славы мог,
Зовет меня – усталого, немого.
Она жила во мне, она была жива,
Я в сердце жалкое впустил ее – синьору.
Увы, все кончено. Где мне найти опору?
Я мертв, а ей дано бессмертье божества.
Душе ограбленной утратить все права,
Любви потерянной скитаться без призору,
Дрожать от жалости плите надгробной впору,
И некому их боль переложить в слова.
Их безутешный плач извне услышать трудно,
Он глубоко во мне, а я от горя глух,
И впредь мне горевать и впредь страдать от ран.
Воистину мы прах и сиротливый дух,
Воистину – слепцы, а жажда безрассудна,
Воистину мечты в себе таят обман.
Что делать с мыслями? Бывало, всякий раз
Они лишь об одном предмете толковали:
«Она корит себя за наши все печали,
Она тревожится и думает о нас».
Надежды этой луч и ныне не погас:
Она внимает мне из поднебесной дали
С тех пор, как дни ее земные миновали,
С тех пор, как наступил ее последний час.
Счастливая душа! Небесное созданье!
Чудесная краса, которой равных нет!
Она в свой прежний рай вернулась, где по праву
Блаженство ей дано за все благодеянья!
А здесь, в кругу живых, ее безгрешный свет
И жар моей любви ей даровали славу.
Я прежде склонен был во всем себя винить,
А ныне был бы рад своей былой неволе
И этой сладостной и этой горькой боли,
Которую сумел потайно сохранить.
О Парки злобные! Вы оборвали нить
Единственной судьбы, столь милой мне в юдоли,
У золотой стрелы вы древко раскололи,
А я для острия был счастлив грудь открыть.
Когда она жила, мой дух отверг свободу,
И радости, и жизнь, и сладостный покой,
Все это обрело и смысл и образ новый.
Напевам, сложенным кому-нибудь в угоду,
Я стоны предпочел во имя той, одной,
И гибельный удар, и вечные оковы.
В ней добродетель слиться с красотою
Смогли в столь небывалом единенье,
Что в душу к ней не занесли смятенья,
Не мучили присущей им враждою.
Смерть разделила их своей косою:
Одна – навеки неба украшенье,
В земле – другая. Кротких глаз свеченье
Поглощено могилой роковою.
Коль вслед любви, почиющей во гробе,
Ее устам, речам, очам (фиалам
Небесным, что досель мой дух тревожат)
Отправиться – мой час пока не пробил,
То имени блаженному, быть может,
Я послужу еще пером усталым.
Оглядываюсь на года былого:
Их бег мои развеял помышленья,
Смел пламень леденящего горенья,
Смел след покоя, горького и злого.
Любовным снам я не поверю снова:
Разбиты оба жизни утоленья:
То – в небесах, а то – добыча тленья;
Приятью мук утрачена основа.
Я потрясен и зрю себя столь нищим,
Что в зависть мне нижайшая судьбина:
Сам пред собой я в жалости и страхе.
Звезда моя! Судьба моя! Кончина
И белый день над жалким пепелищем!
Низринут вами, я лежу во прахе.
Где ясное лицо, чей взгляд мне был приказом?
Я следовал за ним всему наперекор.
Где озаряющий мою дорогу взор,
Две путевых звезды, подобные алмазам?
Где благочестие, где знание и разум,
Где сладостная речь и тихий разговор?
Где чудо красоты, чей образ с давних пор
Преследовал, и влек, и удалялся разом?
Где ласковая сень высокого чела,
Дарившая в жару дыхание прохлады,
И мысль высокую, и обаянье грез?
Где та, что за руку мою судьбу вела?
Мир обездоленный лишен своей услады
И взор мой горестный, почти слепой от слез.
Ты жадно прячешь ту, о ком тоскую,
Ты отнял у меня мою благую,
Мою опору в жизненных боях.
Завидую вам, духи, в небесах,
Вы приняли подругу молодую
В свой светлый круг, которого взыскую,
И отказали мне в ее лучах.
Завидую, в блаженной их судьбе,
Тем избранным, что созерцают ныне
Завидую, Врагиня-Смерть, тебе,
Ты жизнь ее в предел свой унесла,
Меня ж оставила в земной пустыне.
Дол, полный звуков пеней повторенных,
Река, где токи есть моей слезницы;
Лесные звери, стаи вольной птицы
И рыбок, пленниц берегов зеленых;
Струи моих вздыханий воспаленных;
Мест, милых мне, обидные границы;
Холмов, теперь досадных, вереницы,
Где ждет Амур, как прежде, дум влюбленных,
Ваш вид все тот же, что давно мне ведом,
Но я не тот: где радостью все было,
Живут во мне безмерные страданья.
