или сущность предшествует /всем подобным частям тела/ и что /особая/ причина /каждой из них/, есть как бы часть самой сущности, часть, конечно, отличная от /целей/ сущности, однако же бытием своим всецело ей обязанная; тут все части, приноровленные друг к другу, объемлются одной целостной сущностью и бывают совершенны настолько, насколько стоят в подчинении ей; как своей причине, или насколько в ней все находится. Таким то образом оказывается, что /в понятии такого предмета, как живое существо/ идеальная сущность, реальная основа и его причина и цель сливаются и составляют одно нераздельное единое. Поэтому, если правда, что ум, будучи совершенным, содержит в себе причины /или разумные основания для всего существующего/, то это значит, что в идее /человека/ должна с вечной необходимостью и в совершенстве заключаться между прочим и чувственность, притом чувственность своеобразная, определенная — такая, которую мы потом, видя /на земле/, находим, что все в ней правильно, все обстоит как следует. Другими словами, так как там /в ноуменальном мире/ находится во всей полноте причина /тождественная с сущностью/ человека, то это значит, что и там человек не есть один только чистый ум, и что чувственностью обладает он не с того лишь момента, как посылается родиться /а изначально/. А если так, то не значит ли это, что тот ум /ноуменального человека/ сам по себе склонен к здешним /чувственным/ вещам? Ибо, что другое есть чувственность, как не способность восприятия чувственных вещей? И разве не нелепо допустить, что человек, обладая от вечности способностью чувствовать, начинает действительно пользоваться ею только здесь, что эта способность /из потенциальности/ переходит в актуальность как раз тогда, когда душа умаляется в своем совершенстве /от соединения с телом/?
4. Чтобы выйти из затруднения /в которое ставят эти вопросы/, необходимо войти в ближайшее рассмотрение того, что такое есть тот — идеальный человек? Но пожалуй, лучше начать с определения здешнего /чувственного/ человека, а то иначе, не зная, как следует представлять этого человека, которого в самих себя носим, не сумеем познать и того. Некоторые держатся того мнения, что этот — чувственный человек по существу своему совершенно тождественен с тем сверхчувственным. Так ли? Решением этого вопроса прежде всего займемся. Итак, что такое есть земной человек, — есть ли это разум, отличный от его души, дающий ему жизнь и силу мышления или он есть сама такая именно /а не иная/ душа, или наконец, он есть не только такая-то душа, но и душа имеющая такое-то тело? — Человек обыкновенно определяется, как живое разумное существо; но так как живое существо состоит из души и тела, то ясно, что это определение не есть его определение как души. Когда же он определяется, как синтез разумной души и тела, тогда разве может быть его субстанция, его истинная сущность вечной? Это определение соответствует человеку лишь с того момента, как его душа соединяется с телом, и выражает, собственно говоря, лишь то, что имеет случиться /с чистой сущностью человека/, а не то /что есть прежде всего/, что мы называем человеком в себе, само-человеком; оно скорее есть простое описание, ограничение, чем показание, в чем состоит первооснова, или истинная сущность; в нем даже не принята в соображение форма, как принцип, образующий материю, а только констатируется синтез обоих элементов /тела и души/, как он есть уже в действительности /чувственной/, почему из него вовсе не видно, что такое есть человек по своему понятию /т.е. по своему истинному первоначальному существу/. Скажут, пожалуй, что определения подобного рода сложных вещей и должны быть таковыми, т.е. состоять лишь из перечисления их элементов; но это значило бы отрицать, что каждый элемент порознь тоже подлежит определению, требует его и допускает. Между тем, если все вообще вещи /чувственные/ обыкновенно определяются как овеществленные формы — формы, которые, овладевая материей, образуют из нее разные виды /вещей/, то и относительно человека возникает вопрос, что собственно делает его человеком, и решение этого вопроса особенно важно и неотразимо для тех, которые поставляют правилом, что хорошим определением вещи следует считать лишь то, в котором показываются первооснова, или истинная сущность вещи. Итак, что собственно составляет сущность человека? Ответить на этот вопрос значит показать, что именно делает человека таковым, каков он есть и что всегда ему присуще, что никогда не отделяется от него. Поэтому /если взять вышеприведенное определение человека -, то возникает вопрос, сам ли разум есть разумное животное, или же это последнее, есть нечто, отличное от разума и составное, а разум есть творческая причина разумного животного? Или, может быть /в этой дефиниции выражение «разумное животное» употреблено вместо «разумная жизнь»? В таком разе вышло бы, что человек есть разумная жизнь. Но разве возможна жизнь без души? А ели не что иное, как душа, есть начало, производящее разумную жизнь, тогда выходит, что человек или есть простая энергия души, а не субстанция, или есть сама душа. Но если человек есть разумная душа, то почему душе, одушествляющей какое-нибудь животное, не быть тоже человеком?
