то /описанное выше/ угощение дарами и благами этого мира, в котором душа становится разом и созерцающей и созерцаемым для самого себя и для всего прочего; пройдя /мыслью и жизнью/ через ступень субстанции, ума, совершенно живого существа, она наконец перестает все это видеть, как нечто вне себя, и затем приближается к тому, что стоит выше всех ноуменов, и освещает их своим светом; тут она покидает все то знание, которое привело, и сосредоточивает свои взоры всецело только на этой красоте, ничего не имеет в мысли кроме ее одной, а потом поднятая еще выше как бы волной этого самого ума и носимая ею, она вдруг усматривает что-то, сама не ведая, что и как; в этом своем видении, она чувствует одно, — что очи ее наполнены светом, но вне себя что-нибудь другого она не видит, — видит один свет и больше ничего; тут не то, что на одной стороне свет, а на другой видимый /при посредстве его/ предмет, или особо мыслимая им сущность, тут на лицо только один свет — тот свет, от которого потом происходит и в котором сохраняет существование все прочее. Этот самосущий свет /прежде всего/ рождает из себя ум, но рождая его, сам не истощается в нем и по-прежнему пребывает в самом себе, и только потому, что он таков, может произвести другой свет, а будь он иным, тогда тот другой не мог бы /ни произойти, ни/ существовать. 37. Некоторые /философы/ полагают, что верховное начало есть мыслящее, но при этом не допускают, что его мышление простирается и на то, что происходит от него и стоит ниже его, а другие утверждают, что его видение должно на все простираться, и противоположное этому мнению считалось нелепым. Первые, выходя из того убеждения, что нет и не может быть ничего высшего, чем это начало, усвояют однако ему мышление и говорят только, что мышление его есть мышление самого себя, как будто мышление может что-нибудь прибавить к его величию, как будто для него мыслить составляет что-то большее, чем быть тем, что оно есть, как-будто не оно же самому мышлению сообщает все его значение и достоинство. Чему, спрашивается, оно обязано своим превосходством /над всеми/ — мышлению ли, или самому себе? Если мышлению, то в таком разе оно само по себе не только есть высшее всего /в том числе и мышления/, но даже есть низшее, а если — самому себе, то в таком разе оно обладает всей полнотой совершенства и прежде мышления, и, значит, мышление вовсе не обуславливает его совершенства. Да и почему непременно оно должно мыслить, — уж не потому ли, что оно есть актуальная энергия, а не простая потенциальность? Но так как под актуальной энергией в отличие от потенциальности разумеется не что иное, как субстанция, которая всегда мыслит, то ясно, что кто определяет первое начало как энергию, тот eo ipso делает его составным — состоящим из двух элементов — субстанции и мышления, и таким образом вместо того, чтобы мыслить его, как совершенно простое, прибавляет к нему и нечто другое, подобно тому как например говорится, что к глазам должны присоединяться актуальная энергия зрения для того, чтобы они всегда могли смотреть и видеть. Скажут пожалуй, что первое начало есть в том лишь смысле энергия, что эта энергия тождественна с мышлением; но если так, если первое начало есть само мышление, то в таком разе следует согласиться, что само мышление не мыслит, как и само движение не движется. А если станут настаивать на том положении, что актуальная энергия есть вместе и субстанция и мышление, то мы на это скажем, что этим самым допускается уже множественность и различие, тогда как первое начало есть абсолютно простое, и что только уже происходящему от него другому началу свойственно мыслить — как бы находить мыслью свою сущность, самого себя, да и то первое начало, ибо только обращая свою мысль на него, созерцая и познавая его, оно становится умом в истинном смысле слова. Тому же началу, которое есть непрошедшее, которое не имеет ничего ни прежде, ни выше себя, которое от вечности есть то, что есть, какая причина или надобность мыслить?! Поэтому Платон вполне справедливо говорит об этом начале /Благе/, что оно выше самого ума. В самом деле, если бы ум не мыслил, то он и умом не был бы, ибо для принципа, сама природа которого состоит в мышлении, перестать мыслить значит стать неразумным, лишенным ума, а если какой-либо принцип не имеет никакой /вытекающей из природы его/ функции, то нельзя же навязывать ему какую-либо определенную функцию и затем в виду того, что он ее не выполняет, укорять его бездействием, упрекать его например, в том, что он совсем не занимается врачебной практикой. Но верховное начало именно таково, что ему нельзя усвоять никакой функции, потому что никакая ему не приличествует: довольно ему и самого себя, нет смысла искать /в нем/ чего-то еще иного, кроме его, когда оно выше всего; тем, что оно есть /в самом себе/, оно довлеет и самому себе и всему существующему.
