им стихотворений, подлежащих пересмотру. В сущности, это и была первая редакция будущего «Канцоньере», целиком подчиненная теме возвышенной любви и жажды поэтического бессмертия.

Вторая редакция осуществлена Петраркой между 1347 и 1350 годами. Во второй редакции намечается углубление религиозных мотивов, связанных с размышлениями о смерти и суетности жизни. Кроме того, тут впервые появляется разделение сборника на две части: «На жизнь Мадонны Лауры» (начиная с сонета I, как и в окончательной редакции) и «На смерть Мадонны Лауры» (начиная с канцоны CCLXIV, что также соответствует окончательной редакции). Вторая часть еще ничтожно мала по сравнению с первой.

Третья редакция (1359 – 1362) включает уже 215 стихотворений, из которых 174 составляют первую часть и 41 вторую. Время пятой редакции 1366 – 1367 годы; шестой редакции – 1367 – 1372 годы.

Седьмая редакция, близкая к окончательной, которую автор отправил Пандольфо Малатеста в январе 1373 года, насчитывает уже 366 стихотворений (263 и 103 соответственно частям). Восьмая редакция – 1373 год, и, наконец, дополнение к рукописи, посланное тому же Малатеста, – 1373 – 1374 годы.

Девятую, окончательную, редакцию содержит так называемый Ватиканский кодекс под номером 3195, частично автографический.

По этому Ватиканскому кодексу, опубликованному фототипическим способом в 1905 году, осуществляются все новейшие критические издания.

В Ватиканском кодексе между первой и второй частями вшиты чистые листы, заставляющие предполагать, что автор намеревался включить еще какие-то стихотворения. Разделение частей сохраняется: в первой – тема Лауры – Дафны (лавра), во второй – Лаура – вожатый поэта по небесным сферам, Лаура – ангел-хранитель, направляющий помыслы поэта к высшим целям.

В окончательную редакцию Петрарка включил и некоторые стихи отнюдь не любовного содержания: политические канцоны, сонеты против авиньонской курии, послания к друзьям на различные моральные и житейские темы.

Особую проблему составляет датировка стихотворений сборника. Она сложна не только потому, что Петрарка часто возвращался к написанному даже целые десятилетия спустя. А хотя бы уже потому, что Петрарка намеренно не соблюдал хронологию в порядке расположения стихотворного материала. Соображения Петрарки нынче не всегда ясны. Очевидно лишь его желание избежать тематической монотонности.

Одно лишь наличие девяти редакций свидетельствует о неустанной, скрупулезнейшей работе Петрарки над «Канцонье-ре». Ряд стихотворений дошел до нас в нескольких редакциях, и по ним можно судить о направлении усилий Петрарки. Любопытно, что в ряде случаев, когда Петрарка был удовлетворен своей работой, он делал рядом с текстом соответствующую помету.

Работа над текстом шла в двух главных направлениях: удаление непонятности и двусмысленности, достижение большей музыкальности.

На ранней стадии Петрарка стремился к формальной изощренности, внешней элегантности, к тому, словом, что так нравилось современникам и перестало нравиться впоследствии. С годами, с каждой новой редакцией, Петрарка заботился уже о другом. Ему хотелось добиться возможно большей определенности, смысловой и образной точности, понятности и языковой гибкости. В этом смысле очень интересно суждение Карло Джезуальдо (конец XVI – начало XVII вв.), основателя знаменитой Академии музыки, прославившегося своими мадригалами. Про стих Петрарки он писал: «В нем нет ничего такого, что было бы невозможно в прозе». А ведь эта тяга к прозаизации стиха, в наше время особо ценимая, в прежние времена вызывала осуждение. В качестве образца такого намеренного упрощения стихотворной речи приводят XV сонет:

Я шаг шагну – и оглянусь назад. И ветерок из милого предела Напутственный ловлю…

Но вспомню вдруг, каких лишен отрад, Как долог путь, как смертного удела Размерен срок, – и вновь бреду несмело, И вот – стою в слезах, потупя взгляд.

В самом деле, отказавшись от стиховой разбивки и печатая этот текст в подбор, можно получить отрывок ритмически упорядоченной прозы. И это еще пользуясь переводом Вяч. Иванова, лексически и синтаксически несколько завышенного.

Странно, что такой проницательный критик и знаток итальянской литературы, как Де Санктис, не увидел этой тенденции в Петрарке. Де Санктису казалось, что Петрарке свойственно обожествление слова не по смыслу, а по звучанию. А вот Д’Аннунцио, сам тяготевший к словесному эквйлибризму, заметил эту тенденцию.

