и себя самого, как познающего их? Потом, если он знает также и себя, то что собственно знает о себе, то ли только, что он именно /а не кто иной/ обладает знанием мысленных вещей, совсем не зная при этом, кто и что сам он есть, или же он знает в себе знаемого и себя самого знающего? И если да, то каким образом осуществляется такое познание и до каких пределов оно простирается? Вот вопросы, которые требуется решить.

2. Прежде всего нужно исследовать, можно ли душе усвоить самопознание и если да, то какой способностью и каким образом она его приобретает? Если начать с ощущающей ее части или способности, то ее душа познает только внешние вещи — потому, что даже в том случае, когда она чувствует и сознает возбуждения внутри собственного тела, она получает знание о внешнем — об изменениях, которым подвергается не она, а ее тело. Затем душа обладает дискурсивным мышлением, или рассудком, который обсуждает чувственные представления, делает им распорядок, одни соединяя, другие разделяя; таким образом он поступает даже с теми элементами, которых источник лежит в уме, т.е. облекает их в форму воззрительных представлений и оперирует над ними, как над таковыми; наконец, благодаря тому обстоятельству, что он пользуется не одними только впечатлениями настоящего, но и припоминаемыми представлениями прошедшего, те и другие сопоставляет, сближает и т.д., он этим самым доставляет и более полное знание вещей и более близкое разумение их. Вот доколе простирается познавательная деятельность души. Спрашивается, может ли кроме того душа обращаться на саму себя и познавать себя, или она должна возвыситься до ума, чтобы иметь самопознание? Если мы усвоим душе способность самопознания, то этим ее саму признаем за ум, и тогда возникнет вопрос, чем же отличается этот ум от ума верховного, а если не усвоим, то, быть может путем дискурсивного мышления нам удастся дойти до ума и уяснить себе, как возможно и в чем состоит самопознание. Наконец, если мы усвоим самопознание не только верховному уму, но и уму низшему, тварному, тогда нам придется показать, в чем состоит различие между самопознанием одного и самопознанием другого, ибо если бы не было различия между тем и другим самопознанием, тогда пришлось бы ум низший /т.е. дискурсивный — рассудок/ признать за ум чуждый всякой смеси — чистейший. Итак, обращается ли, спрашивается, наше дискурсивное мышление и на само себя, или оно ограничивается только восприятием впечатлений, идущих от ощущений и идей, идущих от ума и в таком разе как оно эти последние воспринимает? Вот что прежде всего требуется исследовать.

3. Положим, мы увидели человека, т.е. получили зрительное восприятие его образа, который тотчас передается рассудку. Что же рассудок делает с этим образом? Иногда ничего не делает, а довольствуется только его обладанием или знанием; но если этот образ попадался уже ему раньше, то, воспользовавшись воспоминанием, он говорит: «Это Сократ». Когда он, кроме того, попытается представить себе этот образ во всей подробности и точности составляющих его черт, то и тут он работает лишь над тем материалом, который дает ему воображение; наконец, если он называл Сократа добрым, то и этим передает лишь то, что говорит ему чувственное восприятие и представление. Но то, что в этом суждении утверждается, именно доброта, уже не отсюда получается; этот элемент рассудок извлекает уже из себя самого, ибо для того, чтобы быть в состоянии произнести такое суждение он должен иметь в себе самом идею или норму добра. Как же и почему он имеет в себе добро? Да потому, что сам он доброобразный есть образ, как бы отблеск добра, благодаря тому обстоятельству, что воспринимает и отражает в себе идею добра от ума, который источает в него свет свой. Вот этой-то наиболее чистой частью своей /разумом/ душа способна воспринимать впечатления, идущие от ума, и сохранять в себе следы их.

