способности и уразумевает их. Впрочем, об этом была уже речь у нас в другом месте.

7. Но возвратимся к главному вопросу: как это возможно, то одно и то же начало присуще всем вещам? А этот вопрос равносилен такому: как это чувственные вещи, представляющие множественность и занимающие различные места в пространстве могут участвовать в одном и том же начале? Ибо после всего сказанного не должно быть речи о разделении этого единого начала на многое, напротив, вся задача состоит в том, чтобы свести множество частей к тому единому началу, которое не нисходит до их множественности. Так как эти части разделены и разбросаны в пространстве, то мы склонны думать, что и то единое начало точно также раздроблено, между тем это все равно, как если бы мы при виде того, как известная сила овладевает чем-нибудь состоящим из частей и держит его, сочли саму эту силу разделенной на столько же частей. Ведь рука наша может держать целое тело, палку в несколько локтей или что другое, причем сила, которой она держит — конечно, простирается на весь объем предмета, но вовсе оттого не делится на столько же частей, сколько их в нем есть; правда, что эта сила ограничивается объемом руки, но рука имеет свой собственны объем независимо от объема тела, которое она держит. Дайте этому телу другую длину, вообще величину, но такую, что рука будет в состоянии держать, тогда сила, е присущая, опять распространится на все тело, но тоже самое от этого не разделяясь на столько же частей, из скольких состоит тело. А теперь предположите, что телесная масса руки совсем исчезла, но та сила, которая держала тяжесть, осталась целой и неизменной, — разве эта сила, оказавшаяся прежде неразделенной по всем частям тела /которое держала рука/ не должна представляться нераздельной и в каждой своей части? Вообразите себе светящую точку центром лежащего около нее прозрачного круга и представьте, что блеск этого светящего центра освещает все окружающее его тело, которое ни откуда более не заимствует своего света, — разве вы откажетесь признать, что этот центральный внутренний свет, сам не претерпевая никакого изменения, проникает всю окружающею его массу? Собственно говоря, и тут свет истекает из этого малого тела, лежащего в центре, вовсе не потому, что оно тело, и тело центральное, а лишь потому, что оно есть тело светящее, — другими словами, благодаря присуще ему особой силе, которая сама по себе бестелесна. А теперь уничтожьте совсем в своей мысли массу этого малого центрального тела, но сохраните неприкосновенной его светоносную силу: скажете ли вы теперь, что свет вот там-то; или там? Не будет ли теперь свет одинаково и внутри, в центре и во всех точках окружности? Вы не в состоянии теперь заметить, где прежде был и где после появился свет, и не укажете ни откуда он появился, ни где остановился; относительно этого вы будете в недоумении и изумлении, видя, как свет сияет одновременно и равномерно и внутри — в центре, и во вне — по всей окружности. Конечно, вы можете сказать, откуда истекает распространяющийся через воздух солнечный свет, — можете, потому что видите солнечное тело и замечаете повсюду тот же свет, что и в самом солнце. Этот свет распространяется повсюду тоже не разделяясь, ибо все предметы, воспринимающие его и освещаемые им, вовсе не раздробляют его, а отражают его от себя туда же, откуда он приходит, и при том, тем самым путем, каким приходит. Но будь это видимое солнце силой бестелесной, вы не могли бы видеть, как от него распространяется свет, не могли бы сказать, где его начало, откуда он исходит, — ибо это был бы повсюду один и тот же свет, без всякой особой точки, от которой начинается, без всякого особого начала, из которого истекает.

