прекраснее этого? Какой иной огонь, кроме нашего, мог бы быть лучшим подобием того огня? Какая земля, кроме нашей, после той земли? Какая сфера могла бы быть совершеннее и благоупорядоченнее после тамошней, которой умопостигаемый мир охватывает сам себя? Какое иное солнце могло бы быть лучше того, которое мы видим, кроме тамошнего?
5. Какая нелепость: они, сами обладая телом, как у всех людей, наделенные вожделениями, скорбями, гневом, раздражением, себя не презирают и свои способности ценят настолько высоко, что уверены, что могут постичь умопостигаемое. А солнцу, которое не знает наших страстей, в котором намного больше порядка и намного меньше переменчивости, отказывают в разумении, превосходящем наше, — а ведь мы только вчера родились и бредем к истине, блуждая, и на пути нашем столько препятствий! Они уверены, что их собственная душа бессмертна и божественна; и не только их, но и ничтожнейших из людей, — а все небо и светила небесные непричастны бессмертию. А ведь они видят, что небеса намного прекраснее и чище, видят, какой там порядок, благоустроение и благочиние; ведь сами же они более, чем кто-либо, обвиняют здешний земной беспорядок. Выходит, что бессмертная душа избрала для себя более скверное место, пожелав уступить лучшее смертной душе.
И еще одна нелепость: когда они вводят эту вторую смертную душу, якобы состоящую из элементов. Как может составленное из элементов обладать какой-либо жизнью? Смешение элементов производит тепло, или холод, или их смесь; либо сухость, влажность, или их смесь. Но как может смешение элементов, возникшее позже самих элементов, содержать эти элементы в подчинении и управлять ими? Ну, а когда они приписывают этой смертной душе восприятие, волю и тысячу других способностей, тут уж и вовсе сказать нечего.
Не уважая это творение и презирая эту землю, они утверждают, что для них уготована новая земля, на которую они переселятся отсюда. Ее они зовут “словом мира”. Хотя для чего бы им рождаться в прообразе того мира, который они так ненавидят? И откуда взялся этот прообраз? По их словам, прообраз создан творцом этого мира, уже склонившимся к здешнему, т.е. к низшему, земному, т.е. когда он уже пал. Выходит, творец был озабочен тем, чтобы создать другой мир после мира умопостигаемого, которым он обладал, — спрашивается, зачем ему это понадобилось? Если он создал прообраз до того, как сотворил этот материальный мир, — то зачем? Они говорят: затем, чтобы души в нем сохранялись от падения в материальное. Но как же тогда вышло, что они не сохранились, не убереглись? – Выходит, прообраз мира был создан напрасно. Если же он создал прообраз после материального мира, взяв из него форму и освободив ее от материи, то душам достаточно было бы одной попытки рождения здесь в телах для того, чтобы впредь остерегаться этого мира и жить только в том, в прообразе. Правда, они еще говорят, что творец берет форму мира для создания прообраза не из самого мира, а из душ; это что-то новое; но что это значит?
6. Что сказать о других ипостасях, которые они вводят: об “изгнаниях”, “отпечатках”, “раскаяниях”? Может быть, “раскаяниями” они называют состояния души, когда она раскаивается, а “отпечатками” – впечатления души, когда она созерцает не сами сущие, а некие подобия сущих? Так или иначе, все это – пустословие, цель которого – составить собственную философскую школу и отличное от других учение. Все эти хитросплетения они изобретают потому, что не укоренены (утратили связь) в древней эллинской философии. Эллины знали ясно и простыми (непритязательными) словами рассказывали о том, как душа выходит наверх из пещеры и постепенно, шаг за шагом продвигается ко все более истинному созерцанию.
Вообще у них гностиков кое-что взято от Платона, а кое-что они изобретают новое, чтобы создать собственную философию; и вот эти-то все изобретения ничего общего не имеют с истиной. Оттуда т.е. из Платона у них посмертный суд и наказание, адские реки, перевоплощение душ. Они создали множество умопостигаемых сущностей: сущее, ум, демиург, отличный от ума и от души, душа; все это заимствовано из сказанного в “Тимее”: “Сколько и каких видов усматривает ум в живом как оно есть, столько же и таких же счел нужным осуществить в космосе создатель этой вселенной” (39 е). Но они этих слов не поняли и решили, что есть один ум, пребывающий в покое и молчании, который содержит в себе все сущие; и другой ум, который созерцает первого; и третий ум, который размышляет – нередко у них вместо размышляющего ума выступает душа-демиург. Они считают, что именно этот размышляющий ум Платон называл демиургом, ибо понятия не имеют, кто такой на самом деле у Платона демиург.
И вообще, они перевирают все, что относится к творению мира и многие другие учения Платона, извращая и уродуя мысли достойного мужа, в полной уверенности, что сами они вполне постигли умопостигаемую природу, а Платону и всем прочим блаженным мужам это не удалось.
