Плотин против гностиков
1. Итак, нам ясна простая природа блага; первая – ибо простым может быть только первое. Она не содержит в себе ничего, но есть нечто единое. Природа того, что мы зовем единым – та же самая, что и у предиката “единое”, а не так, чтобы к чему-то иному затем прилагалось единство как дополнительное свойство; и так же благо: оно не такое, как если бы к чему-то иному затем прилагалось свойство блага. Когда мы говорим “единое” и когда мы говорим “благо”, мы должны иметь в виду одну и ту же природу и высказывать только одно, не прибавляя к ней никаких предикатов, стараясь, по мере возможности, прояснить ее для себя.
Оно первое, потому что простейшее; и самодостаточное, потому что не состоит из многих. Ибо если бы оно состояло из многих, оно бы зависело от своих составляющих. И оно не находится в чем-то другом, ибо всякое находящееся в другом зависит от этого другого. Но раз оно не зависит от другого, не находится в другом и ни из чего не составлено, над ним ничего не может быть. Следовательно, не надо искать других более высоких начал, но надо признать его наивысшим. После него надо поставить ум и первое мыслящее начало; после ума – душу. Именно таков естественный порядок. Не следует полагать в умопостигаемом ни больше начал, ни меньше.
Ибо если полагают меньше, приходится объявить тождественными либо душу и ум, либо ум и первое. Но они не тождественны, и это много раз было доказано.
Теперь нам остается рассмотреть, не больше ли начал, чем эти три. Какие же кроме них могут еще быть природы? Если начало всего таково, как мы сказали, то не может найтись ничего проще и выше него.
В самом деле, нельзя сказать, что есть единое в возможности и единое в действительности: смешно различать возможное и действительное, умножая природы там, где есть только действительные и нематериальные начала. Этого различения нет и ниже: невозможно помыслить один ум в некоем покое, а другой как бы в движении. В самом деле, что такое покой ума и его молчание? И что такое движение ума и произнесенное им слово? В чем состоит бездеятельность одного ума и деятельность другого? Ум всегда один и тот же, всегда такой, какой есть, тождественный себе и утвержденный в действительности. А движение – это дело души: она движется к уму и вокруг ума; есть еще движение слова от ума к душе; это слово делает душу разумной, именно душу, а не какую-то промежуточную природу.
Нельзя умножать умы и таким образом: один ум, дескать, мыслит, а другой мыслит, что он мыслит. Даже если допустить, что для этих земных умов мыслить и мыслить, что ты мыслишь, — разные вещи, все равно, ум – это единое устремление, воспринимающее собственные действия. Тем более смешно предполагать, будто истинный ум не сознает, что делает; он всецело един, и тот, что мыслил, вполне тождествен тому, который мыслит, что он мыслит. В противном случае, один ум будет только мыслить, а второй – только мыслить, что первый мыслит, и это будут два совершенно разных ума.
На это они гностики могут возразить, что это различение, мол, чисто логическое. В таком случае, во-первых, им придется отказаться вообще от всякой множественности ипостасей. Во-вторых, надо посмотреть, возможно ли даже чисто логически предположить существование ума, который только мыслит, но не сознает, что сам он мыслит. В самом деле, даже мы обычно знаем свои побуждения и мысли, если мы хоть мало-мальски внимательны; если же нет, есть все основания счесть нас безумными. А истинный ум мыслит самого себя; предмет мышления существует не вне его; он сам для себя умопостигаемое; поэтому он необходимо видит и понимает самого себя; и, конечно же, он видит себя не безмысленным, а мыслящим. Таким образом, в самом первом акте мышления содержится и мышление о том, что он мыслит, ибо ум един. Так что даже чисто логически там нет никакой двойственности. К тому же, раз ум мыслит всегда, и мыслит себя таким, каков он есть, т.е. мыслящим, — не остается места для логического разделения между мышлением и мышлением о мышлении. Ну и, наконец, если допускать логические разделения, почему бы наряду со вторым умом, который мыслит, что первый мыслит, не ввести третий ум, который мыслит, что второй мыслит, что первый мыслит? – Тогда, по крайней мере, нелепость станет более явной. И почему бы не продолжать деление до бесконечности?
Еще они сочиняют, будто одно слово исходит от ума, а от этого слова рождается другое слово в душе, так что первое оказывается посредником между душой и умом. Рассуждающий так лишает душу способности мыслить, ибо она дается душе не умом, а словом-посредником. Значит, душа будет обладать не словом, а подобием слова, а ума не будет знать вовсе, и вовсе не будет мыслить.
2. Итак, не следует полагать больше трех начал, ни проводить в них лишних логических разделений, которых в них нет. Ум один, всегда один и тот же, тождественный себе, всецело неизменный, подражающий отцу, насколько может.