8. Так как тут свет истекает из тела, то конечно легко сказать, откуда он происходит, зная, где находится это тело. Но когда дано бытие невещественное — такое, которое не нуждается в теле, будучи само прежде и выше тела, которое утверждается на самом себе, и совсем не нуждается ни в каком для себя субстрате, то для него при такой его природе, нет и не может быть никакого такого начального пункта, откуда оно появляется, ни места, где бы оно всегда находилось, ни тела, от которого бы оно стояло в зависимости. А если так, то разве можно сказать, что одна его часть здесь, другая там? Ведь это значило бы, что есть где-то начальный пункт, откуда оно появляется, и что оно стоит в зависимости от чего-то другого. Поэтому с допущением, то все во вселенной участвует в этом бытии, должно быть соединяемо также и признание, что все участвует в нем, как в одном целом, при чем само оно не только не разделяется, но и не изменяется. Ибо только сущности, соединенной с телом /душе/, свойственна пассивность и только как акциденция; такая сущность представляется как страдательная и разделенная /по всем органам тела/, насколько мыслится — как функция или форма тела. Но то бытие, которое не соединено ни с каким телом, к соединению с которым напротив, всякое тело стремится, ни коим образом не участвует в тех страдательных состояниях, которые для тела столь же существенны, как и делимость, служащая их причиной. Короче, — как все телесное, по самой природе своей есть делимое, так бестелесное по самому своему существу есть неделимое. Да и как это можно было бы разделить то, что не имеет ни какого протяжения? Потому, если бытие протяженное участвует в бытие непротяженном, то этим своим участвованием вовсе его не разделяет, а если бы разделяла, то это значило бы, что и то непротяженное бытие есть протяженное. И так, когда вы говорите, что то единое сущее есть во многом, то не представляйте себе дела так, что само единое превращается во многое, но возводите множество к единству и то единое созерцайте как нераздельное целое во всем этом множестве, помня, что то единое истинно сущее не есть принадлежность ни какого-либо индивидуума, ни всей совокупности вещей, что оно принадлежит всецело лишь одному себе, есть само по себе и для себя всецело довлеет самому себе, что оно не имеет ни такой величины, как вся вселенная, ни тем более такой, как одна из частей вселенной, словом — абсолютно никакой величины. Да и как это оно могло бы иметь определенную величину, когда иметь ее свойственно лишь одному телесному? Поскольку же природа его совсем иная, чем природа телесного, то и нельзя ему усвоять никакой величины, то оно не находится ни здесь, ни там, словом нигде; а то иначе ему часто приходилось бы быть то здесь, то там. И наоборот, если пространственное разделение свойственно лишь такому бытию, одна часть которого здесь, другая там, то как возможно такое разделение для того единого сущего, которое не находится ни здесь, ни там? Итак, это единое сущее всегда пребывает в себе как нераздельное, не смотря на то, что многие существа стремятся к единению с ним. Они стремятся обладать им во все целости /а не разделять его между собой/ и если достигают участия в нем, то участвуют в нем, как в едином целом, насколько бывают к тому способны. Но участвуя в нем, они и не участвуют в том смысле, что оно не становится никогда собственностью ни одного из них. Только таким образом единое истинно-сущее и в себе самом пребывает всецело и во всех тех вещах, в которых открывается его сила; напротив если бы оно не было всегда нераздельным целым, тогда оно не было бы бытием в себе и для себя, тогда и вещи не участвовали бы в его истинном бытии, которого все и всегда жаждут, а участвовали бы в чем-то другом, чего они совсем не желают.

9. Теперь же, если бы то единое существо /мировая душа/ делилось на множество таких существ, из которых каждое вмещало бы в себе всю целость его существа, тогда получалось бы множество /таких же, как оно само/ первых существ, ибо каждое из них порознь было бы в таком разе первым. Как и чем тогда все эти первые существа отличались бы друг от друга, чтобы не слиться в одном и том же существе? Ведь не телами они различались бы и разделялись друг от друга, да и формирующими принципами тел но могут быть существа первые, так как они во всем должны быть подобны первому — высочайшему началу, от которого непосредственно происходят. С друго стороны, если допустить, что единое бытие разделилось на многие части и что эти части суть его силы, тогда уже каждая из этих частей не будет уже содержать его в себе во всей целости, а кроме того в таком разе сам собой возникает вопрос, как же это могли эти многие силы от него отделиться, его покинуть, и куда это они могли от него уйти? Потом, вполне уместен и такой вопрос: те силы, которые присущи чувственному миру, находятся ли в то же время и в том едином истинносущем, или нет? Если ответим: нет, то получится нелепое допущение, будто то единое-сущее потерпело уменьшение, стало немощным лишившись тех сил, которыми прежде обладало; кроме того, не менее нелепо и другое тесно связанное с этим допущением, — что силы могут отделяться от тех сущностей, которым они принадлежат. Напротив, если силы находятся и в едином всеобъемлющем начале и еще где нибудь, тогда силы эти находятся здесь /в этом мире/ или во всей своей целости, или только отчасти: если тут находятся только их части, тогда они суть части тех самых сил, которые там /во всей целости/; а если они тут во все полноте и целости, тогда опять они здесь не иные, а те же самые, что и там; а это значит, что они и здесь не разделены друг от друга и что единое всеобъемлющее начало есть везде одно и то же без всякого разделения. Можно пожалуй, еще и так представлять себе дело, что хотя силы многие все похожи друг на друга тем, что каждая содержит в себе целую силу, целое, что везде с одной субстанцией соединена одна сила. Но в таком разе все прочее пришлось бы принимать лишь за силы /без субстанций/, а между