Поэтому, если все сейчас сказанное нами, правильно, то согласно с этим вышеустановленным положением мы должны признать, что добродетель и ум сами властны над собой, или что им принадлежит свобода и независимость. Они ни от чего не зависимы, ничему не подвластны потому, что не только ум пребывает в самом себе, но и добродетель предпочитает оставаться сама в покое и только бдит над душой, чтобы она была хорошей, и в какой мере в этом усваивает, в такой и сама свободна и душу делает свободной. Когда же помимо ее воли возникают и дают себя чувствовать страсти, или требуются необходимые действия, она над ними наблюдает и ими управляет, сохраняя однако свою независимость и свободу тем, что и тут она сосредоточивается в самой себе, ибо она вовсе не озабочена чем-либо внешним, как например тем, чтобы спасать от како-либо опасности; — напротив, она не только не считает нужным об этом заботиться, но иногда прямо требует /от человека/ пожертвовать жизнью, детьми, отечеством, так как цель, которую она преследует, есть достижение прекрасного, а вовсе не сохранение существования того, что ниже ее. Из этого следует, что свобода и самопроизвольность нашего действования заключается не в самых поступках, и не в отношениях ко всему тому, что вне нас, а некой чисто внутренней деятельности — в энергии ума и в теории самой добродетели. Такую добродетель следует считать своего рода умом, и не должно ставить ее в один ряд с влечениями и страстями, подчинением и ограничением которых занят разум, потому что они, как справедливо близости и связи с телом и приводятся в норму лишь постепенно посредством упражнения и привычки. Говоря прямее и яснее, — свободно в нас собственно только некое невещественное начало, на которое сводится и наша свобода и сама властная над собой воля, насколько она в самой себе сосредоточена, потому что как только она желает и требует чего-либо, что вне ее, — тотчас вступает в силу необходимость. Что происходит из этой воли, что осуществляется ею самой, то только и есть в нашей полной власти; чего она хочет и что она без всякого препятствия производит, действуя вовнутрь себя, или вовне, — это и есть прежде и ближе всего то, что вполне от нас зависит. Поэтому, ум теоретический, ум первый тем более независим ни от чего и свободен, потому что в деятельности своей он не зависит ни от кого и ни от чего другого — и обращен ею только на самого себя, так что деятельность его есть он же сам и кроме того потому, что, почивая на благе и вследствие этого ни в чем не нуждаясь, будучи вседоволен, живет такой жизнью, какая для него желательна. Воля /в нем/ есть ведь тоже, что мышление, ибо она под тем лишь условием и называется воле, если она сообразна с умом, если хотения ее совпадают с определениями ума, — как это есть и на самом деле, потому что если воля, как воля, хочет блага, то для ума мыслить в истинном смысле слова значит пребывать в благе. Это значит, что ум обладает уже тем, чего воля еще только хочет, и само собой понятно, что когда она достигает, чего хочет то eo ipso становится мышлением. Поэтому, если мы усвояем свободу даже воле, как хотению блага, то как может не иметь свободы ум, который всецело утверждается на том, чего воля только хочет?! Не согласиться с этим можно разве только имея в виду усвоить еще что-нибудь большее, чем независимость и свобода.
7. Итак, душа становится свободно при посредстве ума с помощью которого беспрепятственно стремится к Благу и все ее действия, вытекающие из этого стремления, зависят от ее воли, между тем как ум свободен сам по себе. Что же касается самого Блага, то по природе своей оно есть то, что само по себе вожделенно, и вот почему от него собственно имеют свободу и душа и ум, насколько свобода души состоит в беспрепятственном стремлении к благу, а свобода ума в обладании благом. Так как Благо имеет господство над всеми теми существами, которые после него заслуживают почитания, так как оно занимает первый — самый высший престол, так как к нему стремятся приблизиться по мере сил все существа, на нем все утверждаются и от него имеют как свои силы, так и свою свободу, то разве мыслимо, чтобы его свобода была похожа на мою, или твою, когда даже об уме нельзя этого сказать без умаления его свободы?! Есть, однако мнение гораздо более дерзкое, будто первое начало чистым случаем или судьбой определено быть тем, что оно есть; а так как оно не само через себя есть то, что есть, то оно не имеет и власти над собой, не имеет, следовательно, ни независимости, ни свободы, но действует или не действует потому, что необходимость заставляет его быть деятельным, или недеятельным. Мнение это есть ни на чем не обоснованное противоречащее, насколько оно, отрицая всякую самопроизвольность, независимость, свободу, уничтожает вместе с тем весь смысл этих понятий и превращает их в простые словесные звуки, не обозначающие ничего действительного. Ведь, кто держится такого