первач, пекут хлеб белый, а когда это мужик в городе свежую рыбу покупал? Мужик стал есть.
(Моряк и Химик проходят по толпе, изображая: один – сытого, другой – пьяного.)
Городовой (Химику). Где-то ты самогончику достал?
Химик. Выпил, друг, выпил, ну и что же? Кто запретил, тот и разрешил, кто высушил, тот и опять вымочил.
Городовой. Ну, на счет этого потише.
Химик. Не боюсь, милый, никого не боюсь, скажу «не согласен», и ничего не будет.
Городовой. Ну-ка скажи!
Химик. Городовой, я не согласен! – Вот, видишь – ничего.
(За это время Голова продолжает.)
Голова. Вы, батюшка, подумайте, что Россия от войны получила плохого: народ без вина оправился, страна покрылась новыми железными дорогами, фабриками, бюрократия умирает естественной смертью, ну, что тут плохого?
Диакон (таинственно, намекая на царицу). Ну, а насчет внутреннего-то немца ничего не слыхать?
Голова. Внутренний тоже окружен, на внешнего блокада экономическая, на внутреннего демократическая. Самое же главное, что народ стал есть.
Химик. Народ стал пить, и есть и пить! Городовой, ты слышишь? Представь себе, что мы бедные египтяне и присягнули на верность фараону, а ты будто фараон. Ну, скажи, что ты должен делать?
Моряк. Я понимаю, фараон должен первый своему закону подчиниться.
Химик. Верно. А закон этот пусть будто о вине: что запрещается бедному египтянину пить вино казенное. Ну, а фараон, значит, пьет и пьет. Что тогда будет делать бедный египтянин?
Моряк. Он будет делать самогон.
(Кругом смеются. Моряк и Химик проходят, повторяя: «Народ стал есть. Народ стал пить».)
XII
Чего-то ждут
(Разговор в группе женщин, среди которых находится и Чертова Ступа.)
– Слышала я, будто в каком-то селе упал с еропланом ерманский капитан.
– Это бывает, падают.
– Ну-тя, упал капитан прямо к бабам на огород.
– Небось, всю-то капусту поломал?
– Всю капусту, морковь и огурцы все с грязью смешал, и людей много побил, мужиков, баб, детей, и сам разбился, помирает.
– Помирает!
– Ну-те, капитан этот ерманский будто и говорит: «Я, говорит, мужички и бабочки, ничего худого обо мне не думайте, я на страшном суде за все отвечаю на вашем огороде, за огурцы отвечаю, за капусту отвечаю, за морковь отвечаю, а за людей нет, не отвечаю за людей, извините».
Моряк. За людей, конечно, чего их жалеть.
Голова (к попу). Правда, батюшка, ну, кого теперь жалеть, мужика? у него вся деньга. Жалеть рабочего, ну, когда была рабочему такая лафа? А все чего-то ждут, чего-то ждут.
Поп. Даже весьма сильно ждут.
Диакон. Шибко ждут.
Голова. И это хорошо, только бы не выходило из меры, а ежели из меры выходят, то, конечно, в государстве получаются дефекты.
(Уходит, и за ним уходят безрукий с плотниками.)
Моряк. Ерманец твой правду сказал: людей жалеть нечего, их может народиться сколько ты хочешь, абы только огурцы, абы капуста, абы морковь.
Химик. И капусты, и огурцов, и моркови, ничего не надо. Пусти вино казенное, и пошло: пришел мужик пьяный домой, через бабу перелез и… балалайка в избе. Пусти вино и ни елды, народищу этого народится сколько ты хошь!
Чертова Ступа. Сказано в Писании, что сцепится черный орел с красным, и будет война. Красный и не заклевал бы черного, да тут выйдет на помощь Клеопарда.
– Леопарда!
– Выступит Клеопарда и убьет хоботом.
– Кого убьет?
– Царя!
XIII
(Из лавки Герасима, с площади, из-под Шатра, все возрастая, слышатся восклицания:)
– Селедка-то, селедка-то!
– Христа забыли!
– Анчихристы!
– Овес-то, овес-то!
– А баранина, а свежина!
– Мироеды!
– Шкурники!
– Христопродавцы!
– Мыла-то? А масла?