Единицей петрарковской поэзии является не слово, но стих или, вернее, ритмико-синтаксический отрезок, в котором отдельное слово растворяется, делается незаметным. Единице же этой Петрарка уделял преимущественное внимание, тщательно ее обра-, батывал, оркестровал.

Чаще всего у Петрарки ритмико-синтаксическая единица заключает в себе какое-нибудь законченное суждение, целостный образ. Это прекрасно усмотрел великий Г. Р. Державин, который в своих переводах из Петрарки жертвовал даже сонетной формой ради сохранения содержательной стороны его поэзии.

Показательно и то, что Петрарка относится к ничтожному числу тех итальянских поэтов, чьи отдельные стихи вошли в пословицу.

Как общая закономерность слово у Петрарки не является поэтическим узлом. В работах о Петрарке отмечалось, что встречающаяся в отдельных его стихотворениях некоторая «прециоз-ность» носит характер скорее концептуальный, чем вербальный. Хотя, конечно, есть примеры и обратные. Примером может служить V сонет; он построен на обыгрывании имени Ла-у-ре-та:

Когда, возжаждав отличиться много,

Я ваше имя робко назову –

ХваЛА божественная наяву

Возносится от первого же слога.

Но некий голос Умеряет строго

Мою РЕшимость, как по волшебству:

Вассалом сТАть земному божеству –

Можно было бы сослаться и на сонет CXLVIII, первая строфа которого целиком состоит из звучных географических названий.

Интересно, что этот рафинированно-виртуозный, «второй» Петрарка, особенно бросался в глаза и многим критикам, а еще больше переводчикам. Эта ложная репутация, сложившаяся не без помощи эпигонов-петраркистов, воспринявших лишь виртуозную сторону великого поэта, сказалась на многих переводческих работах. В частности, и у нас в России. Словесная вычурность, нарочитая синтаксическая усложненность, за редкими исключениями, почти общая болезнь.

К сожалению, репутация эта оказалась довольно устойчивой. С легкой руки романтиков, отметивших тягу «второго» Петрарки как несомненный, с их точки зрения, порок, этот «второй» Петрарка надолго если не заслонил, то значительно исказил «первого» и «главного» Петрарку, который и позволил ему стать одним из величайших поэтов мира.

В приложении к «Книге песен» даются два письма Петрарки, носящих автобиографический характер. Они не только интересны сами по себе. Они, как думается, помогут читателю глубже разобраться и оценить «Канцоньере». В каком-то смысле они являются бесценным к нему комментарием.

Сам «Канцоньере» печатается в несколько необычном виде. Обычно стихотворения, его составляющие, печатаются вперемешку, со сплошной нумерацией. То есть так, как это было зафиксировано в упоминавшемся Ватиканском кодексе. Печатая сборник целиком, такой порядок бесспорен.

В данном же издании полностью печатаются только сонеты – самая известная и распространенная часть сборника. Остальные же стихотворные пьесы (канцоны, баллады, мадригалы и секстины) – выборочно. Отобраны, как нам кажется, наиболее значительные и интересные из них и к тому же в переводе одного поэта. Отсюда два раздела: сонеты и другие стихотворения.

Для интересующихся творчеством Петрарки приводим самую основную библиографию работ и изданий на русском языке.

Работы о Петрарке: А. Н. Веселовский. Петрарка в поэтической исповеди «Canzomere». СПб., 1912; Мих. Корелин. Ранний итальянский гуманизм и его историография, т. 2 (Франческо Петрарка. Его критики и биографы), изд. 2-е. СПб., 1914; Р. Хлодовский. Франческо Петрарка. М., «Наука», 1974.

Основные русские издания Петрарки:

Петрарка. Избранные сонеты и канцоны в переводах русских писателей («Русская классная библиотека» под редакцией А. Н. Чудинова, выпуск XI). СПб., 1898; Петрарка. Автобиография. Исповедь. Сонеты. Перевод М. Гершензона и Вяч. Иванова («Памятники мировой литературы»). М., 1915; Петрарка. Избранная лирика. Перевод А. Эфроса. М., 1953; 2-е изд. – 1955; Франческо Петрарка. Книга песен (в переводах разных поэтов). М., 1963; Франческо Петрарка. Избранная лирика. Перевод Е. Солоновича. М., 1970; Франческо Петрарка. Избранное. Автобиографическая проза. Сонеты. М., 1974.

