того, необходимо, чтобы оно, это множество, имело не вне себя, а у себя и от себя, другими словами, чтоб оно, будучи единым, вместе с тем было многим и бесконечным. Будучи же таковым, оно везде является во всей своей целости как единый разум, который сам себя обнимает и обнимая или содержа себя в самом себе, нигде не удаляется от себя, но везде пребывает в самом себе: он не отделяется местом и от всех других вещей, ибо он существовал прежде всех тех вещей, которые существуют в форме пространства; он не имел в них никакой нужды, напротив, они нуждались в нем как в своей основе, но не смотря на то, что все они на нем были утверждены, он все-таки продолжает незыблемо пребывать в самом себе, и если бы как-нибудь он двинулся /из себя/, тогда все прочие вещи тотчас погибли бы и исчезли, лишившись в нем той основы, на которой все утверждаются. Но, не может быть никакого разумного основания для того, чтобы он, обладавший совершенным бытием благодаря тому обстоятельству, что пребывает в самом себе, вдруг отчуждался от себя, удалялся из себя и вверил вое существование той неверной изменчивой протяженной природе, которая для своего сохранения сама в нем нуждается.
10. Итак, это истинно-сущее в самом себе пребывает всей своей премудростью и ни во что другое само не входит, но за то все прочие вещи устремлены к нему, и это страстное стремление указывает им, где оно находится. Стремление это похоже на ту настойчивую любовь, которая готова проводить дни и ночи у дверей того, кого она любит, которая хочет находится всегда подле красоты, движимая желанием владеть ею и считая за счастье участвовать в ней. Подобно этому и любящий красоту сверхчувственную не овладевает ею самой, а только находясь вблизи ее, наслаждается участием в ней, между тем как она в самой себе пребывает; и вот почему многие любят одну и ту же красоту, любят ее притом во всей ее цельности, и если владеют ею, — по мере своих сил, то владеют или по крайней мере желают владеть ею во всей ее целости. Разве мыслимо, что это истинно-сущее не довлеет для всего /что в нем участвует/, пребывая в самом себе? Оно довлеет для всего именно потому, что пребывая в самом себе /как единое целое/, в то же время красотой своей присущее всему во всей своей целости.
Подобно красоте и мудрость присуща всему /что участвует в ней/ во всей целости, а не так, что одна часть ее здесь, другая там, ибо смешно было бы думать, что она нуждается в месте, так как, ведь, она совсем не то есть, что белизна /в теле/ и вообще не есть что-либо телесное. Поэтому правда, что все мы участвуем в мудрости, то несомненно также и то, что сама мудрость пребывает в себе как единое целое, и когда мы участвуем в ней, то имеем не разные части ее, а всю целиком, притом так, что та целостная мудрость, которую ты имеешь, есть не иная, а та самая, которую целиком я имею. Некоторое подобие этого отношения /многих к единой мудрости/ представляют народные собрания и всякие совещания, на которых все присутствующие всегда одно лишь имеют в виду — прийти к одному мудрому решению: тут каждый в отдельности как будто не способен мудроствовать, а собравшись вместе и соединившись в рассуждении об одном и том же, все поражают, или точнее находят одну для всех мудрость /т.е. одно всем являющееся как самое мудрое решение/. Да и что в самом деле могло бы разделять друг от друга умы, так чтобы они не объединялись в одном и том же /всеобъемлющем/ уме? Но, хотя все мы, как умы, совмещаемся /в этом одном уме/, нам кажется, что нет /что мы отдельны и от него и друг от друга/ на подобие того, как тому, кто касается одного и того же предмета различными пальцами, кажется, что касается каждый раз все иной и иной вещи, или как тому, кто ударяя по одной и той же струне лиры /различными пальцами/, кажется.