– Куда сазан въехал?
– Бог знать что!
– Ремень, веревка повеситься?
– Черте что!
(Под крики Герасим показывается с богатыми купцами из своей лавки. Его встречает Чертова Ступа.)
– Ой, будете гореть, кровопивцы окаянные, разорвись ваша утроба звериная, источи вас, идолы, волосатики, проклятущие анафемы, всем вам, купцам, всем вам жидам, писарям и попам настанет последний час!
Купцы. Ну, опять пошли бабьи пригудки, не к добру!
– От бабы никогда добра не бывает.
Герасим (Ваське.) Ты опять за кубарь взялся, перестань.
Чертова Ступа. Поставят тебя черти на кувырку, будешь кувыркаться, а они-то тебя хвостами, хвостами, как кубаря.
Герасим. Без ума ты, баба, и много вреда от тебя.
Барыня (с прислугой подходит к Герасиму). Почем снетки?
Герасим. Два рубля.
Барыня. Отвесьте пять, а то десять фунтов. А карпия?
Герасим. Рубль.
Барыня. Рыбу фунтов на десять, еще балыка, икры.
1-я мещанка. Ишь ты, и не смотрит, и не торгуется.
2-я мещанка (с угрозой кидается на барыню). Вот кто цену набивает, ишь трепалка расфуфырилась, трепачка мокрохвостая.
Сережа-дурачок (озверев, встает, как медведь, и все, что есть под рукой, рушит на Ваську).
Герасим. Почтенные покупатели, я-то за что отвечаю, цена идет мимо меня, спросите по ряду, у кого дешевле моего?
Диакон (шутит, не угадывая глубины тревоги). Я говорю, у меня примета верная: как Герасим бедную старуху на рыбе обманет, у меня в образнице иконы к стене ликом перевертываются.
Герасим (с внезапным бешенством). Ты у меня в нутре был?
Диакон. Не обманешь – не продашь, вся торговля обман.
Герасим. Врешь, диакон!
Поп. Уморительно.
Купцы. Ловко, ловко, дьякон. Ну, Герасим, за тобою ответ.
Герасим. Отвечу, отвечу, погодите; торговля, диакон, не обман.
Диакон. А что ж?
(Эхо толпы: А что ж? Росею продали, не обман? Москву продали, не обман? Петроград продали, не обман?)
Герасим. То измена и обман, а торговля (твердо, торжественно), православные люди, торговля есть тайна.
Пауза. (Проходит мужик в новом полушубке с большим хлебом.)
XIV
Герасим. Вот идет человек с большим хлебом. Эй, дядя, дай-ка твой хлеб. (Берет ковригу и показывает толпе.) Смотрите, сколько зерен пошло на этот хлеб, а не видно, все измолото, все хлеб!
Голос. Ну-те?[7]
Герасим. Так вот и нас жернова священные (показывает на попа и диакона) должны измолоть в один хлеб.
Голос. Правильно.
Диакон. Не понимаю твою точку, куда ты ведешь?
Герасим. Я веду к тому, что мое дело маленькое, я зернышко, расту в тайне, пробиваю себе дорогу, как мне назначено. Это не обман мое дело, это моя тайна. Тоже и поле: все оно из разных полосок, и на полосе разный колос, и каждый живет вблизи для себя, а со стороны одно поле, и такое чудесное поле, посмотри: там стрепеток, там касаточка, и колосья, миллиёны, миллиёны! Эх, братья, жизнь есть ценность и радость.
Диакон. Но скажи все-таки, куда ты нас ведешь, наконец?
Герасим. Веду я к тому, что мы, зернышки, рано или поздно должны попасть на священные жернова, а не попадем, измелет нас Чертова Ступа. Я веду к тому, дьякон, что на тебе сан. Тебе надлежит нас всех в муку смолоть, как жерновам, а ты языком мелешь. (Hapочито зевнув.) Эх, мы, грешные, языки-то мягкие.
Голоса. Убил, ну, убил.
Поп. Заморозил.
Мастеровой. Вот как верно Герасим нам про хлеб сказал. Я тоже к тому веду, чтобы из всех нас один хлеб вышел. Но как это достигнуть? Колесо вертится, а ухватиться не за что. Начать бы с какого-нибудь вывода и пойти ко всеобщему объединению.
