ей: «Моя любовь не может помешать или взять что-нибудь у вашего мужа». Я с тревогой узнаю, что любовь мою предают, и кто же предает? — она, моя любимая. Земная, чувственная женщина в ней пробудилась о своем праве быть.
9 Января.
Иван Афанасьевич приходил вчера, и его мнение о будущем народа такое: или народ наш иностранцы превратят в чернорабочих, или опять у нас вернется прежнее.
На село наложена контрибуция в 150 тысяч рублей.
Полный иней на рассвете, над березой звезда. Спят все люди. Я одинок. И это счастье, это единственное счастье,
-297-
и все мое счастье. Этого я ни с кем разделить не могу. Это я теряю вдвоем. Об этом тоскую вдвоем: это вспоминаю зимой, как оно было осенью, будто купался в золоте, это весной у берега реки.
Она может быть некрасивой, дурно-чувственной, больной, но что в ней — это я сам, и все то внешнее принимается, как свой сор, как свой пепел, как своя спальня.
И вот когда это — я сам, или сама — исчезнет, то сор, и пепел, и спальня — все это внезапно делается чужим и внушает сначала раздраженье, потом опрощение и невыносимость бытия. Они уже говорят между собой о дурном дыхании и кроватях в разных комнатах.
«Душа в душу» — точное выражение. «Слиться» — точное выражение.
Ее сила не во власти, как она думает, а в цельности души и тайной готовности во всякое время отдать все свое временно нажитое за неизведанное настоящее. Ее эгоизм — это знак лично-настоящего над всею нивой сомнительного долга. Она выполняла свой долг в течение многих лет, но втайне сомневается самой идеей этого долга: в этом сомнении тайная, живая и моя, в исполнении долга — холодная, иная женщина.
Сладки воспоминанья лишь в надежде на сладость вкусить в настоящем и будущее. Занятно, когда видишь намеки его в настоящем, как в февральской утренней ледяшке видишь весну. Но воспоминания пережитого и невозвратного и умственные выкладки о будущем с надрывной верой в него — мне чужды. Я люблю настоящий момент как связь отдаленного назади и ожидаемого впереди, я люблю разыскать чувством этот момент как ничтожное зерно-зародыш среди чудовищных нагромождений ни с чем не сообразного. Как охотник в дебрях лесов, я ищу эту птицу радости, не жалея слов своих, не считая времени, и потому душа моя вечно живая и детская. Мое дело такое отдельное, никому не мешает, так же, как моя детская воображаемая Америка не мешает Соединенным Штатам. Вот почему я злюсь даже на самых злейших людей,
-298-
лишь когда я схвачен ими, а как вырвался, то все обиды свои забываю и смеюсь только над своим положением, что попался в лапы гориллы и она меня по недоразумению чуть-чуть не съела.
Звезда наша и звезда Вифлеемская. Я очень уважаю социалистов, баптистов, евангелистов за их веники и чистоту помещений, за их Вифлеемскую звезду. Я не буржуй и в их свиной дворик хожу на рассвете только «до ветру», — но вот тут-то — чудо из чудес! — над этим двориком, наполненным навозом, окруженным склоненными в инее березами, вижу чудо из чудес! не Вифлеемскую, а настоящую нашу утреннюю звезду. Через несколько мгновений она исчезает в лучах восходящего солнца, приходят серьезные люди чистить дворик буржуйки, имея в сердце звезду Вифлеемскую. Я очень уважаю их, но ухожу, скрываюсь от них, как звезда обыкновенная, как детская сказка, рассказанная старухой [на лежанке] в тот час, когда раздается звонок школьного учителя.
10 Января.
Декорация. Режиссер: «Зрители, вместо размалеванных холстов, на которых кое-как изображен зимний день, вообразите себе, как мало-помалу рассветает зимой в деревне…»
Площадь в селе, кудрявые от инея деревья, солнце. Среди разукрашенных инеем деревьев — одно похоже на старика с седой бородой. Снег по склону весь закудрявился, как деревья, следами детских сапог, берег реки высоко на той стороне ровной белой чертой обрезает небо. Мальчик с санками, показывая на дерево, похожее на старика с седой бородой, говорит: «Смотри, вот сам Мороз!» Другой мальчик: «И вон там!»
Как иней садится. Накануне инея: ровный туман, в тумане кустик, будто лошадь черная мало-помалу становится белой: «Иней садится!» Наутро царственный день…
Нападение мальчишек на библиотеку и школу: стихийный вызов просвещению.
-299-
Иван Афанасьевич говорит, что во все времена во всех смутах была виновата интеллигенция, и самая вредная мысль ее о том, что людьми можно управлять без насилия, без казни.
— Да ведь это Христос не велел убивать.
— Убивать Христос не велел людей — это правда, но разбойников казнить он не запрещал.
Виноваты все интеллигенты: Милюков, Керенский и прочие, за свою вину они и провалились в Октябре, после них утвердилась власть темного русского народа по правилам царского режима. Нового ничего не вышло.
Коммунистка Анна Ивановна публично срамила истомленную, изголодавшуюся интеллигенцию, что она из-за куска хлеба теперь хочет работать с народом.
Эта власть основалась на обмане, на ложных обещаниях: они пришли к народу через обман…
Одни пришли к народу через обман обещаний, другие пришли за хлебом: преступники и нищие. Теперь преступники посмеются над нищими — какая жалкая картина! и это называется учительский съезд.
Ряды большевиков наполнены или преступниками, или святыми прозелитами, подобными «святой скотине» на передовых позициях в линии огня.
Хлеб. Частица жизни очень неясная, брошенная в Скифию, покрытую снегами ужасных буранов последней зимы.