Н. Томашевский

КНИГА ПЕСЕН

Перевод с итальянского

СОНЕТЫ НА ЖИЗНЬ МАДОННЫ ЛАУРЫ

В собранье песен, верных юной страсти,

Щемящий отзвук вздохов не угас

С тех пор, как я ошибся в первый раз,

Не ведая своей грядущей части.

У тщетных грез и тщетных мук во власти,

Мой голос прерывается подчас,

За что прошу не о прощенье вас,

Влюбленные, а только об участье,

Ведь то, что надо мной смеялся всяк,

Не значило, что судьи слишком строги:

Я вижу нынче сам, что был смешон.

И за былую жажду тщетных благ

Казню теперь себя, поняв в итоге,

Что радости мирские – краткий сон.

Я поступал ему наперекор,

И все до неких пор сходило гладко,

Но вновь Амур прицелился украдкой,

Чтоб отомстить сполна за свой позор.

Я снова чаял дать ему отпор,

Вложив в борьбу все силы без остатка,

Но стрелы разговаривают кратко,

Тем более что он стрелял в упор.

Я даже не успел загородиться,

В мгновенье ока взятый на прицел,

Когда ничто грозы не предвещало,

Иль на вершине разума укрыться

От злой беды, о чем потом жалел,

Но в сожаленьях поздних проку мало.

Был день, в который, по Творце вселенной

Скорбя, померкло Солнце… Луч огня

Из ваших глаз врасплох настиг меня:

О госпожа, я стал их узник пленный!

Гадал ли я, чтоб в оный день священный

Была потребна крепкая броня

От нежных стрел? что скорбь страстного дня

С тех пор в душе пребудет неизменной?

Был рад стрелок! Открыл чрез ясный взгляд

Я к сердцу дверь – беспечен, безоружен…

Ах! ныне слезы лью из этих врат.

Но честь ли богу – влить мне в жилы яд,

Когда, казалось, панцирь был ненужен?

Вам – под фатой таить железо лат?

Кто мирозданье создал, показав,

Что замысел творца не знал изъяна,

Кто воплотил в планетах мудрость плана,

Добро одних над злом других подняв;

Кто верный смысл ветхозаветных глав

Извлек из долголетнего тумана

И рыбаков Петра и Иоанна

На небе поместил, к себе призвав,

Рождением не Рим, но Иудею

Почтил, затем что с самого начала

Смиренье ставил во главу угла,

И ныне городку, каких немало,

Дал солнце – ту, что красотой своею

Родному краю славу принесла.

Когда, возжаждав отличиться много,

Я ваше имя робко назову

Хвала божественная наяву

Возносится от первого же слога.

Но некий голос Умеряет строго

Мою решимость, как по волшебству:

Вассалом сТАть земному божеству

Не для тебя подобная дорога.

Так будь прославлен, несравненный лик,

Услышь, к тебе с хвалою восхищенной,

Как все кругом, стРЕмлюсь я каждый миг,

Ведь Аполлон не менее велик,

Когда его листве вечнозеленой

Хвалу досТАвит дерзостный язык.

Настолько безрассуден мой порыв,

Порыв безумца, следовать упорно

За той, что впереди летит проворно,

В любовный плен, как я, не угодив,

Что чем настойчивее мой призыв:

«Оставь ее!» – тем более тлетворна

Слепая страсть, поводьям не покорна,

Тем более желаний конь строптив.

И, вырвав у меня ремяннын повод,

Он мчит меня, лишив последней воли,

Туда, где лавр над пропастью царит,

Отведать мне предоставляя повод

Незрелый плод, что прибавляет боли

Скорей, чем раны жгучие- целит.

Обжорство, леность мысли, праздный пух

Погубят в людях доброе начало:

На свете добродетелей не стало,

И голосу природы смертный глух.

На небе свет благих светил потух

И жизнь былую форму потеряла,

И среди нас на удивленье мало

Таких, в ком песен не скудеет дух.

«Мечтать о лавре? Мирту поклоняться?

От Философии протянешь ноги!»

Стяжателей не умолкает хор.

С тобой, мой друг, не многим по дороге:

Тем паче должен ты стези держаться

Достойной, как держался до сих пор.

Среди холмов зеленых, где сначала

Облечена была земною тканью

Красавица, чтоб к новому страданью

Она того, кто шлет нас, пробуждала,

Свобода наша прежняя блуждала,

Как будто можно вольному созданью

Везде бывать по своему