сравнению с прообразом. В противном случае придется признать, что природа есть зло, потому что она не душа и лишена способности ощущения; а душа – зло, потому что она не разум. Если зло состоит в том, что низшая ступень бытия – не высшая, то им в конце концов придется признать, что зло есть и там т.е. в духовном мире: ибо и там душа хуже ума, а ум – меньше другого т.е. Единого.
14. Впрочем, они и без того оскверняют чистоту тамошних духовных сущностей. Они записывают заклинания и молитвы, с которыми якобы надлежит обращаться к высшим началам – не только к душе мира, но и к тем, кто выше нее. Зачем? – Затем, что верят, будто с помощью заклинаний, заговоров и особых напевов смогут заставить их внимать себе и исполнить просимое. То есть если кто из нас достаточно поднаторел в магическом искусстве и может произнести написанное правильно, на все лады изменяя голос, выводя нужные мелодии и припевы, производя в нужных местах положенные придыхания, присвисты и прочие штуки, — то может командовать богами. Даже если они и не хотят сказать это впрямую, зачем они пытаются воздействовать голосом на бестелесных? Понятно, что с помощью всех этих ухищрений они хотят придать больше веса своим учениям; но, сами того не ведая, они тем самым лишают свои слова всякой убедительности.
Еще они уверяют, что могут исцелять от болезней. Если бы они сказали, что лечат, руководствуясь благоразумием и назначая подобающую диету, они говорили бы как философы и были бы совершенно правы. Но они заявляют, что болезни – это демоны и что они могут изгонять их словом. Конечно, такие заявления поднимают их в глазах большинства, которое приводит в восторг всякая магия и волшебство. Но людей здравомыслящих они не убедят в том, что у болезней нет естественных причин: это может быть переутомление, избыток или недостаток чего-либо в организме, воспаление, гниение, — словом, всякое изменение в организме, берущее начало внутри него или снаружи. Об этом свидетельствуют и способы лечения болезней: больному очищают желудок, или дают лекарство, или пускают кровь, выводя болезнь наружу; иногда больного исцеляет голодание. Что же, нам думать, что демон убежал из него, потому что проголодался? Или выпитое лекарство заставило демона растаять?
Некоторые из них говорят, что когда человек выздоровел, это значит, демон из него вышел; другие говорят, что демон остался, но больше его не мучает. — Если демон остался внутри, почему человек больше не болеет? Если демон вышел, то почему? Что на него подействовало? — На это они говорят, что демон питался человеческой болезнью, и ушел, когда человек выздоровел и еды не стало. — Значит, болезнь – это не демон? Далее, если демон входит в человека безо всякой причины, то почему мы все время не болеем? Если же есть какая-то причина, то зачем объяснять болезнь демоном, а не связать ее с причиной? Допустим, есть причина, достаточная, чтобы вызвать лихорадку. Смешно же думать, будто тотчас одновременно с этой причиной появляется и демон, готовый помочь ей возбудить лихорадку.
Впрочем, довольно. И так понятно, что представляет собой их учение и какие цели оно преследует. Собственно, я упомянул здесь о демонах, чтобы яснее показать их образ мыслей. Все остальное предоставляю вам прочитать самим в их книгах. Но что бы вы ни читали и не делали, не забывайте одного: тот образ философии, которого стремимся достичь мы, являет нам, помимо всех прочих благ, простоту нрава, чистоту помыслов и здравый смысл. Нашу философию отличает серьезное достоинство, а не безрассудная наглость. В ней – спокойная уверенность и величайшее мужество соединяются с рассуждением, осторожностью и величайшей осмотрительностью. То, что преподносят как философию гностики, противоположно нашей во всех отношениях. И довольно: не подобает мне говорить о них больше.
15. Теперь главная моя задача — показать вам, какое действие оказывают их речи на души слушателей, убеждая их презирать наш мир и все, что в нем.
Есть два учения о том, какой цели следует достичь человеку. Одно полагает целью телесное удовольствие, другое избирает добродетель и прекрасное, поскольку стремление к ним – от бога и нам позволяет присоединиться к богу (каким образом – это мы рассмотрим в другом месте). Так вот, Эпикур, отрицая провидение, советует нам искать удовольствия и наслаждаться им, поскольку ничего другого не остается. Но это гностическое учение еще неразумнее (букв. “еще более подростковое”). Оно поносит господина провидения и само провидение; бесчестит все законы здешнего мира; оно поднимает на смех благоразумие и добродетель, какая проявлялась на земле во все времена. Чтобы показать, что здесь нет ничего прекрасного, они уничтожают благоразумие, справедливость, от природы присущую человеческим нравам и достигающую совершенства с помощью разума и аскезы (упражнения), и вообще все, к чему может стремиться достойный человек (ревнитель). Что же им гностикам остается? Только искать удовольствия, заниматься лишь собственными делами и преследовать собственную выгоду, пренебрегая общественным, всем, что объединяет их с остальными людьми; разве что у кого-то из них природа окажется лучше, чем это их учение.
