моим глазам:
На пышный лавр, он был тростинкой малой.
Но тень растет, покуда я толкую,
Заветный дол уже заволокла,
Где госпожа живет в душе усталой.
Забвенья груз влача в промозглый мрак,
Ладья моя блуждает в океане
Меж Сциллой и Харибдой, как в капкане,
А кормчий – господин мой, нет! мой враг
На веслах – думы. Сладить с ними как?
Бунтуют, позабыв об урагане.
Извечный вихрь страстей и упований
Ветрила рвет в пылу своих атак.
Под ливнем слезай» мгле мЬей досады
Сплетенная из неразумья снасть
Вся вымокла: канаты как мочала.
Два огонька погасли, две отрады,
Уменье гибнет, разуму пропасть.
Боюсь: не дотянч м. мне ю причала.
Лань белая на зелени лугов,
В час утренний, порою года новой,
Промеж двух рек, под сению лавровой,
Несла, гордясь, убор златых рогов.
Я все забыл и не стремить шагов
Не мог (скупец, на все труды готовый,
Чтоб клад добыть!) – за ней, пышноголовой
Скиталицей волшебных берегов.
Сверкала вязь алмазных слов на вые:
«Я Кесарем в луга заповедные
Отпущена. Не тронь меня! Не рань!..»
Полдневная встречала Феба грань;
Но не был сыт мой взор, когда в речные
Затоны я упал – и скрылась лань.
Свет вечной жизни – лицезренье Бога,
Не пожелаешь никаких прикрас,
Так счастлив я, Мадонна, видя вас,
При том, что жизнь – лишь краткая дорога.
Как никогда, прекрасны вы, коль строго,
Коль беспристрастно судит этот глаз.
Как сладок моего блаженства час,
В сравненье с коим и мечта убога.
Он пролетит – и это не беда.
Чего желать? Кого-то кормят звуки,
Кого – растений сладкий аромат,
Кого живит огонь, кого – вода,
А мне от них ни радости, ни муки,
Мне образ ваш дороже всех услад.
Амур, вот светоч славы яснолицей,
Той, что царит над естеством земным.
В нее струится небо, а засим
Она сама дарует свет сторицей.
Взгляни, какой одета багряницей,
Каким узором блещет золотым,
Стопы и взор направя к тем крутым
Холмам, поросшим частой медуницей.
И зелень трав, и пестрые цветы
Под сенью темной падуба густого
Стопам прекрасным стелят свой ковер,
И даже ночь сияет с высоты
И вспыхнуть всеми искрами готова,
Чтоб отразить сей лучезарный взор.
Вкушает пищу разум мой такую,
Что и нектар меня бы не привлек,
Река забвенья в душу льет поток,
Лишь лицезренья красоты взыскую.
Слова моей возлюбленной смакую,
Записываю в сердце чернью строк,
Для воздыханий нахожу предлог,
При этом сладость чувствую двойную:
Так эта речь волшебная нежна,
Звучит подобьем райских песнопений,
О, этот голос – чудо из чудес!
В пространстве малом явлено сполна,
Сколь всемогущи мастерство и гений
Природы животворной и небес.
Любимого дыханья благодать
Живит пригорки, рощи и поляны,
Зефир знакомый, нежный, мой желанный,
Возвыситься велит мне и страдать.
Спешу сюда, чтоб сердцу отдых дать.
Скорее! Прочь от воздуха Тосканы!
Тоска гнетет, как серые туманы,
Но мне уже недолго солнца ждать.
Оно мое, в нем сладость в изобилье,
Мне без него на свете жизни нет,
Но слепну я, приблизившись вплотную.
Укрытья не найти, мне б только крылья,
Погибелью грозит мне яркий свет:
Вблизи него горю, вдали – горюю.
Года идут. Я все бледнее цветом,
Все больше похожу на старика,
Но так же к листьям тянется рука,
Что и зимою зелены и летом.
Скорее в небе не гореть планетам,
Чем станет мне сердечная тоска
Не столь невыносима и сладка,
Не столь желанна и страшна при этом.
Не кончится мучений полоса,
Пока мой прах могила не изгложет
Иль недруг мой ко мне не снизойдет.
Скорей во все поверю чудеса,
Чем кто-то, кроме смерти, мне поможет
Или виновницы моих невзгод.
В листве зеленой шелестит весна,
Но как ее дыханье жалит щеки,
Напомнив мне удар судьбы жестокий:
Ее мученья я испил до дна.
Прекрасный лик явила мне она,
Теперь такой чужой, такой далекий,
Сияли золотых волос потоки,
Нить жемчугов теперь в них вплетена.
О, как ложились эти пряди мило,
Распущенные – как они текли!