38. По нашему мнению, о Первоедином нельзя говорить даже «он есть», ибо он даже в этом /предикат бытия/ не нуждается, — нельзя тем более, что когда мы говорим «он есть благий», то глагол «есть» относим к тому же самому, к чему и слово «благий», и значит глагол «есть» вовсе не играет тут роли предиката /детерменирующего понятие логического субъекта/, а имеет целью выразить, что такое есть сам субъект. Поэтому, когда мы называем его просто «благим», то этим хотим дать понять, что вовсе не предицируем о нем /блага/, т.е. признаем благо не за нечто только ему принадлежащее, или в нем находящееся, а напротив утверждаем, что н есть само благо /или сам — благо/. Мы не одобряем даже выражения «он есть благо», и полагаем, что вообще никакого слова не следует ставить перед «благо», а так как с одной стороны мы не можем выразить его природу иначе /и лучше, чем словом «благо»/, а с другой не должны вносить в нее ничего иного, то в виду того обстоятельства, что даже глагол «есть» тут не нужен, мы просто говорим о нем «Благо». Но, возразят нам, разве мыслимо, чтобы верховное существо не обладало /по крайней мере/ самочувствием и самосознанием? В ответ на это, мы в свою очередь спросим, какое же познание может быть свойственно этому существу, и как оно выразило бы /свое знание/? Скажет ли оно о себе «я есмь»? Но оно /как выше сказано/ не есть /т.е. не детерминируется предикатом бытия, так как бытие им же полагается и им детерминируется/. А почему не сказать ему о себе «я есмь благо»? Да потому, что в таком разе, сказавши «есмь», оно детеминировало бы себя предикатом бытия. А зачем, спросим мы, нужно ему, назвавши себя просто благом, еще что-либо прибавлять к этому? Ведь можно благо мыслить и без утверждения его бытия, ибо такое утверждение необходимо лишь в том случае, когда благо мыслится как свойство, как предикат. Конечно, если Верховное существо мыслить само себя как благо, то для него даже необходимо выражение «я есмь благо», потому иначе могло бы быть, что оно хотя мыслит — благо, но не мыслит, что само оно есть благо. И так согласимся, что его мышление /самого себя, как блага/ имеет такую форму «я есмь благо». Но в таком разе или сама мысль его есть благо и тогда мысль его будет мыслью не о себе самом, а о благе /лежащем всецело в мышлении/ само же оно будет не благом, а лишь мыслью /о благе/, или же /так как это немыслимо/ мысль блага отлична от самого блага, и тогда понятно благо предшествует мысли о благе. А если так, если благо существует само по себе прежде мышления, и без него довлеет себе, чтобы быть благом, то ясно, что оно не имеет никакой нужды в мышлении и признании себя таковым.
39. Из этого следует, что верховное существо не мыслит себя ни как благо, ни как что-либо другое, потому что в нем нет ничего такого, что было бы отлично от него самого; оно знает себя только посредством некой совершенно простой, чистой интуиции, и так как в этой интуиции нет никакого ни расстояния, ни различия /между ею и ее предметом/, то что может быть этой его интуицией, как не оно же само?! Различие выступает лишь там, где дана сущность в отличие от мысли о ней /ее идеи/, и вот поему ум представляет собой тождество совместно с различием. В самом деле, ум не мог бы ни отличать себя от своего мыслимого, ни обнимать своей мыслью всесущее, если бы не было той полноту сущего /сущностей, идей/ и без которой он не был бы даже двойством. Раз ум мыслит потому что для него существенно мышление, то нельзя придумать никакой причины, почему бы он должен был мыслить только самого себя, а не все сущее, — ибо нельзя же допустить, что он для этого бессилен. Но и в таком разе, т.е. мысля только самого себя, он не останется уже простым, ибо и тут он должен отличать себя /от мысли о себе/, а без этого мышление о самом себе невозможно. Мы уже не раз старались показать, что ум не может мыслить без такого различения в самом себе, что в мышлении своем он есть уже многое мыслящи субъект и вместе мыслимый объект, движение и все то, что впадает в область ума, и что всякая мысль, как продукт мыслящего ума, тоже представляет собой всегда большее или меньшее разнообразие /составных элементов/. Только то как бы пульсирование в самом себе или самокасание верховного существа /о котором выше была речь/ есть нечто совершенно простое; но зато оно /как показано/ вовсе не имеет характера мыслительного акта /самораздвоения и саморазличения/. Однако, скажут нам, как же это — неужто Верховное существо ни о всем существующем ничего не знает, ни даже себя самого не мыслит, но пребывает только недвижимо в самом себе, в своем величии?! Конечно, — так, потому что все прочее существующее явилось после него, а оно само прежде всего прочего было и есть, то, что есть. Поэтому, все прочее — существующее, а
