одном центре и сливаются здесь в одно, и в то же время кажутся особыми и многими в радиусах, в которых они лишь раскрываются, но вовсе ими сами не порождаются, мы думаем дать этим сравнением еще более ясное представление о тех сущностях, состоя из которых, ноуменальная природа /при единстве/, есть множественная и вездесущая.
6. В самом деле ноумены, представляя из себя множество образуют также и единство, и наоборот составляя единство, по причине своей бесконечности /не объятой пространственными границами/ природы, образуют множество; тут многое в едином и единое во многом и все вместе; каждая сущность устремлена своей энергией на все целое и вместе с ним, и даже когда направляет ее на какую-либо часть, действует на нее совместно с целым, ибо хотя первое ее действие на эту часть имеет вид частного действия, но в него входит и действие целого, как например, когда человек в себе /идея, сущность/, входя в какого-либо человека, и становится этим именно особым человеком, то от этого он вовсе не перестает быть человеком в себе; человек телесный, происходящий от человека идеального, который есть один единственный, производит множество человеческих индивидуумов, которые однако же все одинаково суть люди именно потому, что одно тождественное нечто /идея/ налагает на все множество одну и ту же печать. А это значит, что человек в себе, что каждый ноумен, что вся целостность их не во множестве /индивидуальных вещей/ находится, а напротив /это видимое/ множество в том сверхчувственном мире содержится, или вернее, как бы располагается вокруг его, ибо иначе например, белизна присутствует во всем теле и совсем иначе одна тождественная душа присутствует во всех членах организма; вот именно так /как душа в органах тела/ истинно-сущее везде и во всем присутствуют.
7. И мы своим существованием и своим существом утверждаемся всецело на этом сущем, к нему всегда обращены, ибо в нем лежит наше начало. Ведь мы мыслим ноумены, не прибегая к образам и отражениям, и это значит, что мы сами принадлежим к числу их, и когда мы бываем причастны истинного знания, то это не потому, что мы их воспринимаем, или овладеваем, а потому, что к ним возносимся и в среде их находимся. Так как кроме нас есть эти подобные нам ноуменальные сущности, то /вследствие нашего сходства с ними/ мы все принадлежим к числу ноуменов, и, как ноумены, существуем совместно со всем прочим, и вместе с ними составляем одно целое. Когда мы направляем взор вовне, а не туда, где мы коренимся /духовной природой/, то конечно не можем усмотреть нашего единства /со всем сверхчувственным целым/, и нас можно в этом разе уподобить множеству лиц, которые на внешний взгляд кажутся многими, несмотря на то, что в существе все они растут и держатся на одной и той же голове. Но если бы каждое из этих лиц, собственной ли силой или движемое могло обратиться на самое себя, то оно увидело бы в себе и Бога и все; конечно, сразу оно не увидит себя как единое, но глядя все больше и больше и не находя нигде точки опоры для очерчения собственных границ и для определения, доколе собственно простирается его собственное бытие, оно в конце концов оставит попытку отличить и отделить себя от всеобщего бытия, и таким образом, не двигаясь вперед, не переменяя места, очутится там же, где это всеобщее бытие, — само окажется этим бытием.
8. Нам кажется, что всякий, вдумывающийся в вопрос об участии материи в идеях, согласится с нашим воззрением, и не станет его оспаривать, как такое, которое допускает нечто невозможное. На наш взгляд, следует считать за вероятное и необходимое, что природа вещей вовсе не так устроена, чтоб особо… Такое представление на наш взгляд лишено всякого смысла, ибо какой тут могут иметь смысл такие представления, как особо, отдельно, вдали? А о том, уже и говорить нечего, что при таком представлении дела участие в идеях /всего телесного/ представляло бы нечто самое неудобопостижимое и неудобовыразимое. Между тем познано и выяснено оно может быть лучше всего посредством примеров и сравнений. И мы иногда употребляем тут выражение излучение, осияние, но мы усвояем ему здесь совсем не то значение, в каком употребляем его в применении к чувственным вещам, когда говорят, об излучении, исходящем из одного предмета в другие. так как материальные вещи суть образы, первообразы которых суть идеи, то и мы говорим, что они освещаются идеями, чтобы дать этим понять, что освещаемое есть нечто совсем иное и особое от того, что его освещает. Но чтобы быть вполне точными, мы должны к этому присовокупить, что идея вовсе не отделена местом от материи и вовсе не так отражается в материи, как телесный предмет в воде, что напротив материя отовсюду окружает идею, примыкает к ней, не касаясь ее /как внешней вещи/ и при такой близости, без посредства чего-либо третьего, вся воспринимает от идеи столько, сколько воспринять способна, между тем как идея при этом вовсе не распространяется по всей материи и не носится над ней, но не перестает пребывать в самой себе. Например, так