наделил живые существа чувствами и разными способностями, требуется еще победить всякие сомнения и недоумения как относительно действительности этого наделения, так и относительно его образа и способа. Ведь если признается, что в Боге всякая энергия есть совершенная актуальность, и не допускается, что какая-нибудь из энергий есть не вполне актуальная, то вместе с этим необходимо также признать, что в каждой его энергии содержатся и все прочие энергии. А это значит, что в Боге даже будущее есть наличное настоящее и ничего не может быть такого, что было бы позднее его /и его энергий/, и что его /вечно одно и то же/ настоящее становится позднейшим /по времени/ лишь вне его — в ином бытии. А если так, сила в Боге будущее есть настоящее, и именно такое настоящее, которое должно наступить /в иной форме бытия/ позднее, то это значит, что будущее имеет в Боге сразу такой вид и состав, в котором нет ничего такого, что оказалось бы недостающим, отсутствующим — при действительном наступлении будущего. А это значит, что все вещи существовали в Боге уже прежде /появления в чувственной форме/, существовали от вечности и всегда, хотя конечно позднее /после появления их телесно форме/ можно уже говорить о них, что одна следует после другой, потому что когда они оттуда /из сверхчувственного мира/ истекают и тут как бы распространяются, то одна из них показывается после другой между тем как доколе находятся все вместе, они составляют один целостный универс, т.е. такое бытие, которое в самом себе содержит свою причину.
2. Отсюда то можно постигнуть ближе и природу ума /высочайшего/. Мы то мним иметь о нем представление более ясное, чем о чем-нибудь другом, а между тем не знаем, как далеко простирается его действие, ибо например, мы охотно допускаем, что он служит источником сущности для всего существующего, но не допускаем, что в нем лежит причина, основа и цель /каждой сущности/, а если и допускаем, то мыслим сущность вне и отдельно от причины, и представляем себе например особо человека, как статую, и особо глаз, как часть статуи, между тем, как там /в уме, в сверхчувственном мире/ в идее человека содержится не только его сущность, но также и причина его бытия, потому что быть ноуменальным человеком или глазом значит для того и другого не что иное, как соединить в себе со своей /специальной/ сущностью или идеей /специальную/ причину своего бытия, а без этого /без особой довлеющей причины/ ни тот, ни другой и не существовал бы /в числе ноуменов/. Тут то /в чувственном мире/, конечно, и каждая часть /в вещах/ имеет бытие особо от прочих частей, и причина бытия каждой вещи лежит /часто/ вне ее сущности; но там, где все сущее составляет одно нераздельное единство, каждая сущность тождественна со своей причиной. Впрочем и тут в иных случаях наблюдается такое тождество /сущности и причины/, как например, а таком явлении, как затмение, — сущность его не отличная от причины. Что же мешает признать, что /там — в сверхчувственном мире/ каждое сущее между прочим в себе же имеет и основу /своего бытия/ и что эта основа составляет саму сущность его? Не только возможно, но и необходимо это допустить, и те, которые таким образом понимают и определяют сущность и основу каждой вещи, вполне правильно поступают, ибо в чем состоит сущность той или иной вещи, через это самое /и для этого самого она и существует, или говоря точнее, не только идея вещи есть ее причина и raison d’etre, — это уже неоспоримая истина, — но и сама идея в анализе оказывается содержащей в себе же свою причину — свой raison d’etre; лишь то не вполне в самом себе имеет свой raison d’etre, что имеет существование не самодеятельное и жизнь заимствованную. В самом деле, если /истинная/ сущность есть идея, а идея есть принадлежность ума, то в чем, спрашивается, может лежать ее причина, ее raison d’etre? Если скажете, что в уме, то ведь идея не вне и отдельно от ума существует, а составляет одно с ним /как и он — одно с нею/, и если ум представляет собой такую полноту идей, в которой ничто не отсутствует, то это значит, что тут не отсутствуют и причины, или основание их бытия. В уме, конечно, содержатся причины, почему каждая из идей есть то, что она есть, но это потому, что сам ум имеет бытие а идеях — во всей совокупности их и в каждой порознь; а это значит, что вопрос, почему произошла каждая из них, даже не имеет смысла, так как каждая с первого момента существования в себе же заключает и причину его; раз происхождение идей не есть дело простого случая, то это значит, что ни в одной идее не может отсутствовать довлеющее основание ее бытия, но что каждая, обладая совершенством во всех прочих отношениях, должна обладать им и в этом отношении, т.