Буран перестал, инеем преображенная береза стояла как чистая девушка, у ног которой Буран сложил свои силы в белом сиянии… Частица жизни очень неясная, брошенная в Скифию, насильно погружена в землю, под снег искать себе там вместе с корешками озимых растений необходимого тепла и питания.
Среди камней, земли и пепла, засыпающих все живое, я ищу соприкосновения с тончайшими волосками живых корней, опущенных частицами земли, в молчании подземном, готовящем гибель буранам зимы и воскресение жизни для всех.
-300-
11 Января.
Буран, хозяин всей Скифии, изначала веков пугавший других стран народы, бушевал в эту зиму всей мощью своей.
Засыпаны города, поезда остановлены в поле, и от вагонов торчат только трубы, как черные колышки, села погребены в сугробах. В нашем селе каждое утро возле дверей и окон роют траншеи. Вчера вечером с высоты сугроба я заглянул вниз и в сугробе увидел огонек очень тусклый, при котором дедушка лапти плетет. С трудом я спустился внутрь этого сугроба и постучался в дверь. В ответ мне, как из улья, раздается шум, похожий на пчелиный шум — это зашевелились лежащие на печи.
— Я пришел к вам достать немного пшена.
— Нет пшена, дорогой, теперь ни на кого не надейся. Сам на себя надейся. Да откуда сам ты, чей?
Я назвал себя: Василья Евдокимова внук, у Василия Евдокимова была вальцовая.
— Внук Василья Евдокимова, мельник, такая фамилия, и ко мне за пшеном! ой-ой-ой! ну, времена!
И все заговорили о новом времени с тяжкими вздохами.
Оказалось, мой дедушка сделал когда-то добро этой семье: деду столетнему, что сейчас на лавке лапти плетет, он когда-то дал семнадцать рублей на свадьбу, десять пудов муки и два пуда пшена. Так вот за это меня теперь хором принимают и все расспрашивают про мельницу.
Я же не знаю даже, кому она теперь принадлежит, где стоит.
И пшена мне обещали, и пригласили пожить. И я живу под сугробами теперь, мне кажется, я живу в тайниках подземного питания растений, погребенных буранными силами-снегами.
Старик мне каждый день повторяет, будто учит молитве корни растений, погребенных буранами, лишенных зеленых листьев и цвета, обреченных терпеть, нащупывать во тьме питание земли.
— Теперь ни на кого не надейся, — учит старик, — только на себя надейся, всякий о себе теперь думает!
-301-
1) 12 заповедей подземной жизни — против коммуны.
2) Брат не может с братом жить — делятся, а они хотят вместе все.
3) У них тракторы, вперед получи трактор, потом соху отменяй.
4) Войну отменили — опять на войну.
5) [Против] шахтеров — управляют, кто работать не может.
Так, я слушаю, и все другие говорят, когда приходят к нам в гости, с этого всегда начинают:
— Теперь ни на кого не надейся, всякий теперь о себе думает.
И начинают рассказывать новости.
— Неделю назад тому времени Сергея Филиппова жена Мария в горячке вырвалась наружу, убежала.
— Что же ее не окоротили?
— Кому же окоротить: вся семья лежит в горячке, некому окоротить…
— И убежала?
— Ушла неизвестно куда.
— Поискать бы, поспрашивать.
— Спрашивали, и нет нигде, а поискать — где теперь поищешь, слышишь, как воет!
— Ну, что же протчие?
— Протчие лежат все в горячке, как вот теперь жить без хозяйки.
— Ох-хо-хо! теперь ни на кого не надейся — времена такие: на себя только надейся!
Сказали: Новый Год, в школе Новый Год празднуют.
— Сказывают, потом и мы будем Новый Год встречать в это время?
Царственный день — иней. Утром снег разгребал лопатой, делаю траншеи, вывожу к другим, взбираюсь наверх и вот вижу с высоты сугроба — в одной избушке свечи горят, тишина; пригляделся: покойница лежит, и кутья, и смотреть на покойницу со всех сторон собираются.
-302-
— Кто она такая?
— Да вот что намедни в горячке убежала: охотник нашел, вся в сугробе, буран занес…
Никита даже дрожит от радости, что на соседа контрибуция.
— Антихрист твою душу выешь!
Основной закон жизни корней, что их шепот, их слова, их поверхностное сознание: ни на кого не надейся. Я узнаю все тайны из намеков, из разговоров. Я узнал личные тайны этой семьи: зарыта бочка с вином, свиное сало в трубе, а самая большая тайна: в бутылке сколько денег — эта тайна не раскрыта.
Ожидание «переворота» (весны): переворот жизни людей преобразовать вестника природы переворотом — весны: слова корней растений, их видимые поступки одно, — а их молчание другое: тот крест, который некогда процветет (весной). Это молчание можно раскрыть лишь в задушевных беседах с отдельными людьми, когда видят — встречают Бескорыстного и совершенно правдивого, тогда они преображаются…
Канитель мужицких разговоров: она тянется с утра до вечера.
— Ты думаешь, нам не будет ответа, — не минуешь, увидишь! сейчас это так, а не минуешь!
— О-о, Бо-оже мой!
— Будет наказание, погодите! А что «к стенке», это я не считаю за наказание. Погодите, поблагодарим вас.
— За что же наказание: молодой квас затирают.
— Затирают — затрут им квас! погодите, коммунисты — закуманят вас! Я Тимофей и он Тимофей, посмотрим, какой Тимофей одолеет.
У Дмитрия Сергеевича хранится заветная тетрадь, где описано о свободе. Тетрадь эта вся пропахла йодоформом, в лазарете списывалась учителем, раненным вместе с ним, потом читалась в плену три года…
-303-
— Я слы́хал, — постой! Ефросинья, поджарь нам картошечек.
— Я слы́хал, на
