ибо я готов следовать за тобою, а не идти наперекор.
Августин
Не этого я требую; ибо, если, по словам одного великого ученого, «в чрезмерном препирательстве истина тонет», то умеренный спор многих часто приводит к истине. Поэтому не следует, по примеру ленивых и вялых умов, без разбора соглашаться со всем, ни равно с горячностью противиться очевидной истине, что явно свидетельствует о сварливом характере.
{50}
Франциск
Понимаю, и одобряю, и буду пользоваться твоим советом; продолжай.
Августин
Итак, признаешь ли ты за истину и за дальнейший шаг вперед высказанную мною мысль о том, что полное сознание своего бедственного положения рождает полную готовность подняться, раз уж хочет лишь тот, кто может?
Франциск
Я уже решил верить тебе во всем.
Августин
Чувствую, что ты и теперь еще что-то скрываешь; скажи откровенно, в чем дело.
Франциск
Я только дивлюсь, как это я до сих пор не желал того, чего, как мне казалось, я всегда желал единственно.
Августин
Ты все еще сомневаешься; но чтобы наконец прекратить этот разговор, я признаю, что ты действительно иногда желал.
{51}
Франциск
Итак, что же?
Августин
Не приходит ли тебе на память стих Овидия? Мало желать: за дело примись, чтоб свершилось желанье.
Франциск
Понимаю; но мне казалось, что я желал страстно.
Августин
Ты ошибался.
Франциск
Верю.
Августин
А для того, чтобы ты верил твердо, допроси сам свою совесть: она наилучший свидетель добродетели, непогрешимый и точный оценщик дел и помышлений; она скажет тебе, что ты никогда не стремился к спасению как следует, но равнодушнее и спокойнее, чем того требовало сознание стольких грозящих опасностей.
{52}
Франциск
Я начинаю, как ты велишь, допрашивать мою совесть.
Августин
Что же ты там находишь?
Франциск
Что ты говоришь правду.
Августин
Ты начинаешь просыпаться, значит, мы несколько подвинулись вперед. Твое положение сразу улучшится, лишь только ты поймешь, как плохо оно было раньше.
Франциск
Если достаточно только осознать это, то мое положение, надеюсь, вскоре не только улучшится, но станет даже превосходным, ибо я никогда ничего не понимал лучше, нежели то, что я никогда не желал свободы и конца моих бедствий достаточно страстно. Но довольно ли проникнуться желанием?
{53}
Августин
Для чего?
Франциск
Для того чтобы мне больше ничего не нужно было делать.
Августин
Ты ставишь невозможное условие, чтобы тот, кто страстно желает желаемого, оставался погруженным в дремоту.
Франциск
Если так, то какая польза в самом желании?
Августин
Конечно, путь ведет чрез многие трудности, но уж и влечение к добродетели есть само по себе добрая часть добродетели.
Франциск
Ты даешь мне основание для большой надежды.
Августин
Для того я и беседую с тобою, чтобы научить тебя надеяться и бояться.
{54}
Франциск
Почему бояться?
Августин
Скорее, почему надеяться?
Франциск
Потому что если до сих пор я прилагал немалые усилия для того, чтобы не быть совсем дурным, то ты открываешь мне путь, чтобы стать вполне хорошим.
Августин
Но насколько труден этот путь, о том ты, быть может, не догадываешься.
Франциск
Какой новый страх ты хочешь внушить мне?
Августин
Помни, что это самое «желать» всего лишь один глагол, но содержит оно в себе бесчисленные вещи.
Франциск
Ты повергаешь меня в смятение.
{55}
Августин
Не говоря уже о том, из чего это желание состоит, сколь многое должно быть истреблено для того, чтобы оно могло возникнуть!
Франциск
Не понимаю, что ты хочешь сказать.
Августин
Это желание ни в ком не может созреть вполне, пока он не искоренил в себе все другие свои желания; а ты понимаешь, как многочисленны и разнообразны вещи, которых человек желает в своей жизни; и все это ты должен предварительно презреть,- только тогда ты можешь взалкать высшего блаженства, ибо мало любит его тот, кто одновременно и не ради него любит еще что-нибудь другое.