5. Итак следует огласиться, что в определение человека должно входить еще что-то другое, кроме души, и что мешает признать, что человек есть нечто сложное, что он есть душа в таком-то разуме. Этот разум можно представлять, как определенную энергию, но такую, которая может существовать лишь нераздельно с производящим ее началом. Таковы например жизнетворные принципы семени, которые не существуют без души, однако же не суть души, и так как они не бездушны, то не удивительно, что они представляют из себя такие со смыслом действующие принципы. Если теперь спросим, какая именно душа служит началом тех жизнетворных энергий, которые производят не людей /а животных/, то придется ответить, что это делает не душа растительная, а иная гораздо более энергетическая и живучая, словом та, которая производит живые существа. Вот такая-то душа, содержащая в себе природу человеческую уже прежде /полного/ образования тела, и присущая такой материи /т.е. семени/ и отпечатлевает в теле свой образ, — формируется, насколько то позволяет природа тела, образ человека, на подобие того, как живописец рисует портрет /с человека уже сформированного/, — созидает низшего человека, наделяя ее образом и инстинктами, правами, склонностями и способностями человеческими, но только слабыми, несовершенными, потому что это не есть первый высший человек /не интеллектуальный, не ум, а чувственный, анимальный/. Поэтому, между прочим, и чувственные восприятия его лишь кажутся ясными, а на самом деле гораздо темнее, спутаннее восприятий и представлений /первого, высшего человека/, так как представляют собой лишь их образы, отражения. Тот первый человек стоит выше этого между прочим и в том отношении, что, обладая более божественной душой имеет и чувственные представления более ясные. Вот этого именно человека и Платон разумеет /определяет его, как душу/ и если при этом говорит о душе, пользущейся телом, то этим хочет то выразить, что душа того человека, как более божественная, господствует над той /низшей, о которой идет речь/, которая непосредственно пользуется телом, как своим органом, между тем как сама она пользуется им лишь посредственно /через посредство этой низшей души/. Таким-то образом когда /благодаря животворящей и формирующей деятельности низшей души/ рождается одушевленное чувствующее существо, то к его душе присоединяется та высшая душа и сообщает ему жизнь более энергичную и совершенную, или точнее, не она к его душе приближается и присоединяется, а напротив, сама не удаляясь /из сверхчувственного мира/, его душу к себе притягивает, так что эта касается ее и как бы висит на ней. А так как при этом и разумность одной души соединяется с разумностью другой, то не удивительно, что благодаря свету /истекающему из высшей души/ такое живое существо /чувственный человек/, будучи само по себе слепым, темным, становится зрячим и ясным.
6. Но каким образом высшая душа /разумная/ имеет в себе низшую чувственную? Само собой понятно, что она обладает и пользуется чувствительностью или восприимчивостью к чувственным видам, лишь настолько, насколько они /своей идеальной сущностью/ есть и там /в сверхчувственном мире/. Она например, восприимчива к чувственной гармонии, но почему? Потому, что в то время как чувственный человек ощущением воспринимает эту гармонию, для нее она сливается с той гармонией, которая имеет место там /в сверхчувственном мире/. Или так как огонь, который здесь представляет некоторое подобие того огня, который там, то эта /высшая/ душа, конечно, имела /прежде своего появления здесь/ восприятие этого последнего огня, сообразное с его сущностью. Да и вообще, если тела, которые находятся здесь, есть все и там /как идеальная сущность/, то понятно, что такая /высшая душа/ имела восприятия и представления всех их. А так как человек, который там, есть /по своему понятию/ именно такая /высшая, разумная/ душа, обладающая такими восприятиями, то не удивительно, что и человек позднейший и низший /т.е. чувственный, телесный/, будучи образом и подобием /того высшего человека/, имеет восприятия /в строгом смысле чувственные/, представляющие некоторое подобие восприятия того /первейшего и высшего/ человека. Человек, который находится в уме /божественном/ есть самый первый /по бытию/ и самый совершенный /по существу/, и он-то изливает свет свой на второго человека /рассудочного/, а второй — на третьего /чувственного/; этот третий самый низший имеет к себе некоторым образом обоих первых, хотя в то же время он только как бы примыкает к ним обоим, но никогда не может стать ни тем, ни другим из них. В нас действует иногда исключительно этот низший человек, а иногда к нему приходит нечто от высшего, как и к этому высшему присоединяется иногда энергия самого высшего человека, и каждый из нас бывает то тем, то другим /из трех, смотря по тому, сообразно с которым из них действует; каждый из нас в одном смысле потенциально обладает всеми тремя, а в другом /актуально/ не обладает. Когда третья /чувственная/ жизнь, составляющая сущность третьего человека, отделяется от тела, тогда полагают, следует за ней и вторая /рассудочный принцип/ и так как эта вторая при этом не отделяется от сверхчувственного мира, то считают естественным, что вторая находится там же, где и третья; но зато, когда эта третья жизнь входит в тело какого-нибудь животного, то тут уже возникает недоумение, как это она может увлечь за собой сюда и ту вторую высшую часть, которая составляет сущность человека? Недоумение это разрешается очень просто: эта сущность /потенциально/ есть все /т.е. всякая форма жизни/, и в действительности она принимает то такую, то