Воспоминанье до сих пор тревожит.
В жгуты тугие время их скрутило,
Не избежало сердце той петли,
Которую лишь смерть ослабить может.
Дохнул в лицо прохладой лавр прекрасный:
Здесь рану Фебу бог любви нанес.
Я сам. в его ярме, влеку свой воз.
Освобождаться поздно – труд напрасный.
Как некий старый мавр – Атлант несчастный,
Тот, что Медузой превращен в утес,
И сам я в путах золотых волос,
В чьем блеске меркнет солнца пламень ясный.
Я говорю о сладостных силках,
О той, что стала мукою моею.
Покорствую – не в силах дать отпор.
В ее генч пронизывает страх.
Как мрамор, я от холода белею.
Я камнем стал, увидев этот азор.
Колеблет ветер, солнце освещает
Литые нити пряжи золотой,
Их плел Амур и. сетью их густой
Опутав сердце, дух мой очищает.
Кровинкой каждой сердце ощущает
Предвосхищает приближенье гой,
Что над моею властвует судьбой
Узрев огонь, в котором я герм,
Сиянье уз, благодаря которым
Я связан по рукам и по ногам.
Уже не помню, что я говорю,
Теряю разум перед ярким взором,
От нежности своей страдаю сам.
Прекрасная рука! Разжалась ты
И держишь сердце на ладони тесной,
Я на тебя гляжу, дивясь небесной
Художнице столь строгой красоты.
Продолговато-нежные персты,
Прозрачней перлов Индии чудесной,
Вершители моей судьбины крестной,
Я вижу вас в сиянье наготы.
Я завладел ревнивою перчаткой!
Кто, победитель, лучший взял трофей?
Хвала, Амур! А ныне ты ж украдкой
Фату похить иль облаком развей!..
Вотще! Настал конец услады краткой:
Вернуть добычу должен лиходей.
О эта обнаженная рука,
Увы, ее оденет шелк перчатки!
Так эти две руки смелы и хватки,
Что сердце в плен берут наверняка.
Смертелен лук крылатого стрелка,
Но и ловушек у него в достатке,
Столь дивные привады и подсадки
Опишешь ли посредством языка?
Прекрасные глаза, ресницы, брови,
А этот рот – сокровищница роз,
Певучих слов и редкостных жемчужин.
Тут надо быть, однако, наготове.
Таких, что солнца жар уже не нужен.
Судьба смягчилась, наградив меня
Бесценным даром – шелковой перчаткой,
Чтоб я достиг вершин отрады сладкой,
Далекий образ в памяти храня.
Не вспоминал я рокового дня,
Забыл позор и той минуты краткой,
Когда богатство я обрел украдкой
И сразу нищим стал, свой стыд кляня.
Не удержал я драгоценной дани,
Безволен, безъязык и безголос,
Я уступил без боя поле брани.
Мне крылья бы – добычу б я унес,
Чтоб отомстить той несравненной длани,
Из-за которой пролил столько слез.
Из недр прозрачных дива ледяного
Исходит пламень, жар его велик,
Он сушит сердце, в кровь мою проник,
Руиной становлюсь, жильем без крова.
Со мною смерть расправиться готова,
Ее небесный гром, звериный рык
Беглянку, жизнь мою, уже настиг,
И трепещу, не в силах молвить слова.
Любовь и сострадание могли б
Меня спасти – две каменных колонны
Встать вопреки крушенью и огню.
Но нет надежды. Чувствую: погиб.
О враг мой нежный, враг мой непреклонный,
Я не тебя, а лишь судьбу виню.
Но я горю огнем на самом деле.
Никто не усомнится, лишь одна,
Та, что мне всех дороже, холодна,
Не замечает мук моих доселе.
В глазах моих душа вам не видна?
Когда бы не звезды моей вина,
Меня бы пощадили, пожалели.
Мой жар, совсем ненужный вам сейчас,
Мои хвалы божественности вашей,
Возможно, сотни душ воспламенят.
Тоска моя, когда не станет нас,
Моя немая речь, твой взор погасший
Еще надолго искры сохранят.
Душа моя, которая готова
Все описать, увидеть и прочесть,
Мой жадный взор, душе несущий весть,
Мой чуткий слух, ведущий к сердцу слово,
Неужто дали времени иного
Вы нашим дням хотите предпочесть,
Где два огня, два путеводных есть,
Где след любимых стоп я вижу снова.
Тот след и путеводный яркий свет
Ведут вас в этом кратком переходе, ~
О дух мой, возносись в тумане бед,
Встречая гнев, подобный непогоде,
К божественному свету – по прямой.
Как сладки примиренье и разлад,
Отрадна боль и сладостна досада.