е. в себе же иметь совершенное, вполне довлеющее основание своего бытия. Мало того, — и чувственные вещи, участвуя в идеях, в них же имеют основания своего существования. Поэтому, и наоборот, если в этой видимой вселенной существует тесная, внутренняя связь между всеми вещами, ее составляющими, если в ней каждая вещь в самом существовании своем содержит основание или право бытия, и притом все вещи в ней находятся в таком же взаимоотношении, как органы одного тела, которые не один после другого, а все вместе в нем образуются, так что каждый по отношению к каждому другому служит вместе и производящей причиной и производимым следствием: то тем более так должно быть там /в сверхчувственном мире/, т.е. каждая идея имеет довлеющее основание — raison d’etre как по отношению ко всей совокупности идей, так и по отношению к самой себе, так как все они существуют одновременно /а не друг после друга/ и нераздельно друг от друга, притом же не зависят ни от каких случайностей, то тут каждое причиняемое есть вместе и причиняющее, так что каждая идея может быть мыслима как причина, не имеющая себе причины. А если так, если идеи /можно сказать/ не имеют для себя /внешней, производящей/ причины, если они суть сущности, довлеющие себе вполне и без всякой /такой/ причины, то это значит, что они в самих себе содержат свои причины, и так как в бытии их нет ничего случайного /т.е. напрасного или ненужного/, так как каждая из них обуславливается всеми прочими и сама их обуславливает, то каждая, так сказать, умеет ответить за себя, почему и для чего она есть и существует. Таким то образом в сверхчувственном мире каждой сущности предшествует, или вернее сопутствует ее довлеющая причина, которая, впрочем, скорее есть есть сущность же, чем причина, или правильней, — которая тождественна с сущностью. В самом деле, разве может появиться и быть в уме что-либо излишнее /не имеющее себе разумного основания/, когда произведения его свободны от всякого недостатка и несовершенства? Ведь, если они вполне совершенны, то нет смысла искать в них чего-нибудь недостающего, или спрашивать их, почему они таковы, ибо содержа в себе все, они содержат в себе также и свое довлеющее основание, так что зная, что и каковы они суть, не трудно уже сказать и почему или для чего они суть. Сущность и довлеющее основание тут даны в нераздельном единстве и присутствие обоих этих элементов усматривается в каждом акте ума, в каждой идее. Так например, если взять идею человека, то вместе с ней вдруг и сразу появляется, как бы сам себя вызывает к бытию весь /идеальный/ человек, с самого начала — сразу всем обладающий совершеннойцелый, вполне готовый, а если человек не весь сразу есть, но то или другое все прибавляется в нем, то это бывает с ним лишь после рождения /в теле/; тот идеальный человек от вечности существует и потому сразу есть весь во всей целости, подверженным же изменчивости становится человек лишь после рождения /в теле/.
3. Но почему же, возразят нам, нельзя допустить, что в уме было предварительное размышление относительно этого /чувственного/ человека? Разве этот человек не сообразен с тем /ноуменальным/ до такой степени, что решительно нет ничего такого, что можно было бы отнять от одного из них и прибавить к другому? Так почему же не предположить, что ум предварительно обсуждал и решил /создание чувственного человека/? — Конечно, когда допускается, что вещи произошли /во времени/, что с этим допущением естественно соединяется и то другое, что происхождению их предшествовало размышление и обдумывание; но коль скоро принимается за истину — что вещи от вечности всегда происходят, то этим самым устраняется всякая надобность предварительного о них размышления, ибо то, что всегда есть или бывает так, а не иначе, собственно говоря, даже не может быть предметом раздумывания /быть ли ему, или не быть, и как. Притом же если бы Ум размышлял /как лучше всего производить вещи/, то это значило бы, что он способен забывать, как он действовал прежде — от начала, и если бы в самом деле позднейшие его произведения оказывались лучшими, разве значило бы, что прежние были хуже. А если это не мыслимо, если произведения сразу были прекрасны, можно и всегда должно оставаться такими же неизменно, прекрасны же они потому, что бытие их нераздельно с их причиной, как и здесь /в чувственном мире/ вещь прекрасна лишь тогда, когда имеет все /ей нужное или собственное/, дает же ей все присущая ей ее идея, которая владычествует над ее материей настолько, что ничего не оставляет в ней бесформенным, ибо если бы что-либо осталось бесформенным, если бы например, не был образован /в теле живого существа/ такой орган, как глаз, то это было бы уже безобразием. Поэтому то показать причину той или друго вещи значит ни более, ни менее, как привести в известность все, что ей свойственно. Почему, спрашивают, есть у живого существа глаза, почему брови? — Да потому, что оно должно иметь все /свойственное его природе/, а если мы ответим иначе и скажем, например, что эти части даны ему для избежания опасностей, то и этим лишь то выразим, что в самой природе его заключается принцип, который блюдет за сохранением в целости его существа, пользуясь между прочим и этими частями. А это значит, что природа