Перечисляя имена множества умопостигаемых сущностей, они думают, что всем покажется, будто они точнее других исследовали духовный мир. На самом же деле таким умножением они низводят умопостигаемую природу, унижают ее, делая похожей на природу чувственную. Надо, напротив, стремиться к тому, чтобы число сущностей, которые мы усматриваем там, было как можно меньше: все сущие следует приписать тому, что после первого т.е. уму, остерегаясь всякого умножения; он – суть всех вещей, первый ум и сущность и все, что есть прочего прекрасного после первой природы. Душа же – это третий вид (форма); различия душ надо исследовать в их состояниях или природе.
При этом не надо насмехаться над божественными мужами – к ним нужно относится с благоговением как к старшим и древним и брать у них все, что они сказали прекрасного: бессмертие души, умопостигаемый мир, первенство бога, то, что душа должна бежать от общения с телом, отделимость души от тела, бегство души из становления в бытие. Все это ясно изложено у Платона, и те, кто прямо так и повторяют его слова, прекрасно делают.
Тем же, кто не хочет соглашаться с древними, надо бы сказать так: не следует вам самоутверждаться в глазах слушателей за счет насмешек над эллинами и горделивого над ними превозношения. Но следует вам доказать правоту своих учений самих по себе; следует благожелательно и философски изложить те мнения древних, которые кажутся вам неверными, и ясно изложить свои собственные, указав, в чем именно расхождение, и судить справедливо, стремясь только к истине, а не к славе. Не следует стараться завоевать уважение критикой мужей, которых издревле почитали далеко не последние люди: мол, их все считают великими, а мы сами куда лучше их.
То, что сказано древними об умопостигаемых, высказано гораздо лучше и людьми, гораздо лучше образованными. Это легко признает всякий, кто не поддался обману, столь широко распространенному среди людей. Они гностики заимствовали их учения, но прибавили к ним вещи совершенно неподобающие, желая показать, что они с древними несогласны. Вот в чем, например, они противоречат древним: в совершенные природы они вводят возникновение и уничтожение; нашу вселенную они ругают; в соединении с телом они видят вину души; они поносят того, кто управляет нашей вселенной; отождествляют демиурга с мировой душой; и наделяют эту душу такими же страстями, какие испытывает душа частная.
7. Сказано, что этот мир не начинался и не кончится никогда, но существует всегда, пока существует тот мир. Сказано было еще раньше и о том, что союз нашей души с телом – не лучшая участь для души. Но заключать от нашей души о душе вселенной, будто она во всем ей подобна, — все равно, как если бы кто стал поносить превосходно устроенное государство, судя о нем только по тем горшечникам и медникам, с которыми познакомился.
Нужно понять различия между вселенской душой и нашей: она иначе управляет своим телом, иначе к нему относится; она им не скована. Есть тысячи других отличий, о которых сказано у других философов; но в особенности следовало бы задуматься об одном: мы скованы нашим телом, мы у него в плену. А вся душа, напротив, сама сковывает собою телесную природу, которая заключена внутри ее; а уже внутри нее т.е. телесной природы в целом содержится все то, что она в себя включает т.е. отдельные существа и вещи. Сама же вселенская душа не связана тем, что связано ею: она начальница и госпожа тела. Она не испытывает никакого воздействия от тел; мы же наших тел не господа. Та сторона ее, которая обращена ввысь, к божественному, остается несмешанной с веществом, и ей ничто не мешает созерцать. Та же ее сторона, которая дает жизнь телу, ничего от тела не воспринимает. Ибо общее правило таково: то, что пассивно испытывает воздействие другого, не может не принимать в себя все, что есть в этом другом, а само никаких своих свойств не передает воздействующему, если оно обладает собственной жизнью. Например, когда прививают растение, оно испытывает воздействие привоя; привой (тоже страдает вместе с растением и) засыхает, оставляя всю свою жизнь растению, которое отныне ею обладает.
Если в тебе угаснет огонь, то весь огонь во вселенной не угаснет. Но даже если бы исчез весь огонь, тамошняя душа не испытала бы ничего – это было бы чувствительно лишь для телесного состава вселенной. И если бы из оставшихся трех элементов можно было бы воссоздать какой-то космос, мировая душа нисколько не заботилась бы об этом.
Кроме того, состав вселенной совсем не таков, как у единичного живого существа: там душа как бы парит над телесным составом, раз навсегда приказав ему пребывать неизменным; здесь же телесный состав каждого живого существа как бы норовит разбежаться, ибо он связан воедино и подчинен порядку вторичной связью. Там телу некуда разбегаться (распадаться). Душе не приходится ни удерживать его изнутри, ни давить на него снаружи, заставляя собраться воедино: природа пребывает там, где душа с самого начала захотела, чтобы она была.
Когда какое-то из тел движется согласно своей природе, от этого страдают те, кому его движение мешает двигаться согласно их собственной природе; но движущиеся согласно природе движутся прекрасно с точки зрения целого. Те же, что не могут приладиться к порядку целого, погибают. Так, когда большой хор несется в строгом порядке пляски и на пути его окажется черепаха, она будет растоптана, не в силах убежать от движущегося хоровода; если же она сумеет приладиться к порядку танца, тогда не
