женат только на Татии и не имел детей, кроме единственной его дочери, Помпилии, другие, напротив, уверяют, что у него было еще четыре сына — Помпон, Пин, Кальп и Мамерк. Из них каждый оставил потомство и сделался главою уважаемого рода. От Помпона происходят Помпонии, Пина — Пинарии, Кальпа — Кальпурнии, Мамерка — Мамерции, которые вследствие этого носили прозвище «рексов», т. е. царей. Третьи утверждают, — обвиняя тех лиц в желании подслужиться вышеупомянутым домам, неосновательно выводя их род от Нумы, — что Помпилия была дочерью не Татии, а другой матери, Лукреции, на которой Нума женился уже царем. Но все согласны в том, что Помпилия вышла замуж за Марция. Марций этот был сыном Марция, убедившего Нуму принять престол. Он переселился в Рим вместе с царем, сделался сенатором и после смерти Нумы выступил вместе с Туллом Гостилием в качестве кандидата на престол. Он потерпел неудачу и покончил с собой. Сын его, Марций, муж Помпилии, остался в Риме и был отцом преемника Тулла Гостилия, Анка Марция. Говорят, тому было всего пять лет, когда скончался Нума. Он умер не скоропостижно или внезапно, но постепенно угасая, по словам историка Пизона, от старости и подтачивавшей его силы болезни. Он жил немногим более восьмидесяти лет.
XXII. Счастью его жизни можно было завидовать даже тогда, когда он лежал на смертном одре: союзные и дружественные народы явились на его похороны с принадлежностями для заупокойной жертвы и венками. Патриции подняли на плечи погребальный одр; при этом находились и жрецы богов, чтобы проводить его. Было также много женщин и детей. Они шли со слезами и рыданиями, и казалось, явились хоронить не старого царя, нет, каждый из них провожал в могилу как бы самого дорогого ему человека, умершего в полном цвете сил. Тело его, согласно выраженному им желанию, не было, говорят, сожжено. Сделаны были два каменных гроба и опущены в землю у подошвы Яникульского холма. В одном из них был положен труп, в другом — книги религиозного содержания, написанные самим царем так, как писали свои законы греческие законодатели, — на досках. Еще при жизни он подробно объяснил жрецам содержание написанного, растолковал им его смысл и приказал похоронить священные книги вместе с его трупом, не желая сохранять в ничего не говорящих другим буквах полное глубокого смысла учение. На этом основании и пифагорейцы не оставили писаных сочинений — они хотели запечатлеть воспитующие слова в памяти достойных, не прибегая к письму. Так поступали они даже тогда, когда шла речь о трудных или, как они выражались, таинственных геометрических доказательствах. Если что-либо подобное сообщалось человеку недостойному, они говорили, что боги, несомненно, накажут каким-либо большим и общим бедствием за этот грех и преступление. Можно поэтому вполне извинить тех, кто желает доказать, что Пифагор и Нума имели между собою много общего.
Валерий Антиат пишет, что в гроб было положено двенадцать книг религиозного содержания и двенадцать других — философского, на греческом языке. Через четыреста лет, в консульство Публия Корнелия и Марка Бебия, от больших дождей вода размыла землю и открыла гробы. Когда с них сняли крышки, в одном не нашли совершенно ничего, ни малейшего следа или частички трупа, но из другого вынули рукописи, которые прочел, говорят, тогдашний городской претор, Петилий. Он объявил сенату, что считает невозможным и преступным знакомить общество с содержанием книг, вследствие чего они были принесены на комитий и сожжены.
Всех честных и нравственных людей высоко уважают после смерти; зависть переживает их не надолго, иногда она даже умирает раньше их. Несчастная судьба преемников Нумы придает еще больше блеска его славе. Пятый, последний следовавший за ним царь был лишен престола и состарился в изгнании. Из четырех других никто не умер своею смертью. Трое из них пали от руки убийц. Тулл Гостилий, преемник Нумы, надругавшийся почти над всеми его лучшими деяниями, в особенности же смеявшийся над его религиозностью, которая, в его глазах, располагала к праздности и бесхарактерности, старался вновь обратить граждан к войне. Он недолго оставался верен себе, недолго кощунствовал: опасная и сложная болезнь изменила его мысли и сделала его суеверным, ни в чем не похожим на благочестивого Нуму. Мало того, он заразил суеверными страхами народ, сгорев, по преданию, от удара молнии.
