отрывок, исправляя грамматические ошибки, – которые, очевидно, принадлежат не корректору, а самому г. Ващенко-Захарченко:
Чичиков приказал везть себя к Распузину.
Распузин был не богат, но тороват и умел копейку на ребро ставить. Выписывал он все русские журналы и не только читал их с удовольствием, но ссужал даже ими тех, которые брали книги и газеты для тона, а не имели охоты заняться новостями политики и литературы, быв погружены в животный сон и разговоры о хозяйстве и скотном дворе. (Что за бессмыслица? зачем же они брали книги, если не имели охоты читать их?) Соседи Распузина были два брата, богатые люди, вдовцы, толстяки, скупцы, без всякого образования и желаний. У них было одно в голове: как бы побольше уничтожить свою и покупную в овощной лавке провизию. Кулебяки и буженина были у них настольными яствами. Объемистые и эластические их желудки были постоянно полны в противоположность голове, вечно пустой.
– Не люблю этих животных, ненавижу их: не умеют детей воспитать. Это скоты и невежды. – Так говорил Распузин гостю, сидевшему против него и перелистывавшему иллюстрированное издание.
– Ну, ты не знал их жен. Умора просто, да и конец. Одна из супруг ходила вечно в перчатках, ее называли m-me Чесотье, – сказал, положа книгу, приятель Распузина: – а другая была зла, как пантера, и, к счастию всего деревенского народонаселения, все свое время свободное употребляла она на драку с мужем. Прислугу оставляла в покое, а все этого барина беспокоила. Вечно у него были подбиты глаза, исцарапаны рожа и руки.
– Я не могу их двух равнодушно видеть. Не мое дело, конечно, но я не утерпел и в разговоре, подошедшем кстати, сказал, что пора уже нам стряхнуть с себя невежество, а если мы в нем загрубели, окаменели, то станем воспитывать детей наших так, чтобы они сделались полезными гражданами государству и человечеству. Поняли ли они? Я думаю, что нет.
– Они не поняли, но были там и те, которые отлично все постигают, но притворяются и скрывают свои мысли под видом простоты. А! – обратился хозяин к вошедшему господину довольно серьезной наружности: – collega! – Тут Распузин пожал гостю руку и сказал, обратясь к прежнему: – Рекомендую тебе магистра, Петра Иваныча Кулисновикова, моего товарища по естественному факультету. Оринтогнозию и ботаническую систематику мы слушали вместе. Я был своекоштным и учился плохо; а он был казенным студентом и не даром носил это имя.
Хозяин взглянул в окно и увидел въезжавшего на паре во двор Чичикова. Селифан как-то неловко правил парой, и Петрушка тоже немного конфузился, сидя на козлах.
– Едет ко мне еще кто-то, да незнакомый должен быть. Добро пожаловать! прошу покорно сюда! – кричал хозяин вошедшему Павлу Ивановичу, который скидал галоши и шинель и вместе с этим ловко раскланивался.
– Я Павел Иванович Чичиков, – сказал новый гость, вошедши в столовую, где были все, и, пожимая хозяину руки, прибавил: – езжу я уже не один год по пространной России как для посещения родных моего друга, генерал-лейтенанта Бетрищева, так и для наблюдений над тем воздухом, который благораствореннее в гемороидальном отношении.
– Покорнейше прошу садиться, очень рад, очень рад, – сказал хозяин и, дав знак магистру глазами, чтоб он занял нового гостя, сам вышел.
– Должно быть, вы, окончивши курс, еще несколько лет занимались естественными науками, – спросил прежний гость магистра: – и в них далеко подвинули все новые открытия?
– Конечно, я был посылан на счет университетских сумм за границу и обогатил естественные науки важными открытиями.
«Вот куда я попал, – подумал Павел Иванович: – вот здесь узнаю я многое и многому научусь полезному и даже необходимому». Чичиков с явным предпочтением смотрел на магистра, бывшего на казенный счет за границей.
– Я, право, не припомню, – сказал магистр, обратись к Чичикову: – мне послышалось, что и вы наблюдали что-то, так позвольте узнать, не с собратом ли я имею честь познакомиться? Не вы ли трудились (т. е. вы не трудились ли, – г. Ващенко-Захарченко не выучился и слов располагать сообразно грамматическому смыслу) на поприще естествоиспытания? Вы, вероятно, занимались…
– Отчасти занимался и всем понемногу, – сказал озадаченный Чичиков, – но, к сожалению, не знаю новейших открытий; а вот вы только что приехали из-за границы, вероятно сообщите, нам результаты вашей поездки.
– С удовольствием. Первые три года я наблюдал жизнь и строение мхов в понтийских болотах. Труд мой был напечатан на суммы университета. Другие три года я посвятил зоологии. Сочинение мое «Зоотомия улиток» заслужило первую премию и бросило особенный взгляд на жизнь этих тварей. Теперь я тружусь над зоологией щупальцевых насекомых, думая обратить все внимание на тараканов и тому подобных домашних насекомых. Наука будет обогащена новыми по этой части открытиями. – Магистр важно понюхал табаку и утерся платком.
«Толкует он о мхах, а на кой чорт они мне? Мхи, тараканы, улитки и… много он пользы принесет поездкой за границу! Бил, верно, баклуши! Лучше бы там мне этакую зоотомию пеньки представил или оринтогнозию льну. Мхи, мхи! На кой чорт они нам твои мхи, хоть они и понтийские!» – Павел Иванович, выслушав речи магистра, рассердился не на шутку, купил у хозяина гнедую упряжную лошадь, дал ей имя заседатель, в воспоминание павшего коня, попрощался (т. е. простился) с Распузиным и поехал в город, очень недовольный светом и людьми.