Ибо согласно учению, здесь для них нет ничего прекрасного (т.е. добродетели, чести, справедливости); они, дескать, намерены преследовать совсем другую цель. Впрочем, для “уже познавших”, как они себя величают, нетрудно выйти за пределы этого мира и устремиться прямиком к намеченной цели; а устремившись, сразу достичь ее: ведь они, по их словам, “пришельцы из божественной природы”. Эта божественная природа презирает телесное удовольствие и восприемлет все прекрасное как родственное себе.
Но кто не причастен хоть сколько-нибудь добродетели, те не могут сделать даже первый шаг в направлении того мира, т.е. вверх. Именно так обстоит дело с ними. Свидетельство тому то, что у них ни слова не сказано о добродетели. Учение о ней не интересует их совершенно: ни что она такое, ни сколько бывает добродетелей. Никто из них ни разу не поинтересовался, что и как сказано об этом у древних – о они оставили нам много прекрасных учений о добродетели. Они не говорят о том, как и с помощью каких упражнений стяжать ее, как культивировать (qerapeuein) душу и как ее очищать.
Говорить человеку: “взирай на бога”, — пустое дело, если вы не научите его, как именно он должен “взирать”. Любой может сказать вам, что ничто не мешает ему созерцать бога, не воздерживаясь ни от одного наслаждения, не обуздывая ни гнев, ни раздражение? Что мешает мне поминутно поминать имя божье, когда я охвачен всеми страстями и даже не пытаюсь освободиться от их власти?
Добродетель, родившаяся в душе и неуклонно идущая к цели, и разумение показывают (являют) нам бога. Без истинной добродетели слово “бог” – пустой звук.
16. Повторю еще раз: нельзя сделаться хорошим через презрение к миру, к его богам и прочему прекрасному, что есть в нем. Чтобы усвоить презрение к богам, надо уже быть дурным человеком, до того, как вас научили презрению. Но даже если до того вы были злы не во всех отношениях, презрение к миру сделает вас злым совершенно.
Они заявляют, что чтут богов умопостигаемых. Но это противоречит их презрению к миру: любя кого-то, мы любим все, ему родственное; любя отца, мы расположены и к его детям. А всякая душа – дитя того Отца. Более того, их т.е. внутрикосмических богов, небесных светил души умны, добры и близки тамошним богам в куда большей степени, чем наши. Да разве мог бы существовать этот мир, если бы был отрезан от того? Разве были бы в нем боги? Впрочем, об этом мы говорили прежде. Теперь же отметим вот что: они презирают родственное тамошним богам, потому что не знают их, а лишь на словах похваляются знанием.
Разве благочестиво утверждать, что Промысл не проникает в здешний мир, и вообще повсюду? Разве в этом они не противоречат сами себе? Ведь они говорят, что Промысл печется о них – только о них. Печется где? Когда они уже окажутся там, или пока они еще здесь? Если там, то как случилось, что они оттуда пали? Если здесь, то почему они до сих пор здесь? Почему сам Бог не спустится сюда? – Ведь иначе откуда ему знать, что они здесь, раз его Промысл в материальный мир не проникает? И откуда ему знать, что находясь здесь, они не забыли его и не сделались злыми? А если он знает тех, кто не сделался злым, то должен знать и тех, кто испортился, в противном случае как бы он их различал? Следовательно, он каким-то образом присутствует во всех сущих, и в этом мире тоже: так что этот мир ему причастен. Если же он отсутствует в мире, то отсутствует и в вас, и вы ничего не можете сказать ни о нем, ни о тех, что после него т.е. об умопостигаемых, об Уме. Как бы то ни было, доходит ли до вас Промысл Божий оттуда, или не доходит, или как вам еще угодно думать на этот счет, — но мир этот содержится Промыслом оттуда; он не оставлен Богом и никогда не будет оставлен.
Дело Промысла – в первую очередь целые, а не части. Та душа т.е. мировая куда больше причастна тому Единому, чем все прочие души. Свидетельством тому – ее бытие, и разумное бытие. Кто из вас, высокомерных дураков, может похвастаться таким разумным и прекрасным устройством, как эта вселенная? Да даже сравнивать себя с ней смешно и нелепо и, если бы не приходилось это делать ради доказательства, просто кощунственно. Даже ставить так вопрос может только глупец, слепой, напрочь лишенный всех органов чувств, не говоря уже об уме. И он-то претендует на знание умопостигаемого мира, когда не видит даже мира этого!
Какой музыкант, знаток умопостигаемой гармонии, не будет тронут, расслышав ее в чувственных звуках? Какой знаток геометрии и чисел не возрадуется, увидев симметрию, пропорцию и порядок собственными глазами? Даже разглядывая картину, созданную искусством, зрители видят не столько ее, сколько распознают в чувственном подражании то, что лежит в мысли, и волнует их именно припоминание истинного. Именно из такого переживания происходит (возбуждается) всякая любовь. Но люди бывают разные: один, увидав в чьем-то лице подобие красоты, возносится туда, к божественному; другой настолько ленив мыслью, что ничто на свете не в силах возбудить его. Глядя на все красоты чувственного мира, на всю его соразмерность и
