одобрение среди невежественных народов, — от насилия и корысти. Обуздывать желания силой рассудка он считал истинным подвигом. Вот почему он изгнал у себя в доме всякую негу и роскошь и готов был услужить каждому гражданину и иностранцу в качестве непогрешимого судьи и советника, в то время как сам посвящал свободное время не удовольствиям или заботам о своем обогащении, а служению богам и размышлениям об их свойстве и могуществе. Благодаря этому он приобрел себе славное, блестящее имя, так что правивший Римом вместе с Ромулом Татий выдал за него свою единственную дочь Татию.
Этот почетный брак не заставил его переселиться к своему тестю, — он остался по-прежнему в земле сабинцев, помогая своему старому отцу, как и сама Татия предпочла спокойную, частную жизнь своего мужа тем почестям и блеску, которые ждали ее в Риме при дворе отца. Говорят, она умерла на тринадцатом году замужества.
IV. Нума простился тогда с городской жизнью. Большей частью он жил в деревне, где искал одиночества и проводил время то в священных рощах, то в безлюдных местах, вследствие чего главным образом и распространился слух о его знакомстве с одной богиней. Говорили, что Нума простился со светом не от тоски или горя, а потому, что ему выпало на долю высокое счастье быть знакомым с богиней, иметь ее своей женой, что он, счастливец, проводит время в обществе любившей его нимфы Эгерии и что ему стали доступны божеские тайны. Очевидно, все это походит на те сказания, которыми так богата глубокая древность. Фригийцы, например, любили рассказывать много об Аттисе, вифинцы — о Геродоте, аркадцы — об Эндимионе, как и прочие народы — о многих других счастливцах, любимых богами. Можно допустить, что бог, любящий не лошадей или птиц, а человека, охотно бывает в общении с людьми добрыми и не гнушается, не считает унизительным для себя беседовать с человеком благочестивым и высоконравственным. Но трудно поверить, в свою очередь, чтобы человеческое тело и красота могли прельстить божество, вообще высшее существо, к плотскому общению с ним. Как бы то ни было, следует, однако, верить, что бог может находиться, по крайней мере, в дружеских отношениях с человеком и любить его той любовью, которая заключается, конечно, в заботах о его нравственном совершенстве. Есть правда в мифах о Форбанте, Гиацинте и Адмете, любимцах Аполлона, точно так же, как сикионце Ипполите. Говорят, каждый раз, когда он переплывал из Сикиона в Кирру, бог, как бы чувству это и радуясь, влагал в уста пифии следующий гекзаметр:
Вновь Ипполит мой любимый вступает на волны морские.
По преданию, Пан любил поэта Пиндара, Архилох 1 Гесиод также удостоились после смерти со стороны богов почести за свой поэтический талант, а Софокл даже при жизни принимал у себя в гостях Асклепия, -предание, которое подтверждается многими до сих пор еще существующими доказательствами. Говорят, другой бы позаботился о нем после его смерти, если мы согласимс со всем этим, можем ли мы сомневаться, что божеств часто входило в непосредственные сношения с Залевком, Миносом, Зороастром, Нумой и Ликургом, царями или законодателями, и что, вероятно, их общение богами носило на себе серьезный характер, так как он: желали внушить им стремление к прекрасному, между тем как общение богов со скорбными поэтами — если вообще оно имело место — было не более как шуткой Кто думает иначе, тому, по выражению Вакхилида, «скатертью дорога»… О Ликурге, Нуме и прочих людях подобного рода существует и другое мнение, не имеющее себе ничего невероятного, — именно, что они, смягча нравы диких, грубых народов и производя крупные пе ремены в их политическом устройстве, приписывали себе божескую власть, спасительную для тех, ради которых они считали себя одаренными ею.
V. Нуме было уже тридцать девять лет, когда из Рим приехали послы звать его на царство. Прокул и Велес сказали речи от лица товарищей. Того или другого и них, как ожидали раньше, народ желал избрать в царя. На сторону Прокула склонялись главным образом со соотечественники Ромула, за Велеса были потомки Татия Их речи были кратки — они надеялись, что Нума буде обрадован выпавшим на долю его счастьем; но, как вид но, им стоило больших трудов, долгих слов и просьб убедить человека, жившего до сих пор спокойно, мир но, переменить свои мысли и принять власть над городом, родившимся и выросшим, так сказать, среди грома оружия. Нума в присутствии своего отца и одного из своих родственников, Марция, отвечал им: «Всякая перемена в человеческой жизни опасна. Кто ни в чем не нуждается, кто не может роптать на настоящее, того только безумие может заставить переменить образ жизни, отказаться от его привычек. Быть может, в настоящем моем положении нет ничего завидного, тем не менее оно постоянно, а это дает ему преимущество пред неизвестным будущим. Я знаю, что значит быть царем, из несчастия Ромула. Его чернили, подозревая в смерти Татия, его товарища по управлению, точно так же, как вас, сенаторов, подозревают в убийстве Ромула, хотя вы и называете его сыном богов и рассказываете, что он воспитан богами и чудесно спасен ими еще ребенком. Но вы знаете, что я по рождению — человек и что вскормили и воспитали меня люди. Все, за что хвалят меня в жизни, моя любовь к ничем не нарушаемому покою, мои мирные занятия отвлеченными предметами -все это такие качества, которых не следует иметь человеку, приглашаемому занять трон, точно так же, как и мою страстную, с малых лет не покидающую меня любовь к миру, любовь к мирным занятиям и тем людям, которые собираются вместе или для поклонения богам, или для дружеской беседы и которые в остальном занимаются лишь земледелием или скотоводством. Быть может, Ромул оставил вам, римляне, в наследство много неприятных войн. Чтобы вести их, государству нужен царь опытный и полный сил. Благодаря удачам народ сжился с ними, полюбил их. Ни для кого не тайна, что он желает распространить свою власть и повелевать другими. Если б я стал учить граждан чтить богов, уважать право и ненавидеть насилие и войну, граждан, которым нужен скорей полководец, нежели царь, я показался бы смешным в своих желаниях!» На этом основании он отказывался от царства.