как идея огня сама не находится в материи, и мы вследствие этого принимаем материю за общий субстрат всех стихий, то идея огня, не нисходя в материю, дает всей ей форму огня, делает огненной, после чего огонь /чувственный/, как имеющий в материи свой субстрат, является уже, как разнообразная большая или меньшая масса. То же самое применимо и ко всем так называемым стихиям. Итак, если этот единый идеальный огонь усматривается потом повсюду, где он отражает свой образ, то он производит это отражение себя в материи, не находясь в ином, чем она, месте на подобие того, как телесный предмет в чем-либо отражается, а иначе он весь был бы дан где-либо для нашего чувственного восприятия /на подобие предмета отражающегося в чем-либо/. Если же он весь является в каждом из многих своих образов, то это благодаря тому обстоятельству, что огонь /чувственный/ сам уже производит для себя места, между тем как идея его пребывает в самой себе /а не в каком-либо месте/, ибо становясь множественным, он необходимо разбегается /в пространстве/ и удаляется, хотя, став множественным, не перестает участвовать в одном и том же принципе /отражать в себе одну и ту же идею или форму огня/. Так как идея неделима, то она ни малейшей части самой себя не отдает материи, но не смотря на свое нераздельное единство, она не бессильна отпечатлевать форму свою в том, что само по себе чуждо ее единства / и представляет чистую разделенность, т.е. материя/ и становится присущей сразу всей вселенной не так, что одной своей частью формирует одну ее часть, другой — другую, но сама будучи целой, формирует сразу все и каждое порознь. Смешно было бы предполагать, что есть много идей огня, что каждый огонь образуется по особой идее; это значило бы, что идей /одного и того же содержания/ есть бесконечное множество. Да и как можно разделить друг от друга явления, производимые огнем, когда огонь /по своему субстрату/ есть нечто единое и непрерывное? Ведь если подложить под эту часть материи другой огонь и увеличить его, то разе можно сказать, что тут какая то совсем другая и иная идея /или ила/ огня действуют, а не та самая /одна единственная/, которая везде производит одно и то же действие?
9. Если согласиться, что все стихии, по образовании их, составляют одно целое, имеющее форму шара, тогда нельзя уже допустить, что этот шар произведен многими деятелями, из коих один произвел одну часть его, другой другую, но необходимо признать его произведением одного и того же создателя, притом такого, который в действии создания шара присутствовал нераздельно весь, а не производил одну часть его одной своей частью, другую другой, ибо в последнем случае. Но понятно, что такое единое неделимое начало не изливается же само во всю массу производимого им шара, а напротив, шар весь на нем его силой держится, другими словами, одна и та же жизнь проникает и охватывает весь шар, который таким образом весь содержится в той одной и той же жизни /а не она в нем/. Таким то образом все, что содержится в этом шаре /во вселенной/, объемлется и проникает одной и той же жизнью, и все души составляют одну душу, которая вследствие этого есть единая и вместе бесконечная. Вот почему некоторые философы выражались, что душа есть число, а другие прибавляли, что душа увеличивается вместе с числом, желая дать понять, что нет ничего такого, в чем бы отсутствовала душа, что она везде и в всем, не переставая в самой себе быть тем, что она есть. Это значит, что если бы мир мог стать еще большим, чем каков он есть, то и тогда у души достало бы сил на все и вся, потому что и тогда он весь содержался бы во всей душе /т.е. универсальной/. таким образом выражение: «душа увеличивается вместе с числом» следует понимать не в буквальном, а в том смысле, что душа, не смотря на свое единство, не отсутствует ни в чем, присутствует везде, ибо единство ее вовсе не есть такое, которое подлежит намерению и какое свойственно той или иной природе /телесной/, которая тщетно претендует быть единой и касается единой лишь насколько участвует в истинном единстве. В строгом смысле лова единое есть только то бытие, которое не составляется из многих особых частей, а иначе постепенное отнятие каждой из его частей повело бы к уничтожению его единства и целости, потом то, которое не отделено никакой границей от всего прочего /многого/, а иначе ему пришлось бы или не досягать до всего: если бы это все оказалось большим, чем оно, или растягиваться в желании стать в уровень со всем, и касаться частей этого всего своими частями, вместо того, что присутствовать во всем везде во всей своей целости; а кроме того, так как при такой своей раздробленности, оно не составляло бы одного непрерывного сосредоточенного в себе целого, то ему самому неизвестно было бы, где оно находится. итак, если это бытие есть единое в истинном смысле слова, если единство составляет саму сущность его, то оно должно известным образом содержать во власти и силе своей и противоположную природу, т.е. множество; мало