СОПОСТАВЛЕНИЕ
XXIII (I). Описав жизнь Нумы и Ликурга, постараемся найти, как это ни трудно, различие и сходство между ними. Сходство выражается в общих им достоинствах — в их уме, благочестии, умении управлять, воспитывать других и внушать им мысль, что оба они получили данные ими законы исключительно из рук богов. Различие между ними — в чем каждый заслуживает похвалы -состоит в том, что Нума принял престол, Ликург отказался от него. Один получил царскую власть, не ища ее, другой отказался от нее, имея ее в руках. Один, частный человек и иноземец, был провозглашен царем чужим ему народом, другой добровольно сделался из царя частным человеком. Прекрасно приобрести царство честным путем, но прекрасно и предпочесть правду царской власти. Нравственные качества одного были так известны, что его сочли достойным занять престол; но и в другом они были так велики, что заставили его отказаться от престола. Затем, как игроки на лире, один из них, в Спарте, натянул ослабевшие и потерявшие строй струны, напротив, другой, в Риме, ослабил струны, слишком туго натянутые. Задача Ликурга была труднее — он убеждал граждан снять не броню, бросить дальше от себя не меч, но отказаться от приобретения золота и серебра, проститься с роскошными постелями и столами. Ему приходилось советовать им отказаться не от войн ради праздников и жертвоприношений, но перестать задавать пиры и попойки и ходить всю жизнь вооруженными и заниматься гимнастикой в палестрах. Вот почему одному удалось легко достичь своей цели словом убеждения и приобрести себе любовь и уважение, другому добиться своего с трудом, подвергаясь опасности и получив рану. Мягкий по характеру Нума сумел внушить своим подданным любовь к справедливости и миру, смягчить их дикие, суровые нравы. Если нас заставят в число законов, изданных Ликургом, включить и его меры, принятые им относительно илотов, меры, весьма жестокие и несправедливые, нам придется сознаться, что Нума несравненно более заслуживает имени «мягкого» законодателя. Он позволил даже рабам, рожденным в рабстве, узнать ненадолго, в чем состоит счастье свободы, установив обычай: в праздник Сатурналий есть им за одним столом с господами. Говорят, это один из обычаев, введенных Нумой, который хотел, чтобы плодами годового урожая делились и с теми, кто участвовал в полевых работах. Некоторые любители мифологии уверяют, что праздник этот напоминает о равенстве сословий во времена Сатурна, когда не было ни рабов, ни господ и все считались родственниками и ничем не выше один другого.
XXIV (II). Вообще законы обоих одинаковы, делают народы довольными и служат к их нравственному развитию; но из всех добродетелей один отдавал предпочтение храбрости, другой — справедливости. Быть может, разница нравов и обычаев обоих народов заставила действовать каждого из законодателей различными путями. Не из-за трусости заставил Нума римлян отказаться от их любви к завоеваниям, но из желания сделать их справедливыми; точно так же Ликург сделал своих сограждан воинственными не для того, чтобы они обижали, а для того, чтобы их не обижали другие. Таким образом, оба они, отнимая лишнее и пополняя недостающее в своих согражданах, принуждены были сделать большие перемены в их государственном устройстве. Относительно деления граждан на сословия и классы следует заметить, что Нума — поклонник крайней демократии, сторонник народа. Его народ состоит из золотых дел мастеров, флейтистов, сапожников, из самых разнообразных элементов; напротив, государственное устройство, данное Ликургом, — строго аристократическое. Заниматься ремеслами предоставлено рабам и пришельцам, граждане должны уметь лишь владеть щитом и копьем, знать лишь военное ремесло; солдаты, они должны знать и учиться одному — слушаться начальников и уметь покорять врагов. Свободнорожденные граждане не имели права копить денег, — чтобы они были свободными и всегда оставались ими, — копить состояние могли рабы и илоты. На их же обязанности лежало и приготовление обеда и покупка провизии. Нума не сделал подобного рода различия — он сумел обратить своих подданных к мирным трудам, но не искоренил в них чувства корыстолюбия и не только не уничтожил неравенства в распределении собственности, но даже позволил копить, сколько кто хотел, не обратив внимания на увеличивавшуюся, усиливавшуюся в городе страшную бедность. Ему следовало, по примеру Ликурга, положить предел алчности в самом начале, когда неравенство состояний не было еще так велико, не давало чувствовать себя так сильно; когда состояния были почти равны, одинаковы, и предупредить происшедшие потом от этого страшные несчастия, источник и начало большинства тех бесчисленных и ужасных зол, которые впоследствии обрушились на Рим. Что касается разделения земель, мне кажется, не следует винить ни Ликурга за то, что он распределил их, ни Нуму за то, что он не произвел этого деления. Первый сделал от этого равенства основание государственного устройства своей родины, второму не приходилось делать нового раздела, так как земля была разделена на участки незадолго перед этим, и уничтожать прежние наделы, продолжавшие, конечно, оставаться в силе.
ХХV(III). Нума по прежнему оставил то уважение и почет, которыми римлянки пользовались, начиная со времен Ромула, со стороны мужей, старавшихся угождать им, чтобы заставить забыть поступок с ними. Он окружил их ореолом стыдливости, запретил им быть любопытными, не позволил пить вина и приучил к терпению. Они совершенно не пили вина и не смели без мужа говорить в обществе даже о самых обыденных предметах. Рассказывают, что, когда однажды какая-то женщина стала говорить публично на форуме о своем деле, сенат послал вопросить оракул, не будет ли из-за этого чего-либо особенного для республики. Что римлянки были необыкновенно послушны и кротки, ясно доказывается тем, что нам известны имена тех из них, которые не отличались подобного рода свойствами. Наши историки сохранили имена лиц, впервые возбудивших междоусобную войну, поднявших оружие против братьев, или отцеубийц и матереубийц. Так, римляне помнят, что первым развелся с женою Спурий Карвилий — ничего подобного не случалось в продолжение двухсот тридцати лет со времени основания Рима, — что в царствование Тарквиния Гордого жена одного из Пинариев, Талия, первая поссорилась со своею свекровью, Геганией. Вот какие мудрые и умные правила издал царь-законодатель относительно жизни супругов.
XXVI. (IV). Правила относительно времени выдачи девушек замуж похожи на те