Франциск
Я знаю эту истину.
Августин
А как мало найдется людей, которые подавили в себе все страсти,- их же не только подавить, но даже перечислить-долгий труд,- которые наложили на свою душу узду разума, {56} которые вправе сказать: у меня нет более ничего общего с телом, все, что считается приятным,- мерзость для меня, я жажду высшего счастья!
Франциск
Такие люди чрезвычайно редки; теперь я понимаю трудность, которою ты мне грозил.
Августин
И вот, когда исчезнут страсти, то желание будет полно и свободно от помех; ибо насколько собственное благородство влечет душу к небу, настолько же по необходимости тянут ее вниз бремя плоти и земные приманки, так что вы одновременно и стремитесь ввысь, и желаете оставаться внизу, и не достигаете ни того, ни другого, разрываясь в обе стороны.
Франциск
Что же, по твоему мнению, надо сделать, чтобы душа, разбив земные оковы, целиком вознеслась горе?
Августин
К этой цели безошибочно ведет то размышление, о котором я упомянул вначале, да непрестанная мысль о нашей смертности.
{57}
Франциск
Если я и здесь не обманываю себя, ни один человек не терзается этими заботами чаще меня.
Августин
Франциск
Как? Разве я и в этом случае лгу?
Августин
Я предпочел бы выразиться вежливее.
Франциск
Но в том же смысле?
Августин
Да, не в ином.
Франциск
Значит, я не помышляю о смерти?
Августин
По крайней мере, очень редко, и притом так вяло, что эта мысль не проникает до дна твоего злополучия.
Франциск
Я был убежден в противном.
{58}
Августин
Обращай внимание не на то, в чем ты был уверен, а на то, в чем должен был быть уверен.
Франциск
Обещаю отныне более никогда не верить себе, если ты докажешь мне, что я и в этом случае верил себе ошибочно.
Августин
Я докажу тебе это очень легко, если только ты решишься искренне признаваться в правде, и сошлюсь в этом деле на свидетеля, которого недалеко искать.
Франциск
На кого же?
Августин
На твою совесть.
Франциск
Она утверждает противное.
Августин
Где поставлен неясный вопрос, там ответ свидетеля вряд ли может быть точным.
{59}
Франциск
Какое это имеет отношение к делу?
Августин
Поистине, большое; и для того, чтобы ты ясно понял это, слушай внимательно: нет такого безумца — разве это уже совсем сумасшедший,- который бы не сознавал подчас бренности своего существования и который, будучи спрошен, не отвечал бы, что он смертей и обитает бренное тело, потому что об этом свидетельствуют и телесные боли, и лихорадочные припадки, а прожить совершенно свободным от них дано ли кому-нибудь по милости Господа? К тому же и похороны друзей, беспрестанно проходящие пред вашими глазами, вселяют страх в душу созерцающих, ибо, провожая к могиле кого-нибудь из своих сверстников, человек неизбежно содрогается при мысли о бездне, куда смертью внезапно свергнут другой, и начинает тревожиться за себя самого, подобно тому как, увидав жилища своих соседей в огне, ты не можешь оставаться спокойным за собственное жилище, ибо, как говорит Флакк:
Скоро, гляди, к тебе самому подберется опасность.
{60} Еще сильнее будет взволнован тот, на чьих глазах будет внезапно похищен смертью более молодой, более крепкий и более красивый, нежели он сам; он оглянет себя и скажет: «Казалось, ему была более обеспечена жизнь на земле, и однако он изгнан отсюда; не помогли ему ни молодость, ни красота, ни крепость; кто же дал мне ручательство? Бог или какой-нибудь чародей? Конечно, я смертей». И когда то же самое постигает царей и князей земли, людей могучих и грозных, то очевидцы бывают поражены еще сильнее, ибо на их глазах внезапное или длящееся немногие часы смертное томление ниспровергает тех, кто обычно повергал в прах других. И действительно, откуда, как не из этого источника, происходят те поступки, какие совершают при смерти великих людей пораженные ужасом народные толпы и каких много, если помнишь (я хочу, кстати, вернуть тебя к истории), было совершено при погребении Юлия Цезаря?