Но почему же мы не уму, а душе усвояем эту способность, стоящую выше ощущений? Потому что душа может приобретать познание не иначе, как путем дискурсивного мышления, и все названные нами операции производятся именно этой способностью. Но почему в таком разе мы не усвояем этой способности самопознания и этим признанием не оканчиваем исследования? Да потому, что функция дискурсивного мышления простирается по нашему убеждению только на внешнее и состоит в обработке того материала, который получается извне, между тем как ум тем и превосходит рассудок, что созерцает и знает не только то, что в нем есть, но и самого себя. А если бы кто возразил, что же мешает допустить, что рассудок посредством другой душевной способности сознает все, что в нем содержится, то мы ответим: мешает то, что в таком разе это был бы не рассудок, а чистый ум. Но что мешает чистому уму быть в душе? Пожалуй ничто, однако мы не можем утверждать, что чистый ум есть составная часть нашей души, а можем только называть его нашим. Он иной, чем рассудок и стоит выше его; мы можем считать его нашим, но не можем относить к числу частей души. Он и наш и не наш, ибо, между тем как дискурсивное мышление всегда находится в нашем распоряжении, умом мы иногда пользуемся и руководствуемся, иногда нет; в первом случае он наш, а в последнем — не наш. Но что значит руководствоваться умом? То ли, что руководясь умом, мы сами становимся умом, мыслим и говорим как сам ум, или только сообразно с умом? Так как душа наша не есть чистый ум, то мы мыслим и мысли выражаем словом только сообразно с умом той высшей частью рассудка, которая воспринимает идущие от ума впечатления. Когда мы через какое-либо внешнее чувство получаем чувственное восприятие, то ощущающий субъект тут есть наше я /между тем как ощущаемый предмет вне нас/; когда же мы мыслим, тогда наш мыслящий субъект, спрашивается, есть ли вместе и мыслящий предмет, или же мысля, рассуждая, мы только уразумеваем те понятия ума, которые просветляют наш рассудок? Конечно, не первое, а последнее должно быть принято, так как природа нашей познающей души главным и существенным образом выражается в дискурсивном мышлении: то, что находится в области чистого ума, выше ее, а то, что вызывает в ней ощущения, — ниже ее; главная часть нашей души именно занимает середину между этими двумя крайностями, и потому может как нисходить до ощущения, так и возвышаться до ума. Что ощущение есть наша собственность — этого никто не станет оспаривать, так как мы имеем ощущения всегда и постоянно; но что ум составляет нашу собственность, — это можно оспаривать, так как мы не всегда им пользуемся и руководимся, и так как он вне нас в том смысле, что не он к нам нисходит, а нам к нему нужно подниматься, на него взирать снизу вверх. Ощущение для нас есть как бы вестник /от царя/, а ум — сам царь.

4. Да и мы и в самих себя имеем царя этого, если мыслим сообразно с умом. Возможно же это под двумя условиями, — во-первых если мы носим в себе принципы и законы ума, которые на подобие письмен в нас начертаны, так что ум как бы наполняет нас, и во-вторых, если мы способны чувствовать и созерцать этот присутствующий в нас ум, в таком разе, конечно, мы достигнем и истинного самопознания, так как озаряемые умом мы познаем и его, и то, что он в себе содержит, — познаем, потому что, воспринимая от него способность такого познания, через это сами становимся умом. Таким образом, для человека возможно двоякое самопознание: или он познает и сознает себя только как дискурсивный разум, составляющий главную силу души, или он, возвышаясь до ума, познает и сознает себя совсем иначе, — именно, соединившись с умом и мысля себя во свете его, сознает себя уже не как человек, а как иное высшее существо; человек в таком разе как бы восхищается и воспаряет в высшую сверхчувственную область той лучшей частью своей, которая способна, словно на крыльях, возлетать в область чистой мысли и слагать в себе то, что там увидит. Но и дискурсивный разум разве не знает, что он есть дискурсивный, что функция его состоит в восприятии и познании внешних предметов? Разве он не сознает, что судит, когда судит? Разве он не сознает, что судит и мыслит по присущим ему нормам, которые имеет от ума. Разве он не знает, что есть высший над ним принцип, который обладает всем мыслимым, не ища его, не усиливаясь познать? Что это была бы за сила и способность познавательная, если бы не знала, что она есть, какова она и какие ее функции и деятельности? Итак, дискурсивный разум более или менее ясно сознает, что он зависит от ума, что сам он ниже ума и есть образ его, что носит в себе все нормы, которые как бы начертал и начертывает для него и в нем ум. А если так, то познавший себя таким образом неужели остановится на этом? Конечно, нет. Пользуясь другой высшей способностью, мы поднимемся до созерцания ума, который знает самого себя, или точнее, ставши причастниками ума, так как он наш и мы — его достояние, мы познаем и ум, и самих себя. Нам прежде всего необходимо знать, что такое есть ум сам в себе, или в чем состоит его самопознание. Познать же все это мы может не иначе, как если, оставив в покое все другие способности, станем ум созерцать умом, станем мыслить себя так, как ум себя мыслит.

5. В самом деле, как чистый ум себя мыслит и знает, так ли, что одной частью своей познает другую? В таком случае, очевидно, одна часть была бы познающей, другая познаваемою, а ум-то сам и не имел бы познания себя самого. Почему же и нет — скажут, если ум весь однородный, т.е. состоит из частей до такой степени одинаковых, что часть его созерцающая ничем не отлична от созерцаемой? В таком разе созерцая одну часть свою, с которой одинаков до тождества, он ведь и самого себя будет созерцать: так как нет никакого различия между созерцающим и созерцаемым. Однако, гипотеза такой разделенности ума несостоятельна и нелепа — ибо спрашивается прежде всего, что управляет этим разделением? Ведь, не слепой же случай. Потом, кто именно производит разделение