мнения, тот должен не только утверждать, что ничто не зависит от нашей воли, но вместе также сознаться, что слово свобода не соединяется у него ни с каким понятием, не имеет для него совсем никакого смысла, ибо как только он сознался бы, что он это слово понимает, то этим тотчас же изобличил бы себя, что теперь уже признает соответствие этого слова и понятия с чем-то /действительным/, которое прежде отрицал. Ведь понятие вещи и не изменяет ее сущности и не прибавляет к ней ничего, само по себе оно ничего не производит, ничему не дает от себя бытия: вся функция понятия ограничивается тем, что через него усматривается, что стоит в необходимой зависимости от другого, что имеет свободную волю, и что наконец совсем не от чего не зависит, но всецело само господствует над всей своей деятельностью, — преимущество существ вечных, а также и других, насколько они тоже вечны, другими словами, как тех, которые имеют в себе благо, так и тех, которые беспрепятственно и добровольно стремятся к Благу. А так как Благо выше всех их и всего, то понятно, как нелепо полагать, что оно может стремиться, кроме и помимо себя, еще к какому-нибудь иному благу. Еще более нелепо допущение, что бытие Блага есть дело случая, или судьбы, ибо случай и судьба если и имеют где-либо место, то только в вещах низшего порядка, позднейших, представляющих множественность, но разве мыслимо, чтобы само первое начало /всего существующего/ было бытием случайным? И почему не следует признать, что оно само есть виновник и властелин своего бытия? Разве потому только, что оно не есть существо происшедшее /а изначальное, вечное/?! Разве нелепо отрицать его свободу на том основании, что оно действует сообразно со своей природой, так как это отрицание по-видимому равносильно утверждению, что свобода имеет место только в действиях. Нисколько не препятствует ему быть свободным, даже его единственность или уединенность, так как она принадлежит ему вовсе не потому, что другое что-либо не дает возможности быть ему иным, а единственно потому, что она есть такой подлинный образ бытия, который единственно ему угоден, или потому, что нет ничего лучшего, чем бы ему быть, и не согласиться с этим значило бы допустить, что по мере достижения блага /не только не возрастает, но и/ уменьшается свобода. Если и это допущение есть явная нелепость, то уже чистой было бы бессмыслицей отрицать в самом Благе свободу потому только, что оно есть Благо, что пребывает в самом себе и что между тем как все прочее движется к нему своими стремлениями, оно не желает ничего другого кроме самого себя, так как ни в чем другом не нуждается. Кроме того, если согласиться даже, что в нем есть нечто похожее на субстанцию и нечто похожее на энергию, с тем однако ограничением, что эти два момента в нем не отличны друг от друга, так как они даже в уме совпадают между собой, то и таком разе его энергия ничуть не более сообразуется с его субстанцией или сущностью, чем его сущность с его энергией. А это значит, что о нем нельзя сказать даже, что оно действует сообразно со своей природой, насколько нельзя допустить, что в нем энергия появляется на подобие некой жизни в отличии от того, что служит для нее как бы субстанцией. Нет, его сущность от вечности соприсуща энергии и как бы слита с ней и составляет с ней одно и то же, и вот почему Оно существует само по себе и через себя, не завися ни от чего другого.
8. Все это однако вовсе не то значит, что мы усвояем первому началу свободу или самопроизвольность как одну из акциденций /субстанции/, или свойств; напротив, по нашему мнению, оно должно быть мыслимо как существующее абсолютно само по себе и для себя, в отрешении от всех тех различий и противоположностей, какие представляют собой другие существа, обладающие свободой; а если мы все-таки переносим на него разные атрибуты этих низших существ, то это лишь по невозможности найти термины вполне ему приличествующие: говорим мы о нем, как умеем, хотя отлично знаем, что не можем найти слов и выражений не только таких, которые были бы сообразны с существом его, но и таких, которые бы хоть что-нибудь сказали о нем. Это потому, что все самое прекрасное и самое высокое позднее и ниже его, так как оно есть начало этого всего, или пожалуй с другой точки зрения даже не начало, насколько мы из его понятия устраняем все прочее, как низшее, а в том числе, конечно, свободу и самопроизвольность, так как эти термины намекают на стремление к чему-нибудь другому, на беспрепятственность стремления и на бытие других существ, имеющих такие же стремления, между тем как ему /как Благу/ нельзя усвоять никакого стремления, ибо оно есть то, что есть прежде и выше всего прочего. Мы не говорим даже «оно есть, существует», чтобы не поставить его в один ряд со всем прочим, что есть, что существует, и тем более нельзя уже о нем сказать, что оно таково-то по природе, ибо это выражение указывает на нечто еще