Поп. На какой же базе?
Диакон. Что за базу считать, то есть за основание?
Печной подрядчик. Я работаю, а другой лежит. Какой же будет у нас связующий цемент? Я до кровавого пота просил Господа избавить меня от запоя, и он смиловался надо мною, я стал печи строить, первый стал печник в городе. Ну, теперь хоть убей меня, никому не поверю, что нельзя вино бросить. Это все от себя. Первоначально я думал, нужно с нутра начинать, а не с выводов.
Торговец чижами. Я хоть самоучкой учился, не ученый человек, но понимаю, как Господь Иисус Христос говорит: «Нужно все на себя принимать, а не выводы делать».
Печник. Вот, вот, с нутра надо, а не с вывода.
Мастеровой. Хорошо тебе, Сидор Иваныч, нутро у тебя такое, что умеешь ковырнуть, а как же другие останутся? И опять колесо: как я могу против колеса без вывода? Нужно, чтобы не я один, а вся механика двинулась.
Мастеровой. Ну, не сразу, а все-таки чтобы вперед двинулась. Как бы нам с чего-нибудь начать, потому что я считаю за базу общество.
Дровяник. Рупь я считаю за основание. Ежели как сейчас, видимо всем, рупь закачался, то и все общество закачалось.
(Выступает ростовщик. Его выступление сопровождается криками.)
– Тоже и этот полез, оглашенный!
– На божественный мед!
– Пес!
Ростовщик (мастеровому). Вам хочется найти такую базу, чтобы всем мошенникам, ворам и разбойникам ход был, и не базу вам хочется, а всеобщую покрышку.
Мастеровой. Я хочу всех таких, как вы, за жабры взять.
Ростовщик. В вашей базе дыра есть. Вы-то глупые, не увидите, а вор увидит. Вы думаете, вот нашли покрышку, покрыли лохань, сели на базу чай распивать, а из лоханки-то все лезут, говорят: и мы с вами чай пить хотим. Вы смотрите в эту дырку, а я смотрю в дырку Христову, чтобы сделать ход ко Христу всякому вору, всякому злодею-супостату и хулигану. За базу я считаю Господа нашего Иисуса Христа.
(Костлявая рука старухи тянется к оратору со словами: «Лисий воротник, лисий воротник, чего же ты мои две сковороды держишь?»)
Голоса. Христос, Христос, отдай мой самовар!
– За рупь арестовал полушубок, Христос!
– Анчихрист!
– Анчихрист те душу выешь.
Ростовщик (озлобленно). Псы. (Мастеровому.) Вот она ваша база дырявая, псы, псы!
Мастеровой. Я понимаю вашу точку. Вы желаете основаться на религии, но тут честности нет, все только выходы, тут человека нельзя прижать, как в настоящее время общество вас прижимает.
Мастеровой. А у вас честности нет, и на все выходы и опять тот свет.
Герасим. Алексей, что ты мелешь? Ну, священство, я сам говорю, постоянно умалчивает, а чему худому нас церковь научила?
Мастеровой. Умирает человек у вас или у меня. Кто больше болезновать будет? Конечно я, потому что у вас выход есть, все выходы и обещания, а я заперт в человеке, в человеке все, принимаю потому человека за основание.
Ростовщик. Если это ваше за базу взять, то петля будет пуще нынешней. Вы всех хотите в петлю поймать.
Голоса. И стоит вас всех, лисьи воротники, христопродавцы!
Герасим (мастеровому). Эх, Алексей, прочитай ты третью главу Ездры, он тоже, как ты, домогатель был. Там даже не человек, а баба за базу принята.
Голоса. Го-го-го!
Торговец чижами. Чего же вы грохочете? Я тоже полагаю, что в основании баба, то есть женщина. Другой всю жизнь в одном этом и мучится, но я, благодарение господу, бабочками очень доволен. Анна Иванна – покойница, тридцать лет с нею прожил, слова дурного против себя не вывела. Собралась помирать, племянницу Лизу позвала, руки наши соединила: вот, говорит, тебе жена, а тебе муж. С Лизой тоже хорошо лет уже десять живу. Нет, бабочками я очень