Тут счастье зрел воочью. Прежним следом
Туда, где бестелесной воспарила,
Отдав земле всю роскошь одеянья.
Восхитила мой дух за грань вселенной
Тоска по той, что от земли взята;
И я вступил чрез райские врата
В круг третий душ. Сколь менее надменной
Она предстала в красоте нетленной!
Мне руку дав, промолвила: «Я та,
Что страсть твою гнала. Но маета
Недолго длилась, и неизреченный
Мне дан покой. Тебя лишь возле нет,
Но ты придешь, – и дольнего покрова,
Что ты любил. Будь верен; я – твой свет».
Что ж руку отняла и смолкло слово?
Ах, если б сладкий все звучал привет,
Земного дня я б не увидел снова!
Амур, что был со мною неразлучен
На этих берегах до неких пор
И продолжал со мной, с волнами спор,
Который не был никому докучен;
Зефир, цветы, трава, узор излучин,
Холмами ограниченный простор,
Невзгод любовных порт под сенью гор,
Где я спасался, бурями измучен;
О в зарослях лесных певцы весны,
О нимфы, о жильцы кристальных недр,
Где в водорослях можно заблудиться,
Услышьте: дни мои омрачены
Печатью смерти. Мир настолько щедр,
Что каждый под своей звездой родится!
Когда любовь, как червь, точила ум
И дух мой жил надеждою подспудной,
Петлистый след искал я, безрассудный,
На гребнях гор, покинув жизни шум.
Не выдержав невзгод, я стал угрюм
И в песнях сетовал на жребий трудный.
Но нужных слов не знал, и дар мой скудный
В те дни невнятно пел смятенье дум.
Под скромным камнем пламень скрыт огромный.
Когда б, стихи слагая, вслед за всеми
Я к старости степенной путь держал,
То слог мой хилый силой неуемной
И совершенством наделило б время
И камень бы дробился и рыдал
Душа, покинувшая облаченье
Такого вновь Природе не создать,
На миг отринь покой и благодать,
Взгляни, печалясь, на мои мученья.
Ты встарь питала в сердце подозренья,
Но заблужденья прежнего печать
Твой взгляд не будет больше омрачать
Так влей мне в душу умиротворенье!
Взгляни на Соргу, на ее исток
Меж вод и трав блуждает одиноко,
Кто память о тебе не превозмог.
Но не смотри на город, где до срока
Ты умерла, где ты вошла в мой слог
Пусть ненавистного избегнет око.
Светило, что направило мой шаг
На верный путь и славы свет явило,
Вступило в круг верховного светила,
И, взят могилой, светоч мой иссяк.
Я диким зверем стал, бегу во мрак,
Мой шаг неверен, сердце боль сдавила,
Глазам, склоненным долу, все постыло,
Пустынен мир, и ум мой миру враг.
Ищу места, где некогда Мадонна
Являлась мне. Светило прежних лет,
Любовь, веди из тьмы мой дух смятенный!
Любимой нет нигде – знакомый след,
Чураясь Стикса глубины бездонной,
Ведет к вершинам, где сияет свет.
Я уповал на быстрые крыла,
Поняв, кому обязан я полетом,
На то, что скромная моя хвала
Приблизится к моим живым тенетам.
Однако если веточка мала,
Ее к земле плоды сгибают гнетом,
И я не мог сказать: «Моя взяла!»
Для смертных путь закрыт к таким высотам.
Перу, не то что слову, не взлететь,
Куда Природа без труда взлетела,
Пленившую меня сплетая сеть.
С тех пор как завершил Природы дело
Амур, я не достоин даже зреть
Мадонну был, но мне судьба радела.
Той, для которой Соргу перед Арно
Я предподчел и вольную нужду
Служенью за внушительную мзду,
На свете больше нет: судьба коварна.
Не будет мне потомство благодарно,
Напрасно за мазком мазок кладу:
Краса любимой, на мою беду,
Не так, как в жизни, в песнях лучезарна.
Одни наброски – сколько ни пиши,
Но черт отдельных для портрета мало,
Как были бы они ни хороши.
Душевной красотой она пленяла,
Но лишь доходит дело до души
Подлунной чудо – чудо из чудес,
Что снова изволением небес
К чертогам звездным вскоре воспарило.
