все креп и креп. Со всех трех сторон сходился народ. С четвертой, где нет ни сел, ни деревень, показалась черная старушка со свечкой в руке.

– Чья это старушка? – спросили девушки.

– Судьба! – сказала женщина в темных цветах.

– «Девки в лентах, бабы в бантах», – звонил теперь вовсе близко молодой звонарь.

Народ вбирался в церковь, как пчелы в улей, но весь не вобрался: у Святого колодезя под ракитами, возле деревянной часовни, будто рой отроился; это были те, кто пришел сюда за советом к старцу Егору. Три юрьевские женщины у Святого колодезя наполнили пузырьки святою водой и сели на лавочку под ракитами. На ракитах пел соловей, в роще куковала кукушка.

– Ты о чем будешь спрашивать? – шептались одна с другой женщины на лавочке, на камнях, на пнях.

У одной поросенок хворал, у другой корова, у третьей дочка засмыслилась.

Там говорили о счастье, там о женской доле, там о судьбе.

– Милые, – говорила женщина в сарафане с темными цветами, – судьба женская еще во чреве матери отпечатана.

– У всякого есть своя доля и мера, – отвечала ей какая-то женщина с меднокрасным лицом, с окровавленными ногами.

– Крапивой, крапивой на ночь обложи, завтра ноги живые пойдут, – сказала женщина с темными цветами.

– Как звать тебя? – обрадованная советом, спросила нездешняя женщина.

– Меня зовут Марфой – сказала женщина в сарафане с темными цветами.

– Ну, вот же спасибо тебе, Марфа, за твою крапивушку. И земно ей поклонилась.

– А меня зовут Татьяна Одинокая, я не здешняя, – молвила женщина с медно-красным лицом.

И, понизив голос, с лицом, обращенным к Марфе, но глазами, далекими отсюда, шептала:

– Вот что, Марфуша, шла я сейчас полями и видела, чья-то старушка со свечкой все доли обошла. Чья это, Марфушка? Тяжело вздохнув, ответила Марфа:

– Судьба, Татьянушка, у всякого есть своя доля и мера.

Седой старичок, опираясь на костыль, тихо поднимался в гору, откуда бежала св. вода. В руках у него был какой-то медный сосуд и св. Копие. Старец помолился в часовне.

– Для чего водица? – спросил он первую женщину, подавшую ему пузырек с водой.

– От поросеночка, батюшка; не знаю, какого оставить поросеночка: пестренького или беленького.

Женщина спросила просто, без страха, как у простого хозяина. Какой-то чужой молодой человек, одетый по-городскому, глядя из толпы на старца, спрашивал Марфу:

– Кто он, откуда он у вас?

– Как откуда? – удивилась Марфа. – Бог послал. От Марфиных слов показалось чужому, будто Бог – простой белый старик и живет вместе со всеми под соломенной крышей.

А старец в это время, услыхав о поросенке белом и пестром и, сливая воду со св. Копия, как ласковый, добрый, но знающий и сильный хозяин, дельно спросил:

– Какой поросенок потверже?

– Пестренький потверже, – ответила женщина.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, – благословил старец женщину и, отпуская ее, сказал:

– Оставь пестрого.

– Что он тебе сказал? – обступили первую женщину другие.

– Он велел мне пестрого оставить. Послушаешься меня, говорит, и будет тебе во всем хорошо.

Другие женщины теснились возле старца с пузырьками святой воды, одна за другой спрашивали о своих мелких делах. Одна показала больную грудь, другая вынула из мешка больную курицу. Старец со светлой улыбкой окропил водой больную грудь и больную курицу, и улыбка его, не утомляясь в святой воде, переходила на баб, на кур, на поросят, на жениха и невесту, на старушек-бобылок лежачих, что все больны, как не зацепить их, на жадных старушек, что все с клубочками сидят и шьют на то время, когда руки владеть не будут, на домовитых хороших старух, что, не помня себя, работают до гробовой доски для своей семьи, и на девушек в сарафанах с белыми и красными цветами, и на весь крестьянский скот и живот.