В речах и в разумении – услада
Бояться сладкой горечи не надо,
Тебе любовь – как высшая награда,
Возлюбленная всех милей стократ.
Спустя столетья кто-нибудь вздохнет:
«Несчастный, что он пережил, страдая,
Но как его любовь была светла».
Другой судьбу ревниво упрекнет:
«Такой красы не встречу никогда я.
О, если бы она теперь жила!»
С альпийских круч ты устремляешь воды
И носишь имя яростной реки,
С тобою мы бежим вперегонки,
Я – волею любви, а ты – природы.
Я отстаю, но ты другой породы,
К морской волне без роздыха теки,
Ты ощутишь, где легче ветерки,
Где чище воздух, зеленее всходы.
Знай: там светила моего чертог,
На левом берегу твоем отлогом
Смятенная душа, быть может, ждет.
Коснись ее руки, плесни у ног,
Твое лобзанье скажет ей о многом:
Он духом тверд, и только плоть сдает.
Холмы, где я расстался сам с собою,
То, что нельзя покинуть, покидая,
Идут со мной; гнусь, плечи нагнетая
Амуром данной ношей дорогою.
Я самому себе дивлюсь порою:
Иду вперед, все ига не свергая
Прекрасного, вотще подчас шагая:
К нему что дальше – ближе льну душою.
И как олень, стрелою пораженный,
Отравленную сталь в боку почуя,
Бежит, все больше болью разъяренный,
Так со стрелою в сердце жизнь влачу я,
Томимый ею, но и восхищенный,
От боли слаб, без сил бежать хочу я.
От Эбро и до гангского истока,
От хладных до полуденных морей,
На всей земле и во вселенной всей
Такой красы не видывало око.
Что мне предскажут ворон и сорока?
Чьи руки держат нить судьбы моей?
Оглохло милосердие, как змей.
Прекрасный лик меня казнит жестоко.
Любой, кто видит эту красоту,
Восторг и сладкий трепет ощущает,
Она дарует всем свой чистый свет,
Но, охлаждая пыл мой и мечту,
Притворствует иль впрямь не замечает
Что я, страдая, стал до срока сед.
Хлысту любви я должен покориться,
У страсти и привычки в поводу
Вослед надежде призрачной иду,
Мне на сердце легла ее десница.
Не видя, сколь коварна проводница,
Ей верит сердце на свою беду,
Во власти чувств рассудок, как в бреду,
Желаний бесконечна вереница.
Краса и святость завладели всем,
В густых ветвях я пойман был нежданно,
Как птица, бьется сердце взаперти.
В то лето – тыща триста двадцать семь,
Шестого дня апреля, утром рано
Вступил я в лабиринт – и не уйти.
Во сне я счастлив, радуюсь тоске,
К теням и ветру простираю длани,
Кочую в море, где ни дна, ни грани,
Пишу на струях, строю на песке.
И слепнет взор, и словно все в тумане,
Спешу я по следам бегущей лани
На колченогом немощном быке.
Все, что не ранит, привлечет едва ли.
– Нет, я стремлюсь во сне и наяву
К Мадонне, к смерти, к роковому краю.
Все эти двадцать долгих лет печали
Стенаньями и вздохами живу.
Я пойман, я люблю, я умираю.
Такой небесный дар – столь редкий случай:
Здесь добродетелей высоких тьма,
Под сенью светлых прядей – свет ума,
Сияет скромность красотою жгучей.
Чарует голос ласковый, певучий,
Осанка так божественно пряма,
Во всех движеньях – чистота сама,
Пред ней склонится и гордец могучий.
Способен взор окаменить и сжечь,
И тьму, и ад пронзят его сполохи,
Исторгнув душу, в плоть вернут опять.
А этот сладкий голос, эта речь,
Где полны смысла и слова и вздохи!
Вот что меня могло околдовать.
При благородстве крови – скромность эта,
Блестящий ум – и сердца чистота,
При замкнутости внешней – теплота,
И зрелый плод – от молодого цвета,
Да, к ней щедра была ее планета,
Вернее – царь светил, и высота
Ее достоинств, каждая черта
Сломили бы великого поэта.
В ней сочетал Господь любовь и честь,
Очарованьем наделя под стать
Природной красоте – очам на радость.
Что в полночь день заставит засиять,
Даст горечь меду и Польши – сладость
Весь день в слезах; ночь посвящаю плачу;
Всем бедным смертным отдыхать в покое,
Мне ж суждено терзаться в муках вдвое:
Так я, живя, на слезы время трачу.
Глаза во влаге жгучей с болью прячу,
Тоскует сердце; в мире все живое
Нужней меня: от стрел любви такое
Терплю гоненье,