Это именно — то общее зрелище, поражающее взоры и сердца смертных и наводящее их на мысль о собственной судьбе при виде чужой участи. Прибавь сюда еще ярость зверей и людей, прибавь исступление войн и обрушение больших зданий, о которых кто-то метко сказал, что, быв раньше защитою для людей, они стали для людей опасностью; прибавь бури и ветры в {61} ненастье, и чумное дыхание небес, и все эти опасности, которыми вы всюду окружены на суше и на море, так что вы никуда не можете обратить взор, чтобы не увидать образа смерти.
Франциск
Пощади меня, я больше не в силах ждать, потому что, думаю, нельзя сказать ничего более действенного с целью подтвердить мою мысль, нежели то, что ты так пространно изложил: я сам, слушая, дивился, куда клонится твоя речь и чем она кончится.
Августин
Да она еще и не кончена,- ты ее прервал; мне оставалось сделать следующее заключение: несмотря на то что множество летучих уколов поражает вас со всех сторон, ничто не проникает внутрь достаточно глубоко, ибо сердца несчастных огрубели от долгой привычки и спасительные напоминания отскакивают от затверделой, как мозоль, кожи; а потому ты мало сыщешь людей, достаточно глубоко сознающих, что им неизбежно предстоит умереть.
{62}
Франциск
Значит, немногим известно то определение человека, которое, однако, так часто повторяется во всех школах, что оно, кажется, давно уже должно было не только утомить уши слушающих, но даже сокрушить колонны зданий?
Августин
Такова болтливость диалектиков, которой никогда не будет конца; она в изобилии плодит подобного рода определения, налагающие оковы на ум и дающие повод к бесконечным спорам. Если ты спросишь у кого-нибудь из их шайки определения человека или даже любой другой вещи, у него всегда есть готовый ответ; если ты захочешь пойти дальше, он будет молчать или, если он непрерывным разглагольствованием выработал в себе легкость речи и беззастенчивость,- по самому характеру его ответа будет видно, что он лишен ясного представления об определяемой вещи. Этому надменно-презрительному, попусту любопытствующему отродью хочется кинуть в лицо: «Несчастные! К чему вы вечно надрываетесь понапрасну и бессмысленными тонкостями изнуряете свой ум? К чему, забывая самые вещи, вы стареете над словами и с седеющими волосами и морщинистым лбом {63} занимаетесь ребяческим вздором? Пусть бы, по крайней мере, ваше безумие вредило только вам самим, а не калечило так часто благородные умы молодежи!»
Франциск
Признаюсь, нельзя с достаточной резкостью порицать этот чудовищный род учености. Однако, увлекшись жаром речи, ты забыл кончить, что начал, об определении человека.
Августин
Мне казалось, что я сказал более чем достаточно; но скажу яснее: человек животное или, скорее, царь всех животных. Нет столь грубого пастуха, который не знал бы этого, а с другой стороны, всякий ребенок, если спросить его, признает, что человек — одаренное разумом и смертное животное.
Франциск
Это определение известно всем.
Августин
Напротив, очень немногим.
Франциск
Как так?
{64}
Августин
Если ты увидишь кого-нибудь, в ком разумное начало достигло такой силы, что он свою жизнь располагает согласно с разумом, ему одному подчиняет свои вожделения, его уздою сдерживает движения своей души и понимает, что только разум отличает его от дикого зверя, что и самое имя человека он заслуживает лишь настолько, насколько руководится разумом; главное же, если он так проникнут сознанием своей смертности, что помнит о ней непрестанно, мыслью о ней обуздывает себя и, презирая преходящие земные вещи, жаждет той жизни, где, обретя полноту разума, он перестанет быть смертным,- тогда ты можешь