– Я по мужнину делу, – шепталась Марфа с полюбившей ее Татьяной Одинокою. – Видела я, Татьянушка, вещий сон: приходит ко мне Богородица…

Татьяна перекрестилась.

– Да, Татьянушка, приходит ко мне в сонном видении Матушка Пресвятая Богородица, хорошая женщина, вся в белой одежде, с ребеночком в руках, и говорит тихим, ласковым, хорошим голосом: «Марфа, чтобы ни было с тобой нынче, не бойся. Будет тебе всякое искушение, – не искушайся. И будет тебе обида великая – не обижайся. И страсть будет – ты не стращайся. Искушению не поддавайся. Страсть будет – зажги страстную свечку, обида будет – поставь Ивану-Осляничку обидяющему свечку: он сымет обиду твою. А после искушения обиды и страсти выйдет тебе женское счастье». И показала дитя.

– Слава Тебе, Господи! – перекрестилась Татьяна Одинокая.

– Мальчика мне показала, Татьянушка, – продолжала Марфа. – И было мне искушение: приходит сам начальник в избу и деньги дает мне за Ивана-Осляничка, большие деньги. «Это, говорит, не Иван, это Христофор, у него не ослиное было лицо, а это он у Господа выпросил себе ослиное. Ну, уж нет, говорю ему, батюшка, по-ученому, может быть, и Христофор, а по-нашему Иван-Осляничек обидяющий». И как только это вымолвила, вспомнила сон – и отошло искушение.

– Слава Тебе, Господи! – опять перекрестилась Татьяна Одинокая.

– После искушения приходит ко мне мой бешеный, пьяный-распьяный, прости Господи, царство ему небесное.

– Пером землица! – промолвила Татьяна Одинокая.

– Подавай, – кричит, – корову, пропью! – Я коровушку перед тем в хлев спрятала: он давно добирался до Зорьки. Спрятала я коровушку, а она, как услыхала, что он бьет-то меня, и зареви: немо так, немо заревела. Побежал он туда и вымя ее вырезал, и выменем хлоп меня по лицу.

– Окаянный!

– Господи, Боже мой, – молюсь я, – Иван-Осляничек обидяющий, сыми обиду мою. – Твержу молитву, хочу свечку поставить Ивану-Осляничку, а рука-то тянется к Воину.

– К Ивану Воину тянется.

– К нему тянется. И раз, и другой раз не принимает, а я все твержу: «Иван-Осляничек обидяющий, сыми обиду мою».

В третий раз принял свечу. Стало мне светло на душе и радостно.

– Снял обиду?

– Снял, Татьянушка, обиду, а за обидой-то страсть приходит: несут его.

– Мужа?

– Стефана несут. Какой бы ни был муж, а муж: жалко. Ручки у него золотые были: трезвый муху не придавит, пьяный – весь в диаволах. Положили его на куте и ушли, я свечку в головах поставила, думала: кончился. И только я свечку поставила, он открывает глаза и покойницким голосом говорить мне: «Я еще поживу». Встает с лавки, идет ко мне…

– Покойник?

– Вот уж и не знаю: впала в беспамятство, а как опомнилась, он возле меня на полу мертвый лежит.

Марфа наклонилась к Татьяне и тайну свою, страшную, мучительную тайну прошептала ей на ухо.

– Для чего водица? – спросил в это время старец последнюю перед Марфой женщину.

– От мужа, батюшка, муж дерется.

– Муж дерется, – повторил старец, – надо терпеть.

– Терпела, отец мой, терпела, знает Господь да темная ночь, как я терпела, мочи нет.

– Мочи нет.

– Прости, батюшка, утопиться хотела.

– Что ты глупишь!

Женщина стихла.

– Сказывай!