Любовь стихи в уста мои вложила,
Чтоб след его навеки не исчез,
Но жизнь брала над словом перевес,
И лгали, лгали перья и чернила.
Не покорилась высота стихам,
Я понял, что они несовершенны,
Что тут, увы, отступится любой.
Кто проницателен, представит сам,
Что это так, и скажет: «О, блаженны
Глаза, что видели ее живой!»
Опять зефир подул – и потеплело,
Взошла трава, и, спутница тепла,
Щебечет Прокна, плачет Филомела,
Луга ликуют, небо просветлело,
Юпитер счастлив – дочка расцвела,
И землю, и волну любовь согрела
И в каждой божьей твари ожила.
А мне опить вздыхать над злой судьбою
По воле той, что унесла с собою
На небо сердца моего ключи.
И пенье птиц, и вешние просторы,
И жен прекрасных радостные взоры
Пустыня мне и хищники в ночи.
О чем так сладко плачет соловей
И летний мрак живит волшебной силой?
По милой ли тоскует он своей?
По чадам ли? Ни милых нет, ни милой.
Всю ночь он будит грусть мою живей,
Ответствуя, один, мечте унылой…
Так, вижу я: самих богинь сильней
Царица Смерть! И тем грозит могилой!
О, как легко чарует нас обман!
Не верил я, чтоб тех очей светила,
Те солнца два живых, затмил туман,
Но черная земля их поглотила.
«Все тлен! – поет нам боль сердечных ран.
Все, чем бы жизнь тебя ни обольстила».
Ни ясных звезд блуждающие станы,
Ни полные на взморье паруса,
Ни с пестрым зверем темные леса,
Ни всадники в доспехах средь поляны,
Ни гости с вестью про чужие страны,
Ни рифм любовных сладкая краса,
Ни милых жен поющих голоса
Во мгле садов, где шепчутся фонтаны,
Ничто не тронет сердца моего.
Все погребло с собой мое светило,
Что сердцу было зеркалом всего.
Жизнь однозвучна. Зрелище уныло,
Лишь в смерти вновь увижу то, чего
Мне лучше б никогда не видеть было.
О ней писал и плакал я, сгорая
В прохладе сладостной; ушло то время
Ее уж нет, а мне осталось бремя
Тоски и слез – и рифм усталых стая.
Взор нежных глаз, их красота святая
Вошли мне в сердце, словйо в пашню семя,
Но это сердце выбрала меж всеми
И в плащ свой завернула, отлетая.
И с ней оно в земле и в горних кущах,
Где лучшую из чистых и смиренных
Венчают лавром, Славой осиянным…
О, как мне отрешиться от гнетущих
Телесных риз, чтоб духом первозданным
И с ней и с сердцем слиться – меж блаженных?
Душа, свой путь утрат ты предвещала,
В дни радости задумчива, уныла,
Ища среди всего, что в жизни мило,
Покоя от скорбей, точивших жала.
Слова, черты, движенья покрывала
И, с болью, жалости нежданной сила
Тебе в прозренье это все гласило:
Сей день – последний, счастье миновало.
О бедная душа! О обаянье!
Как мы пылали здесь, где взглядом жил я
Очей – последним, сам того не зная!
Им, двум друзьям вернейшим, поручил я
Сокровищ благороднейших деянье,
Дум дивный клад и сердце оставляя.
Преполовилась жизнь. Огней немного
Еще под пеплом тлело. Нетяжел
Был жар полудней. Перед тем как в дол
Стремглав упасть, тропа стлалась отлого.
Утишилась сердечная тревога,
Страстей угомонился произвол,
И стал согласьем прежних чувств раскол.
Глядела не пугливо и не строго
Мне в очи милая. Была пора,
Когда сдружиться с Чистотой достоин
Амур, и целомудренна игра
Двух любящих, и разговор спокоен.
Я счастлив был… Но на пути Добра
Нам Смерть предстала, как в железе воин
Я гнал войну, я бредил скорой встречей
С покоем, мчался к цели напрямик.
Но брошен вспять – меня в пути настиг
Перст миротворицы противоречий.
Нагрянет вихрь – и тучи гибнут в сече.
Явилась Смерть – и жизнь пресеклась вмиг,
И глаз прекраснейших иссяк родник,
И я томлюсь в тоске нечеловечьей.
Подоле во плоти она живи,
От сердца подозренья б отвратила.
Поведал бы о горестях любви
Мой чистый вздох, к которому она,
Я знаю, в небе с болью слух склонила.
Амур меня до тихого причала
Довел лишь в вечереющие годы
Покоя, целомудрия –
