного развития. Первая стадия — «земная» («теллурическая»). Для нее характерны промискуитет и материнство без брака. Затем, как реакция на нее, возникает «лунная» стадия, на которой вводится институт брака, а женщины вступают в монопольное владение детьми и собственностью. Эта стадия совпадает с появлением оседлых общин и сельского хозяйства. И, наконец, «солнечная» («солярная»)стадия, которая характеризуется наличием супружеского отцовского права, разделением труда, частной собственностью и установлением государства.
В своем предисловии к английскому переводу книги «Миф, религия и материнское право» Джозеф Кемпбелл говорит, что для того, чтобы понимать мифологию так, как ее понимал Бахофен, необходимо «отбросить современный, исторически обусловленный способ мышления и даже образ жизни.» Он цитирует письмо зрелого Бахофена к своему наставнику (которое приводится в автобиографическом очерке, написанном по его просьбе): «Без полного преображения всего нашего существа, без возвращения к простоте древних и здоровью души невозможно даже приблизиться к пониманию величия древних эпох, их мышления и того времени, когда человечество «(в отличие от нашего времени) еще пребывало в гармонии с творением и трансцендентным творцом».
Бахофен был знатоком психологии архетипов (которые, между прочим, он назвал Grundgedanken — основными мыслями) еще до появления этого термина. Он оказал глубокое влияние на Джозефа Кемпбелла, который, при всей своей корректности университетского профессора, нанес сокрушительный удар патриархату, иронически описав центрирующийся на отцовском принципе ближневосточный фанатизм в общем контексте мировых религий и мифологии. Поскольку работы Джозефа Кемпбелла содержат предпосылку возникновения современной религии Богини в женском движении, будет справедливым, как мне кажется, считать Бахофена дедушкой этого движения в области культуры.
Влияние Бахофена на антропологию было огромным, хотя в наше время оно стало едва заметным. Это связано с тем, что после придания мощного импульса зарождающейся науке его идеи стали считаться несколько устаревшими.
После Моргана и его последователей, вдохновивших целое поколение антропологов на исследование проблемы развития культуры, ученые со временем сочли проблему неразрешимой. Их интерес к сравнительным исследованиям постепенно угас и появилась склонность рассматривать параметры культуры в смысловом контексте конкретного общества, в котором они существуют.
Антропология (в первую очередь работы Малиновского и Маргарет Мид) познакомили нас с живыми непатриархальными обществами. Вместе с тем, неизвестно, сколько мы можем узнать о нашей предыстории благодаря этим обществам. В 1927 году была издана монументальная робота Роберта Брифо «Матери» [[19]The Mothers, by Robert Briffault, abridged with introduction by Gordon Rattray Taylor, George Allen and Unwin, Ltd., London, 1927, 1959.] — замечательное обобщение результатов исследований о народах, центрирующихся на материнском принципе, которые были получены еще до того, как специалисты утратили к данной теме интерес. Работа была написана как противодействие господствовавшей в то время точке зрения, согласно которой патриархальный уклад семьи считался проявлением естественного закона. Ученый справился с этой задачей. Благодаря ему центр исследований в области антропологии переместился с проблемы материнского правления (проблема наследования) через проблему матери к следующему вопросу: проживает или не проживает после заключения брака жена в доме мужа (патрилокия или матрилокия). Ему же мы обязаны мыслью о том, что первоначально брак представлял собой договор, согласно которому мужчине одной группы разрешалось вступать в половую связь со всеми женщинами другой группы, но запрещалось это с женщинами из своей собственной группы.
Этнологам не удалось найти живой пример «матриархата» в смысле женского доминирования, сопоставимого с мужским доминированием. И, однако, вполне возможно, что роль женщины в процессе доисторического развития человечества была более значимой.
Более впечатляющим, чем антропологические свидетельства, является подтверждение мнения Бахофена археологическими находками на Ближнем Востоке и в доарийской Европе. Это имеет особую важность в связи с сельскохозяйственной революцией в эпоху неолита и позднего палеолита. При раскопках были обнаружены буквально тысячи женских фигурок (их иногда называют Венерами), изображающих полных, беременных женщин с едва обозначенными ногами и руками. Они почти целиком состоят из чрева, и даже голова у них кажется не более, чем треугольником. Наводя на мысль об иконах, они, как полагают, косвенно указывают на созидательную мощь природы. Места находок разбросаны по всей Европе, что свидетельствует о широком распространении религиозного отношения к женскому божеству. Это — творческое, созидательное божество, связанное с плодородием. Мария Джамбутас посвятила много времени его исследованиям. [[20]The Language of the Goddess, by Marija Giambutas, Harper and Row, New York, 1989.]
Во время раскопок на территории современной Турции были обнаружены города, [[*] Особенно Катал Гуюк.] датируемые 6000 годом до нашей эры. В отличие от более поздних патриархальных городов, в них отсутствуют признаки, свидетельствующие о ведении войн на их территории в течение 15 столетий. После этого периода они были уничтожены в результате индо-европейских миграций.
В настоящее время исторический этап, последовавший за вышеуказанным периодом, исследован достаточно полно. Патриархальные индоевропейские завоеватели имели преобладающее влияние на матристические культуры [[†] Термин заимствован у Джамбутас.] благодаря превосходству, основанному на овладении двумя технологиями: приручением лошадей и железной металлургии. Можно считать, что мужские культуры «железного века» соответствуют второй стадии патриархальной организации общества. Согласно описанию, приведенному