А теперь следует сказать, каким образом мы душами нашими участвуем в благе. Ведь и тут — благо, которого ты достиг, не иное, чем то, которого я достиг, а то же самое. Но когда я говорю: «то же самое», то и разумею, что от одного и того же блага истекает на нас обоих различные действия таким образом, что само благо находится где-то там высоко, между тем как дары его ниспадают сюда /на землю/, — а то хочу сказать, что дающий благо тут присущ тем, которые поучают, чтобы они поистине воспринимали его, что он источает свои дары лишь тем существам, которые стоят во внутренней с ним связи, но не тем, которые были бы совсем чужды ему /имели бы совсем иную природу/, потому что духовные дары сообщаются не путем пространственной передачи. Ведь наблюдение говорит, что даже тела, не смотря на разделяющее их друг от друга расстояние, способны воспринимать одни и те же воздействия и совпадать между собой в одинаковом у всех их результате этих воздействий; мало того, ведь все действия и страдания тел во вселенной истекают из ее собственного лона, — так что ничто в нее не вторгается извне. А если так, если даже телесное — бытие, которое по самой природе своей подвержено непрерывному течению и всегда как бы убегает от самого себя, ничего извне не воспринимает, то каким образом могла бы воспринимать что-либо извне сущность непротяженная? Из этого следует, что если мы созерцаем благо и касаемся его, то это благодаря тому обстоятельству, что содержимся и находимся все в одном и том же начале — находимся там той стороной нашего существа, которая имеет /такую же, как и оно/ ноуменальную природу. Ко всему этому можно присовокупить еще и то соображение, что сверхчувственный мир должен обладать единством в гораздо высшей степени, чем мир чувственный, а иначе мы имели бы два чувственных мира, ибо, чем, спрашивается, отличался бы круг мира сверхчувственного от круга чувственного, если бы не превосходил последнего своим единством? Следовательно, он и в самом деле отличается от последнего /более совершенным единством/. Ибо еще более смешно было бы допустить, что между тем как один из этих миров имеет свойственную ему и соразмерную с его природой массу, другой, не нуждающийся ни в чем подобном /в протяженной массе/, тоже растягивается и от себя самого удаляется. да и что может служить помехой тому, чтобы в сверхчувственном мире все сущности были в единстве? Ведь там, одна сущность не отталкивает от себя другую вследствие невозможности быть им обеим в одном и том же месте, подобно тому как не мешает друг другу наше понимание той или иной мысли, теоремы, моему пониманию или как не мешают друг ругу разные знания находиться в одной и той же душе. Но такое единство /возможное для представлений, понятий, вообще деятельностей/, обыкновенно возражают, но может иметь места для субстанций. Конечно не могло бы, если было истинным предположение, что даже субстанция в истинном смысле слова суть телесные массы.
11. Но как, спрашивается, сверхчувственное бытие, будучи непротяженным, может простираться на все тело вселенной, которая так громадна? И как оно при этом может оставаться тождественным и не разробленным? Мы не раз выдвигали уже это возражение, желая положить конец всем сомнениям и недоумениям по этому предмету; мы неоднократно старались доказать, что так оно есть и должно быть, а не иначе, но не будут, конечно, излишни и новые соображения по этому вопросу. Не последним, а напротив самым главным основанием наших доказательств служило понятие о природе сверхчувственного бытия, как такой, которая не представляет ничего похожего на камень или громадную глыбу, которая своим объемом занимает в пространстве определенное место и никоим образом не может выступить из границ своих, потому что мерой ее массивности и ее силы служит ее собственная природа — природа камня, вообще глыбы. Сверхчувственное бытие, напротив, будучи бытием первичной природы, не имеют ограниченного и неизмеримого протяжения, так как само оно служит мерой для всей чувственной природы и представляет собой силу всеобъемлющую, превосходящую всякую определенную величину. Равным образом, оно и во времени не находится, а существует вне времени, потому что и время представляет нечто разделенное, слагающееся непрерывно из отдельных интервалов,между тем как оно вечно, а вечность остается всегда тождественной — она господствует над временем и превосходит его своей вечной силой, — тогда как время имеет лишь течение бесконечное. Время может быть сравнено с линией, которая, хотя простирается в бесконечность, но постоянно стоит в зависимости от своей исходной точки, вокруг которой она движется, так что, как бы далеко ни шла линия, повсюду можно усмотреть эту неподвижную точку, около которой она вращается. Если же таким образом время /своим течением в бесконечность/ представляет лишь некоторую аналогию с тем истинно/сущим, которое, пребывая в своем тождестве, бесконечно не только своей вечностью, но также и своим могуществом, то понятно, что это истинно-сущее /не только могло, но и/ должно было в силу своего бесконечного могущества произвести иную природу, которая, из него истекая и на нем утверждаясь, к нему и направляется и даже хочет поравняться бегом во времени с его силой, которая пребывает неизменно в самой себе. Но ясно, что эта его сила все-таки выше той иной природы, ибо она делает то, что эта иная природа стремится растянуться в параллель и в уровень с ней. Но как, почему эта низшая природа участвует в сверхчувственном бытии, в какой степени может участвовать в нем? Участвует она в нем потому, что она во всей целости своей присутствует везде, хотя конечно не входит в каждую отдельную вещь целиком, по причине ее бессилия, неспособности воспринять его целым; оно одинаково присутствует везде, но не так например, как треугольник материальный, а так, как треугольник идеальный, которым определяются /в построении/ все треугольники материальные. Почему вещественный, чувственный треугольник не может находиться везде, подобно идеальному? Потому что материя не участвует вся в целости в этом идеальном треугольнике, потому что она кроме этой принимает и многие другие формы, потому что вообще не вся она воспринимает каждый из ноуменов, как и первичная /т.е.сверхчувственная/ природа со свое стороны не сразу непосредственно входит во все