«Где счастье обитает? Где его можно найти? Вот, слава богу, и деньги есть, и, слава богу, я здоров, но все чего-то недостает, а недостает счастья. Буду его искать! Только бы оно не бежало по свойственной ему гадкой привычке. И жениться пора мне не только пришла, но даже проходит. Испытаю, может быть это и есть подлинное счастье: хорошенькая, кругленькая девочка, невинная как ангел, с приличными красотами тела, с приятными глазками и ротиком, манящим поцелуй. Приволокнуться разве при удобном случае? Человек я солидный, довольно сносной наружности, все, что нужно для супружеского спокойствия, у меня есть, отчего же не составить приличной партии? Даю себе слово, при первом случае, не откладывать, а приступить решительно к делу. Мифология говорит о Гименее как о добром божестве, а о злых богах супружества умалчивает. Может быть, тогда на счет спокойствия семейной жизни были совсем другие правила, и эти неприятели общего благополучия были содержаны взаперти, и вот причина тогдашнего кроткого удовольствия, которое заключало супружество. Злые люди, в особенности холостяки, завидуя счастию женатых друзей и приятелей, видя, как жены ухаживают за ними, хлопочут, чтобы им был подан суп с пирожками, соусы, жаркие и малина со сливками, густыми как сметана, – позавидовали. Не питая сами надежд надеть цепи супружества, они хлопотали у богов, и те послушали и выпустили: моду, фасон, волокитство и другие сим подобные бичи семейного благополучия». Павел Иванович, давно достигнув средств содержать себя и семейство прилично, ту минуту женился бы, но Неонила Ивановна сделала его поосторожнее и прохолодила. (Неонила Ивановна – девица, на которой г. Ващенко-Захарченко собирался женить Чичикова и которая хотела его высечь перед самым отправлением под венец. – Эта сцена очень остроумна у г. Ващенко-Захарченко.) «Терпел ты, пузантик, – думал Павел Иванович, – долго плыл ты по бурному океану жизни, видна гавань, как бы не разбиться о подводные камни. Осторожность была матерью всех счастливо оканчивающихся предприятий, она одна полезна во многих отношениях, не исключая и гемороидального».
Не говорим о том, есть ли хотя искра таланта у автора, – конечно, человек хотя с малейшим признаком таланта не подумал бы о пошлой проделке, к которой прибег г. Ващенко-Захарченко; не говорим о том, понимает ли он сколько-нибудь мысль творения, заглавие которого ставит на заглавном листе своей книги, или характер лица, приключения которого хочет досказывать, – разумеется, напрасно и говорить о том: если бы г. Ващенко-Захарченко сколько-нибудь понимал «Мертвые души» и Чичикова, он не решился бы выкинуть штуку, которая в своем роде ее лучше проделок Чичикова и отличается от них только тем, что Чичиков свои проделки вел как человек умный, а г. Ващенко-Захарченко – вовсе не так. Нет, мы хотим спросить не о том, может ли быть какое-нибудь литературное достоинство в книге, состоящей из отрывков, подобных приведенному нами, а только о том, есть ли хотя малейший смысл в нелепых страницах, нами выписанных?
Если имя «Ващенко-Захарченко» не настоящая фамилия автора подделки, от которой мы предостерегли читателя, – если это не истинная фамилия, а псевдоним, мы очень рады тому: автор проделки или раскаивается уже, или скоро будет раскаиваться в своей наглости, – если «Ващенко-Захарченко» псевдоним, автор, быть может, успеет укрыться от посрамления, переселиться куда-нибудь в такой уголок, где не знают подлинной фамилии, скрывшейся под псевдонимом; если же «Ващенко-Захарченко» – не псевдоним, а подлинное имя человека, сделавшего эту недостойную дерзость, мы искренно сожалеем о его судьбе: он своею безрассудной наглостью навек испортил свою репутацию.
Заметки о журналах. [1857] <Отрывок>
<1>*
…В декабрьской книжке «Библиотеки для чтения» также помещена повесть гр. Толстого «Встреча в отряде с московским знакомцем». Но о «Библиотеке для чтения» мы будем говорить в другой раз, а теперь возвращаемся к «Отечественным запискам», последняя книжка которых представляет, кроме рассказа, о котором мы говорили, еще две замечательные статьи, – одна из них – «Последние дни жизни Николая Васильевича Гоголя», из воспоминаний г. А. Т. Т-ва,* чрезвычайно интерсена по своему предмету, а другая и по ученому достоинству – это критический разбор книги г. Чичерина: «Областные учреждения России в XVII веке», написанный г. Кавелиным. Уже давно г. Кавелин ничего не печатал; блистательная роль, которую он играл в исследованиях о русской истории, заставляла сожалеть о том, что он покинул деятельность, столь полезную и для науки и для публики. Ему бесспорно принадлежит одно из первых мест между учеными, занимающимися разработкою русской истории; его статьи, которыми в течение нескольких лет постоянно украшались «Отечественные записки» и «Современник», отличались редкими достоинствами изложения при капитальном значении для науки и пролили свет на многие затруднительнейшие вопросы ее. «Взгляд на юридический быт древней России», критические разборы сочинения г. Соловьева «Об отношениях между князьями Рюрикова дома», книги г. Терещенко «Быт русского народа», «Чтение в Обществе истории и древностей российских» и многие другие его статьи принадлежат к небольшому числу тех изысканий, на которые опираются господствующие ныне понятия о ходе и характере русской истории. Для внутренней истории быта никто из нынешних наших ученых не сделал более, нежели г. Кавелин.