VI. Римляне употребляли все усилия, кидались ему в ноги, просили его избавить их от новой вражды партий и междоусобной войны; по их словам, не было другого, к которому были бы расположены одинаково оба народа. Когда они ушли, отец Нумы и Марций стали, со своей стороны, горячо убеждать его принять великий дар ему со стороны богов. «Ты не нуждаешься в богатстве, -говорили они, — у тебя всего довольно, тебя не прельщает ни блеск власти, ни могущество, у тебя есть блеск твоих нравственных качеств, которые стоят выше; но ты должен смотреть на царскую власть как на служение божеству. Оно восставит тебя и не попустит, чтобы такой справедливый человек, как ты, коснел в бездействии. Не отказывайся от престола, не беги его: для умного он поле, где он может совершить блестящие подвиги. Здесь ты можешь с достойным великолепием почтить богов, как и смягчить сердца подданных и обратить их на путь благочестия, подданных, которых всего легче и скорее могут изменить к лучшему их цари. Эти люди полюбили Татия, хотя царь был для них пришлецом, памяти Ромула оказывают божеские почести. Кто знает, быть может, этот народ, которому улыбается бранное счастье, пресыщен войною, быть может, ему наскучили триумфы, быть может, он ищет не добычи, а царя кроткого, друга правды, чтобы вкусить благ порядка и мира? Но, если даже они только и мечтают что о войне, страстно желают ее, — не лучше ли обратить их страсти в другую сторону, взяв в руки бразды правления, и соединить весь родной нам народ сабинский узами любви и дружбы с городом сильным и могущественным?» К просьбам их присоединились, говорят, и счастливые предзнаменования, также и горячие просьбы сограждан Нумы, которые, узнав о посольстве, умоляли его идти в Рим и принять престол, чтобы слить в одно целое два народа.
VII. Тогда он решился, принес богам жертву и отправился в Рим. Сенат и народ из особенной любви к нему вышли к нему навстречу. Женщины говорили ему добрые пожелания; в храмах приносились жертвы. Все радовались, как будто город получил не царя, а царство. Когда шествие достигло форума, исполнявший в те часы должность царя Спурий Веттий приступил к голосованию. Все граждане высказались за избрание Нумы. Затем принесены были знаки царского достоинства; но Нума просил подождать, пока избрание его на престол утвердят и боги. В сопровождении авгуров и жрецов он взошел на Капитолий, или Тарпейскую скалу, как его называли тогда римляне. Здесь старший из авгуров поставил его с покрытым лицом к югу, сам же стал сзади его и, положив правую руку ему на голову, начал читать молитвы за него, посматривая по сторонам, не увидит ли знамений, посылаемых богами, вроде летящих птиц или других примет. Мертвая тишина царила на форуме, покрытом бесчисленным множеством народа. Все с напряженным вниманием ждали, что будет, как вдруг показавшиеся с правой стороны птицы — счастливое предзнаменование — подтвердили избрание. Тогда Нума надел царскую мантию и сошел с Капитолия в народ. Раздались громкие восклицания. Царя встретили восторженно, как высоко благочестивого человека и любимца богов.
Вступив на престол, он прежде всего уничтожил отряд из трехсот человек, всегдашних телохранителей Ромула, названных им за быстроту исполнения поручений целерами. Нума не хотел ни быть не доверчивым к тем, кто доверял ему, ни царствовать над людьми, не доверявшими ему. Далее, он к двум жрецам Юпитера и Марса прибавил третьего — для Ромула — и назвал его фламином Квирина. Римляне звали «фламинами» и прежних жрецов. Название это происходит, вероятно, от их шляп, сделанных, по рассказам, из войлока; в то время греческие слова были в большем употреблении в латинском, нежели в настоящее время: по словам Юбы, слово «лена», плащ, который носили жрецы, соответствует греческой «хлене». Точно так же мальчика, у которого были живы отец и мать и который прислуживал жрецу Юпитера, он называет камиллом -имя, под которым известен у некоторых греческих племен Гермес как «служитель» богов.
VIII. Всем этим Нума желал снискать себе любовь и уважение народа. Вслед за тем он немедленно приступил к преобразованиям в государственном устройстве, чтобы