В душе же нашей есть нечто, всегда обращенное к тамошним началам, т.е. к уму и единому, вверх, есть нечто, обращенное к здешним вниз, и есть середина между ними. Но природа души едина, хотя способностей у нее много. Бывает, что вся душа, собираясь воедино, устремляется к тому, что лучше ее; бывает, что низшая ее сторона увлекается к тому, что хуже ее, увлекая вместе с собой и середину – ибо вся душа не может увлечься вниз. Такое страдание случается ей претерпеть потому, что она не осталась в наипрекраснейшем мире духовном, где осталась и пребывает та душа, которая не есть часть нас и которой мы уже не являемся частью. Она т.е. не опустившаяся мировая душа дает всему телесному самому обладать ее дарами, сколько оно может удержать, получив от нее; сама же тем временем ни о чем не заботится, не соображает, как лучше распорядиться, не исправляет ошибок, управляя телом. У нее есть удивительная способность: просто созерцая то, что выше нее, она тем самым упорядочивает космос наилучшим образом. Чем больше она предается созерцанию, тем она прекраснее и могущественнее; то, что она получает свыше, она дает тому, что ниже ее, как бы освещая тело космоса, потому что сама всегда освещена умом и единым.
3. Она всегда освещена и, постоянно содержа в себе свет, дает его следующим т.е. телесным сущим. Они же, в свою очередь, всегда содержатся и воспламеняются этим светом, получая от него жизнь, сколько кто может вместить, и наслаждаются этой жизнью. Так греются люди, усевшись вокруг костра, кто как сможет. Но у костра есть мера. Здесь же речь идет о силах безмерных; если они не изъяты из числа сущих, как могут они существовать без того, чтобы ничто не стало им причастно? Всякое сущее должно давать свое другому, иначе благо не будет благом, и ум умом, и душа не будет душой, если вслед за первым живым существом не оживет и что-то другое, и это вторично живое должно жить, пока будет жить первое. Таким образом, все должно следовать друг за другом, причем всегда. Вторичные называются рожденными потому, что зависят от других, а не потому, что однажды родились. Все, что зовется рожденным, рождалось и будет рождаться всегда, и не уничтожится. Ибо уничтожается то, чему есть, во что; а чему не во что, то не уничтожится. — Если же кто возразит, что в материю может уничтожиться все телесное, — тогда почему бы и материи тоже не уничтожиться? — Если же он скажет, что да, и материя тоже, — тогда какая была необходимость, — скажем мы, — ей возникать? — Если же они скажут, что материя необходима как следствие, — тогда, ответим мы, она необходима и теперь и всегда. — Если материя останется одна т.е. будет оставлена душой и умом, тогда божественные сущности будут не везде, а в каком-то ограниченном месте, как бы отгороженные стеной; но это невозможно, и потому материя всегда будет просвещена светом ума и души, т.е. оформлена в телесный мир.
4. Они говорят: душа создала этот мир, потеряв крылья. — Но душа вселенной не претерпевала ничего подобного. — Они говорят, что она пала. — Пусть назовут причину падения. И когда она пала? Если от века, то она и поныне остается такой же падшей. Если же падение когда-то началось, то почему именно тогда, а не раньше?
Мы утверждаем противоположное: не склонность души к низшему сотворила мир, а, наоборот, несклонность. Ведь если душа склонилась к низшему, то, конечно, только потому, что забыла горнее; а если забыла, то как она может творить? Откуда ей знать, как творить? – Только из того, что она созерцала вверху т.е. в уме, где идеальный прообраз космоса. Но она творит мир, значит, помнит и, значит, нисколько не отклонилась от устремления ввысь – в противном случае она ничего не могла бы видеть ясно. Но даже если бы и уклонилась немного, — пока у нее остается хоть какая-то память горних, почему бы ей не подняться назад, чтобы разглядеть получше то, что служит ей образцом для творения мира?
Далее, какую пользу она думала извлечь для себя из сотворения мира? Смешно полагать, что она жаждала славы и почестей, словно здешние скульпторы. Да и вообще, если считать, что она творила с обдуманным намерением, а не потому, что творить – в ее природе и сама она – творческая сила, то как она сотворила этот мир?
И когда она его уничтожит? Если она раскаялась, что сотворила его, то что же она медлит? Если же она до сих пор не раскаялась, то уже и не раскается, потому что со временем все больше привыкает к нему и привязывается. Говорят, она дожидается единичных душ. – Но душам этим давно пора бы перестать вновь рождаться: ведь они уже испытали все здешнее зло в предыдущем рождении; зачем же им идти на это снова?
Нельзя согласиться и с тем, что этот мир устроен плохо, потому что в нем много недостатков. Те, кто так утверждают, ценят его слишком высоко: они считают, что он тождествен умопостигаемому миру, а не является его подобием. Но разве могло родиться другое подобие того мира,