– Перед Светлой заутреней приходит ко мне…

– Ну, приходит к тебе.

– Перекрестись, говорю, немытое рыло, время ли теперь: Господь во гробе лежит.

– Хорошо сказала, правда твоя!

– А он самосильно лезет. Собралась я с последним и спихнула его. Охнул и пошел вон из хаты.

– Напрасно так. Не властна жена мужу отказать. Ты откажешь, а он другую найдет; ты же виновата будешь.

– Ну, сказывай.

– Стало мне жалко мужа, вышла а на двор, а он…

Прости, батюшка, вымолвить страшно.

– Сказывай.

– А он с телушкою…

Старец опал в лице, ушел в себя и вернулся с ответом.

– Женщина, на ком хочешь вину искать? Зачем ты ему отказала? Не властна жена мужу отказать.

– Судьба моя горькая…

– Судьба твоя с пьяницей жить. Что же делать? Надо терпеть.

– Терпеть, батюшка.

– Уши не растут выше головы: против судьбы не пойдешь. Он скажет, а ты перемолчи.

– Так, батюшка.

– А если муж скажет слово, а жена десять, так уж тут мало хорошего. Ты женщина, тебе надо терпеть. Судьба твоя такая. А пьяному нет судьбы.

– Пьяный весь чужой.

Старец благословил и отпустил жену пьяного мужа, но она не ушла.

– Есть еще что? – Да, батюшка, та телушка бутеет.

– Корову продай мясникам, – зашептали вокруг женщины, – это бывает; у нас тоже причинала корова от свекра.

– Для чего водица? – спросил старец Марфу, последнюю женщину.

– Видела я, батюшка, сон: приходит ко мне в сонном видении Богородица и говорит мне ласковым, хорошим голосом: «Марфа, будет тебе искушение – не искушайся. Будет тебе страсть – не стращайся. Обида будет – не обижайся. А после обиды и страсти будет тебе женское счастье». И показала дите, мальчика.

Марфа все рассказала.

– Женщина! – молвил старец, – не ложен твой сон. И ничем ты не мятись, и не пугайся покойником. Нужно ему было. Нужно ему было семя человеческое на земле оставить. Туда ему нельзя было взять.

Старец помолился и общим большим крестом благословил всех и все; и больную грудь женщины, и больную курицу, и жениха с невестой, и старушек-бобылок, добрых и жадных, и коров, и телят, и поросят, и Татьяну Одинокую, и Марфу, и будущее дитя ее, семя человеческое.

VI

Веселая горка

Не так давно еще возле Семибратского кургана был хороший лес. Теперь от него осталась только небольшая заповедная рощица. Богомольцы, проходя этой рощей в монастырь, охорашиваются, оправляются, и после них к Петрову дню вырастет знаменитая семибратская земляника. К сенокосу схлынет простой народ, в монастырь приезжают господа, гуляют по роще и не нахвалятся душистой земляникою.

Редко кто из этих господ пойдет на совет к отцу Егору, а если кто, наслышанный от народа о прозорливом старце, посоветуется – выходит неловко: на все умные вопросы господ отец Егор отвечает доброй, растерянной улыбкой, принимается искать в келье какие-то дешевые книжки, листки, крестики, всем этим наделит, поцелует в плечо и отпустит с миром.

– Молитвенный дар! – почтительно вслух говорят о Егоре монахи, провожающие к нему в келью господ.

– Нет у него дара рассуждения, – думают про себя монахи, видя недовольных господ.

– Простенький! – говорят образованные люди.

Чистых гостеньков монахи ведут к Егору только по их просьбе, от себя же всегда советуют для беседы сходить к отцу Леониду. Вот кто может разговорить и разутешить, вот у кого великий дар краснословия и рассуждения, вот у кого золотые уста.

– Он у нас многограмотный! – гордятся Семибратские монахи отцом Леонидом.

Веселая горка, где стоит келья отца Леонида, вся в цветах, и вид на город и